Форбант (сын Триопа)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Форбант (др.-греч. Φόρβας) — сын Триопа, отец Пеллена (по аргивской версии)[1]. Сын Триопа и Хискиллы, дочери Мирмидона. Возлюбленный Аполлона[2].

Занесён на Родос (ранее называвшийся Офиуссой) бурей, Форбант и его сестра Парфения выплыли из кораблекрушения к Иалису в месте Схедия, им оказал гостеприимство Тамний[3]. По другому рассказу (в котором его называют сыном Лапифа), скитался по Фессалии в поисках места для поселения. Следуя оракулу Аполлона, родосцы пригласили его к себе. Форбант истребил змей и поселился на Родосе[4]. Версии сходятся в том, что на Родосе он истребил всех змей и дракона. Аполлон испытывал к нему особую привязанность и сделал его созвездием Змееносца. Родосцы совершали ему жертвоприношения, когда их флот отправлялся в плавание[5]. Археологические данные демонстрируют, что на Родосе в микенский период на сосудах часто изображали змей[6].

Напишите отзыв о статье "Форбант (сын Триопа)"



Примечания

  1. Павсаний. Описание Эллады VII 26, 12
  2. Плутарх. Сравнительные жизнеописания: Нума 4
  3. Афиней. Пир мудрецов VI 82, 262f, ссылка на Диевхида
  4. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека V 58, 5
  5. Гигин. Астрономия II 14, 4, по Полизелу Родосскому
  6. Колобова К. М. Из истории раннегреческого общества. Л., 1951. С.39


Отрывок, характеризующий Форбант (сын Триопа)

– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.