Фордайс, Джон Аддисон
Поделись знанием:
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
| Джон Аддисон Фордайс | |
| John Addison Fordyce | |
 John Addison Fordyce, M.D. | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Альма-матер: | |
Джо́н А́ддисон Форда́йс (англ. John Addison Fordyce, 16 февраля 1858 года, округ Гернси, штат Огайо, США — 4 июня 1925 года Нью-Йорк, США) — американский дерматолог и сифилидолог, чье имя связано с такими медицинскими понятиями, как Пятна Фордайса, Трихоэпителиома Брука-Фордайса, Болезнь Фордайса, Гранулы Фордайса и Болезнь Фокса-Фордайса.
Содержание
Семья
Его отец Джон Фордайс, шотландец по происхождению, родился в Пенсильвании, но большую часть жизни провел в Огайо, где имел обширный бизнес. Мать Мери А. Хаусман Фордайс немка по происхождению, также родилась в Пенсильвании.
Доктор Фордайс проживал в Нью-Йорке со своей женой Эллис Дин Фордайс (урожденной Смит), на которой женился в 1886 году. В семье было двое детей, сын Аддисон (тоже ставший врачом и доктором медицины), и их дочь — Эмма (в первом замужестве (1910) взяла фамилию Макрей, во втором (1922) — Свифт) (1887—1974), известная художница.
Биография
После получения общего школьного образования Джон Аддисон Фордайс учился в Адрианском колледже (Адриан, штат Мичиган), где получил степень бакалавра искусств в 1878, а впоследствии магистра искусств в 1889, и затем почетного доктора философии в 1901 году. По окончании в 1881 году Медицинского Колледжа Северо-Западного университета (Чикаго), до 1883 года проработал молодым специалистом в Госпитале округа Кук (Чикаго, штат Иилинойс). С 1883 до 1886 проживал в Хот-Спрингс штата Арканзас, где в течение трех лет практиковался в терапии, при этом проявляя особый интерес к хирургии. Следующие три года (1886—1888 включительно) Джон Фордайс провел в Вене, Берлине и Париже, где под руководством Морица Капоши в Вене, Роберта Коха, Оскара Лассара, Густава Беренда в Берлине, Эрнеста Генри Бенье, Жана Баптиста Эмиля Видала и Жана Альфреда Фурнье в Париже и других изучал патологию, бактериологию и дерматологию, которая стала главным делом всей его жизни. В 1888 году в Берлинском университете получает степень доктора медицины.
Вернувшись в Соединенные Штаты и поселившись в Нью-Йорке, доктор Фордайс начал практику в области дерматологии и заболеваний мочеполовой системы.
Образованность, тяга к знаниям, здравый смысл, дальновидность, настойчивость, трудолюбие и личные черты характера позволили Доктору Фордайсу очень быстро достигнуть на родине вершин в избранной области, и случилось это незадолго до международного признания. В качестве доцента преподавал и читал лекции по дерматологии в Нью-Йоркской поликлинике с 1889 до 1893. В 1889 он стал совместно с Принсом Альбертом Морроу редактором Журнала кожных и мочеполовых болезней (англ. Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases). Этот союз двух известных дерматологов распался в 1892, после чего Фордайс в течение нескольких лет оставался единственным редактором журнала, до того как младшим редактором стал Джеймс Джонстон (James C. Johnston). Ушел в отставку с должности редактора в 1897, но продолжил трудиться в редакционной коллегии Журнала кожных болезней и сифилиса (англ. Journal of Cutaneous Diseases and Syphilis) ещё очень много лет.
В 1893 Доктор Фордайс назначается профессором дерматологии в Медицинском колледже Госпиталя Белвью. Возглавил кафедру дерматологии и сифилидологии в Нью-Йоркского университета и Медицинского колледжа Госпиталя Белвью в 1898, с 1912 ушел в отставку, чтобы принять кафедру дерматологии и сифилидологии в Колледже терапии и хирургии Колумбийского университета (англ. Columbia University College of Physicians and Surgeons), которую возглавлял до своей смерти.
Доктор Фордайс был приходящим дерматологом Нью-Йорского городского госпиталя с 1893 до 1925. Трудился дерматологом-консультантом Пресвитерианского госпиталя (англ. NewYork-Presbyterian Hospital), Госпиталя на Пятой авеню (англ. The Fifth Avenue Hospital), Женского госпиталя (англ. Woman’s Hospital), Нью-Йоркского лазарета для неимущих женщин и детей (англ. New York Infirmary for Indigent Women and Children) и Неврологического Института (англ. Neurological Institute of New York). Был секретарем американской Ассоциации мочеполовых хирургов с 1889 до 1892; президент американской Дерматологической ассоциации в 1899; председатель Дерматологического отделения Американской медицинской ассоциации в 1903; генеральный секретарь шестого Международного конгресса дерматологии в 1907; президент Нью-Йоркского общества дерматологии; председатель Дерматологического отделения Нью-Йоркской академии медицины и т. д. До самой смерти был активным членом всех важных дерматологических обществ США. Почетный член итальянских, немецких и английских дерматологических обществ и член-корреспондент французских и датских дерматологических обществ. Был ассоциированным членом Ассоциации исследований рака и т. д.
Умер в возрасте 67 лет через две недели после аппендэктомии.
|
Он был великим учителем, и этому свидетельствует большое число выдающихся дерматологов, обученных им. Его организаторские способности дали толчок развитию крупнейших и ведущих клиник США. Несмотря на преклонный возраст, доктор Фордайс был все так же профессионально активен и столь же полностью современен в последние годы своей жизни, как и в любые предыдущие годы. Он был культурным человеком, гостеприимным хозяином, настоящим работягой, добрым, человечным, терпимым и справедливым. Его добропорядочная жизнь, его достижения и его индивидуальность послужили источником вдохновения для младшего поколения. Он был любим и уважаем коллегами, друзьями, современниками и подчиненными. Было честью иметь возможность сотрудничать с ним. Американская дерматология понесла ужасную потерю со смертью Джона Аддисона Фордайса. Джордж Миллер Макки, «СМЕРТИ ЧЛЕНОВ АКАДЕМИИ»
|
|
Библиография
Доктор Фордайс был достаточно плодотворным автором более ста неоценимых статей избранной научной области, в каждую из которых он вложил все свои знания, время, исследования и деньги. Наиболее важные работы:
- Докторская диссертация
- Bacillen-Befund bei Syphilis. — Berlin: Dr. v. G. Schade, 1888. — 29 s.
- Публикации в периодике
- A Combination of Psoriasis and Purpura Rheumatica. Withs 1 Plate. // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis). New York: William Wood & Company, 1889: 7. — рр. 361—367.
- Peripheral neuritis of syphilitic origin. // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis). New York: William Wood & Company, May, 1891; 9
- A Contribution to the Pathology of Acne Varioliformis Hebræ // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis), New York: William Wood & Company, April, 1894; 12: p. 152
- A Contribution to the Pathology of Acne Varioliformis Hebræ. — New York: D. Appleton and Company, [1894?]. — 10 p.
- Adeno-carcinoma of the Skin Originating in the Coil Glands // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis). New York: William Wood & Company, February, 1895:13. — pp. 41-49
- Adeno-carcinoma of the Skin Originating in the Coil Glands. — New York: D. Appleton and Company, 1895. — 10 p.
- Notes on drug eruptions // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis). New York: William Wood & Company, December, 1895; 13:
- Angiokeratoma of the scrotum; Raynaud’s disease of the ears; Lupus erythematosus disseminatus disappearing during pregnancy // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis). New York: William Wood & Company, March, 1896; 14
- A Peculiar Affection of the Mucous Membrane of the Lips fnd Oral Cavity (Fordyce’s Disease) // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis). New York: D. Appleton and Company, November, 1896; 14: рр. 413—419
- Hypertrophic Lichen Planus // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis). New York: D. Appleton and Company, February, 1897; 15: pp. 49-56
- Report of a Severe Case of Dermatitis Herpetiformis, Presenting Many of the Features of Impetigo Herpetiformis // Journal of Cutaneous and Genito-Urinary Diseases (J. Cutan. Genito-Urin. Dis). New York: D. Appleton and Company, November, 1897; 15
- Clinical and pathological observations on some early forms of epithelioma of the skin // New York Medical Journal, June 9 and 23 (Vol. LXXL), 1900. — p. 889
- Clinical and pathological observations on some early forms of epithelioma of the skin. — [New York?]: D. Appleton and Company, 1900. — 30 p.
- A case of undetermined tropical ulceration involving the nose, pharynx and larynx, with histological findings // The Journal of Cutaneous Diseases (J. Cutan. Dis). New York: The Grafton Press, January, 1906: 44:1
- A case of undetermined tropical ulceration involving the nose, pharynx and larynx, with histological findings. — New York : The Grafton Press, 1906. — 12 p.
- The Value of Education and Treatment as Safeguards in Venereal Infection Through Marriage // The Value of Education and Treatment as Safeguards in Venereal Infection Through Marriage. — New York: New York Social Hygiene Society, 1906. — Vol. 1. — P. 149
- The Value of Education and Treatment as Safeguards in Venereal Infection Through Marriage // The Journal of Society of Sanitary and Moral Prophylaxis. — New York: New York Social Hygiene Society, 1915. — 6(4). — P. 149
- The Vessel Changes and Other Histologie Features in Cutaneous Syphilis (with illustrations) // The Journal of the American Medical Association (JAMA). Chicago: American Medical Association, 1907; vol. 49: p. 462
- A Chronic Itching, Papular Eruption of the Axillae and Pubes; Its Relation to Neurodermatitis // Trans. Amer. Derm. Assoc., 1908, p. 118 (with case and histologic cuts)
- Some of the More Unusual Forms of Epithelial Growths of the Skin // The Journal of the American Medical Association (JAMA). Chicago: American Medical Association, 1908; vol. 51(17): рр. 1398—1406
- Some affections of the oral and nasal cavities which are related to skin diseases // The New York medical journal, incorporating the Philadelphia medical journal and the Medical news (N. Y. Med. Jour.). New York: A.R. Elliott Publishing Company, March 6, 1909
- The Relation of the Nervous System to Diseases of the Skin // The New York medical journal, incorporating the Philadelphia medical journal and the Medical news (N. Y. Med. Jour.). New York: A.R. Elliott Publishing Company, June 4, 1910
- Ehrlich’s «606» in Syphilis // Southern Medical Journal (SMJ), October, 1910 — Vol. 3 — Issue 10: рр. 622—623, в сотрудничестве с Генри Джеймсом Николсом (англ. Henry James Nichols)
- The Lichen Group of Skin Diseases; A Histological Study // Journal of Cutaneous Diseases and Syphilis (J. Cutan. Dis.), Feb., 1910: 28 (2); p. 57 (with excellent histologic illustrations)
- The Pathology of Malignant Epithelial Growths of the Skin // The Journal of the American Medical Association (JAMA). Chicago: American Medical Association, 1910; vol. 55(19): рр. 1624—1631.
- An analysis of the clinical and serological results obtained in the treatment of one hundred and seventy-five cases of syphilis with salvarsan // The New York medical journal incorporating the Philadelphia medical journal and the Medical news (N. Y. Med. Jour.). [New York?]: A.R. Elliott Publishing Company, May 6, 1911
- Some Problems in the Pathology of Syphilis // The American Journal of the Medical Sciences (Am. J. Med. Sci.), June 1915 — Vol.149 — Issue 6 — pp. 781—807
- [scans.library.utoronto.ca/pdf/7/32/harveylectures10harv/harveylectures10harv.pdf Some Problems in the Pathology of Syphilis] // The Harvey Lectures. Series X (1914-15). — Philadelphia—London: J. B. Lippincott Company, 1915. — pp. 221—249
- Syphilis of the Nervous System // The Journal of Cutaneous Diseases (J. Cutan. Dis). New York: The Grafton Press, October 1916. — 34:713
- Truth About Intraspinal Injections in Treatment of Syphilis of Nervous System // The Journal of the American Medical Association (JAMA). Chicago: American Medical Association, Nov. 3, 1917; vol. 69(18): рр. 1482—1487
- Neurosyphilis. Its Diagnosis and Economic Importance // The Journal of the American Medical Association (JAMA). Chicago: American Medical Association, April 28th, 1918; vol. 71(13): рр. 1023—1028
- The Importance of Recognizing and Treating Neurosyphilis in the Early Period of Infection // The American Journal of the Medical Sciences (Am. J. Med. Sci.), March 1921 — Vol. 161 — Issue 3 — pр.313-327
- Quantitative Studies in Syphilis from a Clinical and Biological Point of View // American journal of syphilis, gonorrhea and venereal diseases [с 1922 по 1925 год включительно], в сотрудничестве с Изадором Розеном (англ. Isadore Rosen) и Честером Ньютоном Майерсом (англ. Chester Newton Myers) (Серия из шестнадцати статей).
- Монографии
- Microscopic examination in Dr. Bronson’s case of acne varioliformis of the extremities. — New York, 1891. — 6 р.
- Multiple pigmented sarcoma of the skin (Kaposi). — New York, 1891. — 7 р.
- Multiple benign cystic epithelioma of the skin. — New York, 1892. — 15 p.
- Редактура
- Official transactions: Sixth International Dermatological Congress, Held at the New York Academy of Medicine, 15-17 West 43d Street, September 9th to 14th, 1907. / Ed. by John A. Fordyce. — New York: Knickerbocker Press, 1908. — [www.archive.org/details/officialtransact01inteiala vol. I] & [www.archive.org/details/officialtransact02inteiala vol. II]
Напишите отзыв о статье "Фордайс, Джон Аддисон"
Литература
- MacKee G. M. [www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC2387351/pdf/bullnyacadmed00987-0041.pdf DEATHS OF FELLOWS OF THE ACADEMY. JOHN ADDISON FORDYCE] // Journal of Urban Health: Bulletin of the New York Academy of Medicine. — Vol. 1, № 5. — July 1925. — PP. 204—206
- MacKee G. M. [archderm.ama-assn.org/cgi/reprint/12/2/268.pdf Obituary. John Addison Fordyce, M.D.] // Journal of Cutaneous Diseases and Syphilis. — Vol. 12, № 2. — August 1925. — PP. 267—272. — doi:10.1001/archderm.1925.02370080112012
- John Addison Fordyce // Shelley W. B., Crissey J. T. Classics in Clinical Dermatology with Biographical Sketches. — Springfield, Ill: Charles C. Thomas Publisher, Limited, 1953. — xxiii, 497 p. — PP. 272—277. — ISBN 0-398-01741-7, ISBN 978-0-398-01741-5
- John Addison Fordyce // Shelley W. B., Crissey J. T. Classics in Clinical Dermatology with Biographical Sketches. — Springfield, Ill: Charles C. Thomas Publisher, Limited, 1970. — xxiii, 497 p. — PP. 272—277. — ISBN 0-398-01741-7, ISBN 978-0-398-01741-5
- John Addison Fordyce // Shelley W. B., Crissey J. T. Classics in Clinical Dermatology with Biographical Sketches: 50th Anniversary. — 2 ed. — London: Informa Healthcare, 2003. — 680 p. — PP. 270—278. — ISBN 0-203-49383-4, ISBN 978-0-203-49383-0
- John Addison Fordyce // Shelley W. B., Crissey J. T. Classics in Clinical Dermatology with Biographical Sketches: 50th Anniversary. — 2 ed. — Boca Raton; New York: Parthenon Publishing Group (CRC Press), 2003. — xxv, 654 p. — PP. 270—278. — ISBN 1-84214-207-0, ISBN 978-1-84214-207-3
Ссылки
- [www.whonamedit.com/doctor.cfm/1469.html John Addison Fordyce] на сайте [www.whonamedit.com/ Whonamedit?] A dictionary of medical eponyms
Отрывок, характеризующий Фордайс, Джон Аддисон
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
