Фонтевро

Королевское абба́тство Фонтевро́ (фр. Abbaye Royale de Fontevraud) — один из самых известных средневековых монастырей Франции, место погребения Генриха II Плантагенета и Ричарда Львиное Сердце. Находится на границе между Анжу и Пуату, близ городов Сомюр и Шинон (департамент Мэн и Луара).

История

Основано в 1101 году отшельником Робе́ром д’Арбриссе́лем под покровительством епископа Пуатье на землях господ Монсоро́ и Монрёй Беллэ́ (de Montsoreau et de Montreuil Bellay). Согласно официальной истории аббатства, побудительной причиной основания стало письмо епископа Ренна Марбода , в котором прелат упрекал Робера д’Арбрисселя в том, что его последователи и ученики живут все вместе — без различия полов и положения. «Безземельные крестьяне, прокажённые, больные и здоровые, мужчины и женщины, благородного происхождения и простолюдины, священнослужители и миряне, вдовы, девы и блудницы, — все живут вместе ко всеобщему стыду».

Аббатство было основано «двойным» — одновременно мужским и женским, с разделенными оградой участками для каноников и канонисс. На участках учреждены монастыри: Большой Монастырь для девственниц (Grand-Moûtier), монастырь Святого Бенедикта для сестер-сиделок (госпиталь) (Saint-Benoît), монастырь кающихся грешниц для всех остальных женщин (la Madeleine), монастырь Святого Лазаря для прокаженных (Saint-Lazare) и мужской монастырь Святого Иоанна (Saint-Jean-de-l’Habit, ныне не существующий).

В 1115 году, основав во Франции еще 20 юридически зависимых от Фонтевро монастырей, Робер д’Арбриссель передал управление Петрони́лле де Шемилье́ (Pétronille de Chemillé), что заложило в Ордене принцип подчинения монахов монахиням.

XII век стал для Фонтевро периодом быстрого возвышения: многочисленные льготы и привилегии, дарованные аббатисам, прямое подчинение папе римскому, обширные земельные пожертвования со стороны различных светских феодалов превратили Орден в один из самых богатых и могущественных на территории Западной Европы. Восшествие на английский престол Плантагенетов, объединивших под своей властью Англию, Нормандию, Аквитанию, Пуату, Мэн, Турень и Анжу, еще более усилило позиции Ордена: Фонтевро превратилось и в настоящую сокровищницу этой династии, и в родовую усыпальницу её представителей: здесь были похоронены Генрих II, Ричард Львиное Сердце, Алиенора Аквитанская, Изабелла Ангулемская — вдова Иоанна Безземельного. К 1189 году под юрисдикцией Ордена находилось уже 123 приората — во Франции, Англии, Испании, — не считая «материнской» обители.

Чума, опустошившая во второй половине XIV столетия Западную Европу, и Столетняя война между Францией и Англией подорвали позиции Фонтевро. На фоне общего упадка снизился и уровень благочестия монахинь и монахов, а исключительная подчиненность аббатис папе римскому начала активно оспариваться епископами Пуатье. Постоянное вмешательство с их стороны в дела Ордена привело к падению авторитета аббатис и престижа Ордена в целом. Только с семидесятых годов XV века началось постепенное возрождение.

Начало возрождения официальная история Ордена связывает с именем Марии Бретонской — тетки короля Франции Людовика XII, — осуществившей реформу орденского устава и добившейся одобрения этой реформы со стороны папы римского Сикста IV. Весь XVI век прошел «под знаменем» правления трех представительниц Дома Бурбонов, последовательно сменявших друг друга на посту аббатис: Рене (Renée) де Бурбон (1491—1534), Луизы де Бурбон (1534 — 1575) и Элеоноры де Бурбон (1575 — 1611). Их энергичной деятельности Фонтевро обязано, в том числе и рядом великолепных построек, дошедших до наших дней.

Почти вся первая половина XVII века стала для Фонтевро временем волнений, возмущений и попыток «мужской части» аббатства вырваться из-под власти «женской части». Несмотря на огромный духовный авторитет тридцать первой аббатисы (1637—1670) — Жанны-Батисты де Бурбон, — дело зашло настолько далеко, что эта дочь Генриха IV была вынуждена предоставить рассмотрение ситуации Государственному Совету. И даже несмотря на то, что Государственный Совет поддержал аббатису, она так никогда и не смогла добиться главной цели своей жизни — канонизации основателя Ордена Робера д’Арбрисселя, так как это означало бы безусловную правоту настоятельниц и безусловную обязанность монахов Ордена подчиняться женщинам. И все же, несмотря на все проблемы этого времени, период правления Жанны-Баттисты де Бурбон называют вторым Золотым Веком, так как именно на него приходится пик повторного возвышения Ордена после упадка XIV—XV веков.

Во вторая половине XVII века и в XVIII веке аббатство снова постепенно приходит в упадок: устав претерпевает очередные изменения, богатства расточаются — одно за другим закрываются подчиненные Фонтевро приораты, количество монахинь и монахов сокращается. В 1789 году Фонтевро объявляется национальным достоянием и выставляется на продажу в пользу государства. Последняя аббатиса — мадам д’Антэн (Madame d’Antin) — вынуждена удалиться в Анже, а затем в Париж, где и умирает в 1797 году. Однако покупателей на Фонтевро не находится. Его имущество подвергается систематическим грабежам. Постройки разрушаются.

В 1804 году Наполеон особым декретом превратил Фонтевро в исправительную тюрьму для осужденных пяти департаментов. Бывшее аббатство стало одним из самых строгих исправительных заведений Франции. 1700 заключенных — мужчин, женщин и детей — были заняты в нем массовым производством самой разной продукции: от перламутровых запонок до корабельных парусов, от шляп до столов и стульев.

В 1962 году тюрьма была закрыта, а Фонтевро передано обществу исторических памятников Франции, начавшему его капитальную реставрацию.

Хронология

• 1045 — родился Робер д'Арбриссель.
• 1101 — основание аббатства Фонтевро.
• 1115—1149 — правление Петрониллы де Шемилье, первой аббатиссы Фонтевро.
• 1116 — умер Робер д'Арбриссель. Папа римский Каликст II освятил первую монастырскую церковь.
• 1153 — первый приорат в Англии.
• 1155 — в подчинении Фонтевро находится уже 60 приоратов.
• 1189 — умер Генрих II . Похоронен в Фонтевро.
• 1194 — Алиенора Аквитанская, вдова Генриха II, удалилась в Фонтевро.
• 1199 — умер Ричард Львиное Сердце. Похоронен в Фонтевро.
• 1204 — умерла Алиенора Аквитанская. Похоронена в Фонтевро.
• 1457—1477 — правление Марии Бретонской, инициатора коренных реформ в Фонтевро.
• 1670—1704 — правление Мари-Мадлен де Рошешуар, "королевы аббатисс", сестры мадам де Монтеспан.
• 1765—1792 — правление Жюли де Пардайан д'Антэн, последней аббатиссы Фонтевро.
• 1789 — объявление Фонтевро национальным достоянием.
• 1792 — декрет, согласно которому все религиозные учреждения должны были быть покинуты своими обитателями.
• 1804 — декрет Наполеона, превративший Фонтевро в тюрьму.
• 1962 — закрытие тюрьмы в Фонтевро.
• 1963—... — реставрационные работы.

Ссылки

• [www.abbaye-fontevraud.com/index.php Официальный сайт Аббатства Фонтевро]
• [www.romanes.com/Fontevraud/ Фотографии аббатства]
• [fr.wikipedia.org/wiki/Fontevraud-l'Abbaye Город Фонтевро-л'Абеи]

Отрывок, характеризующий Фонтевро

«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.