Форзац
Поделись знанием:
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
Фо́рзац[1] (нем. Vorsatz) — элемент конструкции книги, лист, соединяющий книжный блок с переплётной крышкой. Обычно выполняет декоративно-оформительскую функцию: скрыть «изнаночную» сторону переплетной крышки и место крепления последней с книжным блоком. Иногда на форзацах помещают различные справочные данные (в словарях, учебниках). Не все книги имеют форзац, например, у изданий имеющих клеевое скрепление с шитьем чаще всего есть только оборот обложки.
Содержание
Виды форзацев
Форзацы в основном подразделяются на два вида: цельнобумажные и составные. Цельнобумажные представляют собой сфальцованную вдвое бумажную заготовку, раскроенную в долевом направлении, равную формату необрезанного книжного блока. Составной форзац состоит из отдельных бумажных заготовок, соединенных тканевым фальчиком.
Более широко форзацы различаются по методу присоединения к тетради.
Виды форзацев в полиграфической промышленности:
- Простой приклейной — применяется для книг с толщиной блока до 30 мм сшитых потетрадно нитками, термонитями или при клеевом бесшвейном скреплении (КБС). Представляет собой 4-страничную тетрадь из специальной форзацной бумаги, приклеенную к первой странице первой тетради или последней странице последней тетради полоской клея шириной около 5 мм.
- Приклейной с бумажной окантовкой — для книг с толщиной блока 30 мм и более, а также для книг имеющих фронтиспис, учебников общеобразовательных школ и для изданий, отпечатанных на бумаге пониженной прочности или массой 1м2 менее 50 гр. Так же представляет собой 4-страничную тетрадь, только для прочности оклеен полоской бумаги шириной 15 мм по корешку.
- Приклейной с тканевой окантовкой — для изданий, требующих повышенной прочности (справочных, энциклопедических). Ширина тканевой полоски — 15-25 мм
- Простой прошивной — для изданий, выпускаемых в улучшенном исполнении при формате 84х108/16 и более, имеющих большую массу блока. Изготавливается так же как и простой приклейной, только ширина 4-страничной тетради форзаца больше ширины блока на 5 мм, которые отгибаются вдоль корешка и приклеиваются к корешковому полю тетради огибая её фальц. Затем такая тетрадь прошивается вместе с форзацем на ниткошвейной машине в процессе шитья блока.
- «Свой» — применяется в изданиях при толщине блока до 20 мм, отпечатанных на бумаге с массой 1м2 не менее 100 гр при машинном направлении волокон бумаги вдоль корешка. Представляет собой первую и последнюю страницу книжного блока, приклеенные к переплетной крышке. Иногда, если блок представляет собой одну тетрадь, применяют «накидной» (аналогичен «своему») одинарный или двойной форзац — одну или две 4-страничные тетради соответственно накинутые на блок и прошиваемые вместе с ним.
Далее перечислены форзацы, не поддающиеся механизации и изготавливаемые вручную. Такие форзацы применяются обычно для книг переплетаемых по технологиям XVIII—XIX вв.
- Составной прошивной — аналогичен простому прошивному, только для прочности бумажный фальц заменен на тканевый. Таким образом, при изготовлении данного форзаца нарезаются три заготовки: два листа форзаца и тканевый фальчик. Ближний к тетради лист — шириной равной ширине блока плюс 5 мм, ближний к переплетной крышке — ширина блока минус 10 мм, тканевый фальчик — 15 мм. Листы распускаются лесенкой в 5 мм, промазываются клеем и сталкиваются на передок — образуется полоса шириной 15 мм (клей 5 мм, просвет 5 мм, клей 5 мм), к которой приклеивается тканевый фальчик. Затем 5 мм вдоль корешка огибает тетрадь и приклеивается к её корешковому полю.
- Выклейной пришивной форзац — после крытья картонов выклеивается разворот между картонной сторонкой и первым листом форзацной тетради тонкой цветной (мраморной) бумагой сфальцованной пополам, скрывая шнуры (тесьму), на которых сшита книга. Иногда крайний лист форзацной тетради обрезается до ширины 5-7 см и выполняет роль слизуры, которая приклеивается к картонной сторонке, тогда выклеивается получившийся разворот.
- Выклейной пришивной форзац с тканевой слизурой — к форзацной тетради приклеивается тканевая слизура и пришивается вместе с форзацем к книжному блоку. До кругления корешка блока к крайнему листу форзацной тетради снаружи под слизуру приклеивается сфальцованный вдвое лист тонкой цветной бумаги. При заключительной операции подклейки форзаца, после крытья покровным материалом картонов, слизура и свободный лист выклейки приклеиваются к картонной сторонке.
- Выклейной пришивной форзац с открытым тканевым фальцем — разворот между картоном и форзацной тетрадью выклеивается сначала полоской шерфованной кожи (ткани) по месту фальца форзаца, а затем приклеиваются листы бумаги к первому листу форзацной тетради и к картонной сторонке.
См. также
Напишите отзыв о статье "Форзац"
Литература
- Трубникова Г. Г. Технология брошюровочно-переплетных процессов. Москва: Книга, 1987
- Брошюровочно-переплетные процессы. Технологические инструкции. Москва: Книга, 1982
- Симонов Л. Н. Переплетное мастерство и искусство украшения переплета. Спб: Типография Е.Евдокимова, 1897
- Джонсон А. Практическое руководство по переплетному делу. Москва: Книга, 1989 ISBN 5-212-00186-2
Примечания
- ↑ [dazor.narod.ru/russkie/slovari/reznichenko/orfoepicheskij-reznichenko_1087.htm Орфоэпический словарь русского языка И. Л. Резниченко].
Ссылки
- Форзац // Издательский словарь-справочник : [электрон. изд.] / А. Э. Мильчин. — 3-е изд., испр. и доп.. — М.: ОЛМА-Пресс, 2006.
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Форзац
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
