Форман, Клаус

Клаус Форман Klaus Voormann
Полное имя	Клаус Форман
Дата рождения	29 апреля 1938(1938-04-29) (85 лет)
Место рождения	Берлин, Германия
Годы активности	с 1964
Страна	Германия Германия, Великобритания Великобритания
Профессии	бас-гитара, гитара, флейта, саксофон, клавишные
Жанры	рок-н-ролл, ритм-н-блюз
Сотрудничество	The Beatles Manfred Mann Plastic Ono Band Paddy, Klaus & Gibson Badfinger Джордж Харрисон Ринго Старр Гарри Нилссон Карли Саймон Fool's Garden
Лейблы	Apple, EMI, Fontana, Zapple, Epic, Sony, RCA Victor
[www.klaus-voormann.com/ www.klaus-voormann.com]

Кла́ус Фурманн (Форманн, Вурман, Вурманн, нем. Klaus Voormann; род. 29 апреля 1938, Берлин, Германия) — немецкий художник, удостоенный премии Grammy, известный музыкант и музыкальный продюсер.

Он создавал графические работы для оформления записей многих музыкальных групп, включая The Beatles, The Bee Gees, Wet Wet Wet и Turbonegro. Наиболее известная его работа как продюсера — с группой Trio, в том числе их всемирно известный хит «Da Da Da». Как музыкант, Форманн наиболее известен как бас-гитарист группы Manfred Mann в период с 1966 по 1969, а также по участию в качестве сессионного музыканта в сессиях звукозаписи многих коллективов и исполнителей, включая бывших членов The Beatles.

Его знакомство и сотрудничество с The Beatles берет начало в период их выступлений в Гамбурге в начале 1960-х. Позднее в Лондоне он жил в квартире, где жила группа, вместе с Джорджем Харрисоном и Ринго Старром, после того как Джон Леннон и Пол Маккартни переселились из неё в другое жилье, чтобы проживать с их тогдашними партнершами. Форман создал обложку для альбома Revolver, за что в 1966 был удостоен премии Grammy в номинации «Best Album Cover, Graphic Arts» (рус. Лучшая обложка альбома, графика); это был первый случай, когда кто-либо был награждён за обложку с рисунком, а не с фотографией. После раскола группы циркулировали слухи о создании ансамбля под названием The Ladders в составе Леннона, Харрисона, Старра и Формана (вместо Маккартни на бас-гитаре). Слухи не оправдались, за исключением того, что все четверо несостоявшихся Ladders (вместе с Билли Престоном) участвовали в записи Ринго Старром написанной для Старра Ленноном песни «I'm the Greatest», вошедшей в альбом Ringo. Форман играл на альбомах Леннона, Харрисона, Старра, был некоторое время участником группы Plastic Ono Band. В 1990-е Форман оформил издание альбомов для Антологии The Beatles.

В 2009 Форман выпустил свой дебютный сольный альбом A Sideman's Journey, на котором участвовало много известных музыкантов, включая Пола Маккартни и Ринго Старра, объединенных под названием «Voormann and Friends» (рус. Форман и друзья).

Форман с женой Кристиной проживает в Германии недалеко от Мюнхена.

Ранние годы, Гамбург, знакомство с The Beatles

Клаус Форман родился в Берлине, Германия, рос в кварталах Северного Берлина. Его отец был физик, у Клауса было шесть братьев. В своем интервью для «Talking Germany» в июле 2010 Форман рассказывал о своих тогдашних проблемах с дислексией.

В семье Форманов был интерес к искусству, классической музыке, книгам, ощущение сопричастности истории и традициям. Родители Формана решили, что вместо обучения музыке для Клауса будет лучше изучать прикладное изобразительное искусство (англ. commercial art) — дизайн, рекламу — в берлинской Мастер-школе бизнес-графики (нем. Meisterschule für Grafik und Buchgewerbe). Позднее Клаус переехал в Гамбург для учёбы в Мастер-школе дизайна (нем. Meisterschule für Gestaltung), но перед окончанием обучения по курсу полиграфии он начал работать как коммерческий художник, дизайнер графики (англ. graphic designer) и иллюстратор, в течение восьми месяцев проработав в Дюссельдорфе для журналов.

В Гамбурге Форман впервые повстречал Астрид Кирхгерр и близко познакомился с нею. Однажды после ссоры с нею и их общим приятелем Юргеном Вольмером, Форман побрёл в квартал Репербан в гамбургском районе Санкт-Паули (en:St. Pauli), и услышал музыку, доносящуюся из клуба «Кайзеркеллер» (Kaiserkeller club). Войдя туда, он попал на выступление группы из Ливерпуля Rory Storm and the Hurricanes. Следующими после этой группы выступали тоже ливерпульцы — The Beatles. Как вспоминал Форман, от выступления The Beatles он «лишился дара речи». До этого момента Форман никогда не слушал рок-н-ролл, а лишь традиционный джаз, добавляя к этому немного песен в исполнении Нэт Кинг Коула и The Platters. На следующий день Клаус пригласил Астрид и Юргена Вольмера посмотреть на выступления этой ливерпульской группы. После окончания шоу все трое решили познакомиться с группой как можно ближе и погрузиться (immersing) в их музыку насколько это возможно.

Район Санкт-Паули был опасным местом в городе, где поведение с несоблюдением законов было обычным; местом, где легко можно было найти проститутку — и любой, кто отличался от обычных обитателей этого района, подвергал себя риску. Эти трое — Форман, Кирхгерр и Вольмер, одетые в замшевые пальто, шерстяные свитера и в ботинках с закругленными носами, — резко выделялись из обычной публики в клубе «Кайзеркеллер», где большинство клиентов были с зачесами «тэдди-боев», носили черные кожаные куртки и остроконечные ботинки. Во время перерыва Форман попытался поговорить (на запинающемся английском) с Ленноном, и дал ему конверт для пластинки, дизайн которого он разработал. Леннон проявил к знакомству слабый интерес и отмахнулся от Формана, предложив ему лучше переговорить со Стюартом Сатклиффом, который, как выразился Леннон, «у нас типа художник» (англ. «is the artist 'round here»).

Сатклифф не разделил негативного отношения Леннона — и был очарован этой троицей, которые на его взгляд выглядели как «настоящая богема». Позднее он писал, что не мог оторвать глаз от них и хотел поговорить с ними во время следующего перерыва, но они уже ушли из клуба. В конце концов Сатклиффу удалось встретиться с ними и он узнал, что все трое учатся в Мастер-школе моды (нем. «Meisterschule für Mode»), которая в Гамбурге была эквивалентом ливерпульского Колледжа искусств, который посещали ранее Сатклифф с Ленноном. Леннон назвал троицу «Экзи» (англ. Exies) — в шутку над их увлечением экзистенциализмом.

В то время у Формана и Кирхгерр были более чем дружеские отношения, и он жил прямо за углом от дома её родителей (из разряда домов для верхней части среднего класса) в гамбургском районе Альтона. Её ванная комната, где всё было чёрного цвета, включая стены и фурнитуру, была оформлена специально во вкусе Формана. После визита в «Кайзеркеллер» их отношения стали чисто платоническими, поскольку Астрид стала встречаться с Сатклиффом, который был очарован ею, но она всегда оставалась близким другом Формана.

Лондон. Обложка Revolver

Вскоре после того, как The Beatles уехали из Гамбурга, Форман решил покинуть Германию и перебраться в Лондон. Джордж Харрисон пригласил его пожить в квартире на Грин-стрит, где ранее жили все четверо музыкантов группы, но откуда переехали Леннон и Маккартни: Леннон — чтобы жить со своей женой Синтией, а Маккартни — жить в мансарде дома родителей своей подруги того времени Джейн Эшер. Форман жил с Харрисоном и Ринго Старром в квартире на Грин-стрит, пока не нашел работу дизайнера и не снял своё собственное жильё. Форман начал играть на бас-гитаре — возможно, под влиянием общения как с Сатклиффом в Гамбурге, так и с Маккартни (как он говорил в интервью: «Когда я немного научился играть на гитаре во время каникул на Тенерифе, техника игры на басу не представляла для меня никаких проблем»). Он вернулся в Гамбург в 1963, основав там группу, названную «Paddy, Klaus & Gibson» (рус. Пэдди, Клаус и Гибсон) в составе: Пэдди Чемберс (Paddy Chambers) (гитара, вокал), Клаус Форман (бас-гитара, вокал) и Гибсон Кемп (Gibson Kemp) (ударные).

В 1966 Форман вернулся в Лондон, где Леннон попросил его создать обложку для альбома The Beatles Revolver. Клаус задумал использовать стиль «коллажа на листе в альбоме» (англ. «scrapbook collage»). Когда он показал результат своих трудов группе и их менеджеру Брайану Эпстайну, им это очень понравилось, но плата за дизайн обложки составила всего 40 фунтов стерлингов. За эту работу Форман был в 1966 награждён премией Grammy в номинации «Best Album Cover, Graphic Arts» (рус. Лучшая обложка альбома, графика). Позднее, в 1988, Форман сделал дизайн обложки для сингла Харрисона «When We Was Fab», куда включил образ Харрисона с рисунка для обложки Revolver, но с измененным рисунком вокруг него, выполненным в том же стиле.

Примерно в то же время, когда создавался Revolver, другая группа собиралась выпускать свой дебютный альбом. The Bee Gees записали свой первый альбом, Bee Gees 1st, и Клаус был приглашен для разработки дизайна этого альбома. Обложка альбома представляла собой изображение всех пятерых членов группы, стоящих над цветным психоделическим коллажем, который нарисовал Форман.

В 1973 Форман создал дизайн конверта и оформление буклета для альбома Ринго Старра Ringo, в записи которого он также принял участие как бас-гитарист.

Бас-гитарист

В 1966, в то же время, когда Форман создавал обложку для альбома Revolver, он стал участником группы Manfred Mann, отклонив предложения групп The Hollies — где он подменял басиста Эрика Хейдока (en:Eric Haydock) на нескольких телешоу (см. en:List of The Hollies band members) — и The Moody Blues. Процесс переговоров с группой Manfred Mann Форман отразил в своей биографии «Почему ты играешь Imagine не на белом рояле, Джон?» (нем. Warum spielst Du Imagine nicht auf dem weißen Klavier, John?). Форман играл в Manfred Mann на бас-гитаре и флейте с 1966 по 1969, поучаствовав в создании, записи и исполнении на концертах всех их британских хитов, начиная с песни «en:Just Like a Woman» (июль 1966) до их финального сингла «Ragamuffin Man» (апрель 1969), включая сюда и ставшую мировым хитом песню «The Mighty Quinn» (#1 в чартах Великобритании, #10 в чартах США)..

После ухода из Manfred Mann Форман становится сессионным музыкантом, играет в сольных проектах Лу Рида, Карли Саймон, Джеймса Тейлора, Гарри Нилссона и многих других. Форман был участником собранной Йоко Оно и Джоном Ленноном группы Plastic Ono Band, вместе с Оно, Аланом Уайтом (позже — барабанщиком группы Yes) и Эриком Клэптоном, который играл на альбоме Live Peace in Toronto 1969, записанном ещё до распада The Beatles 13 сентября 1969.

В 1971 Форман переезжает в США, в Лос-Анджелес. Когда Леннона в интервью о его альбоме Walls and Bridges спросили, кто играл на бас-гитаре, Джон ответил с сильным немецким акцентом: «Клаус Форман. Мы все знаем Клауса, йа» (по-немецки «да») (англ. «Klaus Voormann. We all know Klaus, ja (German: „yes“)»). Форман играл также в собранном в 1971 Джорджем Харрисоном составе на концерте для Бангладеш (The Concert for Bangladesh); Харрисон достойно представил Клауса публике, сказав: «А на басу у нас некто, о ком многие слышали, но никогда его не видели… Клаус Форман» (англ. There’s somebody on bass who many people have heard about, but they’ve never actually seen him — Klaus Voormann). После смерти Харрисона Форман 29 ноября 2002 играл на бас-гитаре в составе, аккомпанировавшем исполнению песни «All Things Must Pass» на концерте памяти Джорджа (Concert for George).

После распада The Beatles ходили слухи о новой группе в составе Леннона, Харрисона, Старра и Формана (даже упоминалось название новой группы — The Ladders), где Форман заменит Маккартни на бас-гитаре. Слухи об это просачивались из офиса Apple в 1971, но были резко опровергнуты, не разойдясь особенно широко. Этот состав (Леннон, Харрисон, Форман и Старр) участвовал в дальнейшем в различных комбинациях в записи альбомов Леннона — John Lennon/Plastic Ono Band (1970) (Форман, Леннон и Старр), Imagine (1971) (Форман, Леннон и Харрисон) — а также альбома Йоко Оно Yoko Ono/Plastic Ono Band (1970) (Форман, Леннон, Старр и Оно) и альбома Старра Ringo (1973). В альбом Старра входит написанная Ленноном для Ринго песня «I'm The Greatest» — единственная, где эти четыре музыканта участвуют вместе (а также и Билли Престон). Форман играл также на сингле Леннона «Instant Karma!».

В 1979 Форман вернулся в Германию. Он продюсировал три студийных альбома и один концертный альбом германской группы Trio. Он также продюсировал их всемирный хит «Da Da Da». Когда Trio распались в 1986, Форман продюсировал первый сольный альбом их вокалиста Стефана Реммлера и играл на бас-гитаре в нескольких песнях альбома. В последующие годы Форман продюсировал сингл бывшего барабанщика Trio Петера Беренса.

«Отставка»

Форман ушел из музыкального бизнеса в 1989, чтобы проводить время со своей семьей. Он живёт на озере Штарнберг (англ. en:Lake Starnberg), недалеко от Мюнхена в Германии со своей второй женой Кристин и двумя их детьми, родившимися в 1989 и 1991. Время от времени он появляется на телевизионных шоу, в основном когда речь на них идет о 1960-х вообще или о The Beatles в частности, или когда его просят рассказать о созданной им знаменитой обложке альбома Revolver.

В 1995 Apple Records попросили Клауса оформить обложки для альбомов, входящих в Антологию The Beatles (англ. The Beatles Anthology). Он нарисовал обложки совместно со своим другом, художником Альфонсом Кифером (англ. Alfons Kiefer).

В фильме Backbeat (рус. Пятый в квартете), снятом режиссёром и сценаристом Иэном Софтли в 1994, Формана сыграл немецкий актёр Кай Везингер.

В апреле 2003 Форман создал дизайн обложки альбома en:Scandinavian Leather для норвежской группы Turbonegro.

В октябре 2003 Форман опубликовал свою автобиографию под названием Warum spielst du Imagine nicht auf dem weißen Klavier, John? Erinnerungen an die Beatles und viele andere Freunde (англ. Why Don’t You Play «Imagine» on the White Piano, John?: Memories of the Beatles and Many Other Friends) (рус. Почему ты играешь "Imagine" не на белом рояле, Джон?: Воспоминания о The Beatles и многих других друзьях). В книге особое внимание уделено 1960-м и 1970-м, описывается близкая дружба Клауса с участниками The Beatles и другими музыкантами и художниками, а также и его частная жизнь.

В 2005 в снятый BBC документальный фильм Stuart Sutcliffe: The Lost Beatle (рус. Стюарт Сатклифф: Потерявшийся битл) вошли интервью с Форманом и кадры с рисунками, на которых он изображал The Beatles во времена их «гамбургских дней».

В 2007 Форман оформил обложку для альбома Timeless группы Wet Wet Wet.

В 2008 он записал кавер-версию песни «For What It’s Worth» группы Buffalo Springfield вместе с Эриком Бёрдоном (экс-вокалистом The Animals) и Max Buskohl.

17 июля 2009 Клаус выпустил свой первый сольный альбом под названием A Sideman's Journey (рус. Путешествие оркестранта). Состав, участвовавший в записи альбома, был обозначен как «Voormann & Friends» (рус. Форман и друзья), в который вошли Пол Маккартни, Ринго Старр, Юсуф Ислам (ранее известный как Кэт Стивенс), Don Preston, Доктор Джон, The Manfreds (реюнион бывших участников группы Manfred Mann — но без самого Манфреда Манна), Джим Келтнер, Van Dyke Parks, Джо Уолш и многие другие. Альбом был доступен на ограниченном тираже аудио-CD, виниловых LP-пластинок и в виде бокс-сета с оригинальной графикой Формана. Альбом включает в себя новые версии таких старых песен, как «My Sweet Lord», «All Things Must Pass», «Blue Suede Shoes», «You're Sixteen» и песню Боба Дилана «Quinn the Eskimo (The Mighty Quinn)». Вместе с альбомом был издан бонусный DVD Making of a Sideman’s Journey (рус. Создание "Sideman’s Journey").

30 июня 2010 компания ARTE выпустила 90-минутный документальный фильм «All You Need is Klaus» (рус. «Всё, что вам надо, это Клаус»), в который вошли съемки сессий записи коллектива «Voormann & Friends», а также интервью с Клаусом и некоторыми артистами, с которыми он сотрудничал на протяжении своей карьеры.

Дискография

Как Voormann & Friends:

• A Sideman’s Journey

С Manfred Mann:

UK Albums:

• As Is
• Up The Junction (Original Soundtrack Recording)
• What a Mann
• Mighty Garvey!

US Albums:

• Up the Junction (Original Soundtrack Recording)
• Mighty Garvey!

С The Plastic Ono Band:

• Cold Turkey [1969 non-album single]
• Live Peace in Toronto 1969 [1969]
• Instant Karma! (We All Shine On) [1970 non-album single]
• John Lennon/Plastic Ono Band [1970]
• Yoko Ono/Plastic Ono Band [1970]

С Джоном Ленноном:

• Power to the People [1971 non-album single]
• Imagine [1971]
• Happy Xmas (War Is Over) [1971 non-album single]
• Some Time in New York City [1972]
• Walls and Bridges [1974]
• Rock ’n’ Roll [1975]

С Джорджем Харрисоном:

• All Things Must Pass [1970]
• Bangla Desh [1971 non-album single]
• The Concert for Bangla Desh [1971]
• Living in the Material World [1973]
• Dark Horse [1974]
• Extra Texture (Read All About It) [1975]

С Ринго Старром:

• Sentimental Journey [1970; arrangement on «I’m a Fool to Care»]
• It Don’t Come Easy [1971 non-album single]
• Back Off Boogaloo [1972 non-album single]
• Ringo [1973]
• Goodnight Vienna [1974]
• Ringo's Rotogravure [1976]

С другими артистами:

• James Taylor, James Taylor [1968]
• Jackie Lomax, Is This What You Want? [1969]
• Leon Russell, Leon Russell [1970]
• Billy Preston, Encouraging Words [1970]
• Doris Troy, Doris Troy [1970]
• Gary Wright, Extraction [1970]
• Ronnie Spector, «Try Some, Buy Some» [1971 non-album single]
• The Elastic Oz Band, «God Save Us» [1971 non-album single]
• Howlin’ Wolf, The London Howlin’ Wolf Sessions [1971]
• Yoko Ono, Fly [1971]
• B.B. King, B.B. King in London [1971]
• Jim Price, Kids Nowadays Ain't Got No Shame [1971]
• Gary Wright, Footprint [1971]
• Harry Nilsson, Nilsson Schmilsson [1971]
• John Baldry, Everything Stops for Tea [1972]
• Bobby Whitlock, Bobby Whitlock [1972]
• Bobby Hatfield, «Oo Wee Baby, I Love You» [1972 non-album single]
• Peter Frampton, Wind of Change [1972]
• Bobby Keys, Bobby Keys [1972]
• Harry Nilsson, Son of Schmilsson [1972]
• Lon & Derrek Van Eaton, Brother [1972]
• Carly Simon, No Secrets [1972]
• Lou Reed, Transformer [1972]
• Electric Sandwich, Electric Sandwich [1973]
• Maria Muldaur, Maria Muldaur [1973]
• Cheech & Chong, Los Cochinos [1973]
• Nicky Hopkins, The Tin Man Was a Dreamer [1973]
• Jerry Lee Lewis, Sometimes a Memory Ain’t Enough [1973]
• Don Nix, Hobos, Heroes and Street Corner Clowns [1973]
• Carly Simon, Hotcakes [1974]
• Harry Nilsson, Son of Dracula soundtrack [1974]
• Chi Coltrane, Let It Ride [1974]
• Martha Reeves, Martha Reeves [1974]
• Harry Nilsson, Pussy Cats [1974]
• Bert Jansch, L.A. Turnaround [1974]
• Splinter, The Place I Love [1974]
• Ravi Shankar, Shankar Family & Friends [1974]
• Jerry Lee Lewis, The Session [1974]
• Loudon Wainwright III. Unrequited [1975]
• Van Dyke Parks, Clang of the Yankee Reaper [1975]
• Keith Moon, Two Sides of the Moon [1975]
• Harry Nilsson, Duit on Mon Dei [1975]
• Carly Simon, Playing Possum [1975]
• Lon & Derrek Van Eaton, Who Do You Out Do [1975]
• Dion, Born to Be with You [1975]
• The Cate Brothers, Cate Bros. [1975]
• Patti Dahlstrom, Your Place or Mine [1975]
• Eric Mercury, Eric Mercury [1975]
• Art Garfunkel, Breakaway [1975]
• Harry Nilsson, Sandman [1976]
• Geoff Muldaur, Motion [1976]
• Valdy, Valdy and the Hometown Band [1976]
• Donovan, Slow Down World [1976]
• Carly Simon, Another Passenger [1976]
• Harry Nilsson, ...That's the Way It Is [1976]
• Hoyt Axton, Fearless [1976]
• Long John Baldry, Welcome to the Club Casablanca [1976]
• Jackie Lomax, Did You Ever Have that Feeling? [1977]
• Harry Nilsson, Knilsson [1977]
• Randy Newman, Little Criminals [1977]
• Lonnie Donegan, Puttin' on the Style [1978]
• Lorna Wright, Circle of Love [1978]
• Nicolette Larson, Nicolette [1978]
• Lee Clayton, Naked Child [1979]
• Screaming Lord Sutch, Alive & Well [1980]
• Harry Nilsson, Flash Harry [1980]
• Nicolette Larson, Radioland [1981]
• Various Artists, Every Man Has a Woman [1984]
• Various Artists, For Our Children Too! [1996]
• Lon & Derrek Van Eaton, Black & White [1998]
• Various Artists, Concert for George [2003]
• Fool's Garden, Who Is Jo King? [2012]

Ссылки

• Chris Ingham,. The rough guide to the Beatles. — Rough Guides Ltd, 2003. — ISBN 978-1-84353-140-1.
• Lennon Cynthia. John. — Hodder & Stoughton, 2006. — ISBN 978-0-340-89512-2.
• Miles Barry. Many Years From Now. — Vintage-Random House, 1997. — ISBN 978-0-7493-8658-0.
• Shea Stuart. Rock and Roll's Most Wanted: The Top 10 Book of Lame Lyrics, Egregious Egos and Other Oddities. — Brassey's, 2002. — ISBN 978-1-57488-477-7.
• Voormann Klaus. Warum spielst du Imagine nicht auf dem weißen Klavier, John ? (Why don't you play Imagine on the white Piano, John? Почему ты играешь Imagine не на белом рояле, Джон?). — Heyne Verlag, 2003. — ISBN 978-3-453-87313-1.

См. также

• [www.voormann.com/ Klaus Voormann personal website] (англ.) Проверено 10 апреля 2012
• [guitarinternational.com/wpmu/2009/09/15/klaus-voormann-interview/ Klaus Voormann Interview] (англ.)
• [www.iheartklaus.com/ i ♥ klaus tribute site] (англ.)
• [www.iheartklaus.com/shop.html Klaus Voormann Art] (англ.)
• [www.genesis-publications.com/books/ham/ Hamburg Days] book with unseen imagery by Astrid Kirchherr & Klaus Voormann & Foreword by George Harrison (англ.)
• [www.discogs.com/artist/Klaus+Voormann Klaus Voormann on Discogs.com] (англ.) Проверено 10 апреля 2012

Отрывок, характеризующий Форман, Клаус

Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.