Форма креста Иисуса Христа

Эта статья — о различных взглядах на форму орудия казни, которое использовалось для распятия Иисуса Христа. О реликвии см. Животворящий Крест.

Форма креста Иисуса Христа — дискуссионный вопрос для ряда светских историков и филологов, а также некоторых течений в христианстве.

Традиционный взгляд о форме орудия казни, на котором был распят Иисус — это был крест в форме двух перекрещенных балок (горизонтальной и вертикальной); по мнению сторонников данного взгляда, доказательства в пользу этой точки зрения содержатся в письменных свидетельствах отцов церкви и церковных писателей. Но есть и другие мнения о форме казни Иисуса Христа.

Виды распятия у древних римлян

См. также: Распятие (казнь)

• Crux Simplex — простой вертикальный столб.
• Crux Commissa — крест в форме «Т».
• Crux Decussata — крест в форме «X».
• Сrux Immissa — согласно традиции тот крест, на котором умер Иисус Христос.

При конструкции креста из двух элементов, каждый элемент тоже имел своё название. Первый элемент — стационарная, вертикально вкопанная стойка, называлась staticulum. Второй — patibulum, представлял собой съёмную горизонтальную балку, которую, собственно, и несли на себе осуждённые на смерть. Интересно, что crux иногда называли не только цельную, собранную из двух элементов конструкцию, но и отдельно patibulum.

Теория крестообразности (crux immissa)

Традиционный взгляд

Большое количество письменных свидетельств и вещественных памятников говорит в пользу формы crux immissa (†), то есть в форме двух перекрещенных балок, вертикальной и горизонтальной. Ириней Лионский и Иустин Философ говорят о кресте пятиконечном. Иероним сравнивает крест Иисуса Христа с летящей птицей, Иустин — с Моисеем, распростёршим руки на молитву: эти сравнения также указывают на четырёхконечную форму креста. Исследователи указывают, что почитание креста в качестве символа христианства отмечается с самого раннего христианского периода. Уже Тертуллиан (конец II — начало III в.) говорит об обычае изображения на себе крестного знамения как об общепринятом. В среде ранних христиан отмечается обычай вышивания креста на головном уборе либо даже татуирования его на лбу.

См. также: Распятие (казнь)

Богословский взгляд

В Евангелии от Иоанна в двух местах упоминается о непосредственном указании самого Иисуса на то, каким образом будет казнён:

И когда Я вознесён буду от земли, всех привлеку к Себе. Сие говорил Он, давая разуметь, какою смертью Он умрёт. (Ин. 12:32-33)

Пилат сказал им: возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его. Иудеи сказали ему: нам не позволено предавать смерти никого, — да сбудется слово Иисусово, которое сказал Он, давая разуметь, какою смертью Он умрёт. (Ин. 18:31-32)

Эти слова трактуются толкователями Евангелия как указания Христа не только на смысл его крестных страданий, но и непосредственно на материальное его осуществление. Так, блаженный Феофилакт Болгарский говорит: «Когда „вознесён буду“, — сказал это, давая разуметь, какою смертию Он умрёт, то есть будет распят, ибо этим означается высота креста»., а автор «Толковой Библии» А. П. Лопухин — конкретнее: «Сие говорил Он, давая разуметь, какою смертью Он умрёт. Сам евангелист понимает слова Господа ближе всего, как предуказание на самый образ Его смерти — распятие, при котором Господь, действительно, был вознесён или приподнят над землёю и, простирая на кресте Свои руки, как бы хотел привлечь к Себе весь Мир». Таким образом, слова Иисуса, по мнению православных толкователей, служат указанием не только на вид казни, но и на форму креста.

Другие косвенные свидетельства, которые часто приводят как свидетельство такой формы орудия казни при полемике со Свидетелями Иеговы:

Другие ученики сказали ему: мы видели Господа. Но он сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в рёбра Его, не поверю. (Ин. 20:25)

Так как апостол говорит про раны на руках «от гвоздей», во множественном числе — это может быть свидетельством того, что в каждую руку были вбито по одному гвоздю. Примеры других переводов, передающих «гвозди» во множественном числе:

Перевод РБО:
— Мы видели Господа! — сказали ему другие ученики.— Пока я не увижу на Его руках ран от гвоздей и не вложу в эти раны палец, а в рану на боку руку, не поверю! — ответил он.
King James Bible:
The other disciples therefore said unto him, We have seen the Lord. But he said unto them, Except I shall see in his hands the print of the nails, and put my finger into the print of the nails, and thrust my hand into his side, I will not believe.
American Standard:
The other disciples therefore said unto him, We have seen the Lord. But he said unto them, Except I shall see in his hands the print of the nails, and put my hand into his side, I will not believe.

—

Украинский перевод И. Огиенко в этом месте не передаёт мысли о множественном числе.

И поставили над головою Его надпись, означающую вину Его: сей есть Иисус, Царь Иудейский (Мф. 27:37)

Акцент делается на том, что надпись была поставлена над (др.-греч. ἐπί «непосредственно над, близ, подле») головой, а не над руками Спасителя, как было бы, если бы Он был распят на столбе (в этом случае должно использоваться ἀνά «наверху», либо ἐπάνω «сверху, выше», ср. (Мф. 27:37).

Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состареешься, то прострёшь руки твои, и другой препояшет тебя и поведёт, куда не хочешь. Сказал же это, давая разуметь, какою смертью Пётр прославит Бога. И, сказав сие, говорит ему: иди за Мною (Ин. 21:18-19)

Согласно преданию апостол Пётр был казнён именно на кресте вниз головой, при этом руки его были распростёрты в противоположные стороны. Слова «Иди за мной» становятся понятными, если считать, что сам Христос был распят на кресте.

Взгляд Аверинцева

Хотя во времена Римской империи слово σταυρός использовалось не только в своём первоначальном значении, но и для описания деревянных орудий казни различной формы — от простого столба до Т-образного, четырёхконечного или шестиконечного креста, по мнению филолога С. С. Аверинцева, существуют исторические сведения в пользу того, что Иисус был распят именно на кресте в его традиционном представлении.

Теория тау-образности (crux commissa)

Раннехристианские деятели, автор Послания Варнавы и Тертуллиан , утверждали, что орудие казни Иисуса Христа имело форму греческой буквы тау (Τ, crux commissa), и понимали эту букву как символ христианства.

Ряд современных учёных поддерживают эту точку зрения . Мессианский богослов Давид Стерн пишет:

<…> греческое σταυρός обычно переводится словом «крест». На самом деле, это был вертикальный деревянный столб с горизонтальной перекладиной, больше напоминавший букву «Т», нежели символ христианства. Римляне использовали его для казни преступников, не являвшихся римскими гражданами (для последних была предусмотрена менее мучительная форма смерти). У евреев такой вид казни отсутствовал. Галаха определяет четыре вида смертной казни: побитие камнями, сожжение, обезглавливание и удушение (Мишна Сангедрин 7:1), но не казнь через повешение или распятие на кресте (см. Гал. 3:13, 1Петр. 2:24).

Однако в оккупированном римлянами Израиле публичные распятия были обычной практикой. Осуждённый нес на себе перекладину стойки, на которой его должны были распять, до места казни, а затем его кисти и щиколотки прибивали гвоздями к стойке. После этого стойку устанавливали вертикально, и человека оставляли висеть в невыносимых мучениях, пока он не умирал (что обычно происходило несколькими часами позже). <…>

<…> Веские археологические и исторические свидетельства подтверждают, что в Израиле в то время использовалась стойка с горизонтальной перекладиной (лат. patibulum), и именно эту перекладину нес на себе преступник к месту казни.

Теория формы столба (crux simplex)

Некоторые светские историки обращают внимание на возможность казни на обычном столбе.

Германн Фульда:

Иисус умер на обычном столбе смерти, подтверждением чему служат: а) распространённый в то время на Востоке обычай использовать это орудие казни, б) косвенно сама история страданий Иисуса и в) многочисленные высказывания отцов ранней церкви.

Пауль Вильгельм Шмидт (Paul Wilhelm Schmidt), профессор Базельского университета, провёл исследование греческого слова σταυρός. В своём труде «История Иисуса» он написал (п. 172): «σταυρός означает любой прямостоящий ствол дерева или столб» («σταυρός [staurós] heißt jeder aufrechtstehende Pfahl oder Baumstamm»). Далее идут рассуждения о том, как казнили Иисуса:

«Кроме избиения плетью, согласно евангельским повествованиям, в качестве наказания Иисуса возможен лишь самый простой способ распятия, какой был у римлян,— повешение раздетого тела на столбе, который к тому же Иисусу пришлось нести или волочить к месту казни, чтобы это позорное наказание было ещё невыносимее. […] Такая казнь не допускала ничего иного, кроме простого повешения, так как часто носила массовый характер, например: Вар — 2 000 человек за один раз (Иосиф Флавий. „Иудейские древности“ XVII 10 10), Квадрат („Иудейская война“ II 12 6), прокуратор Феликс („Иудейская война“ II 15. 2 [13 2]), Тит („Иудейская война“ VII. 1 [V 11 1])».

А с 1936 года и Свидетели Иеговы обращают внимание на то, что евангелисты не говорят о форме того орудия, на котором был распят Иисус Христос, а также на то, что «слово σταυρός в классическом греческом языке означало просто „вертикальный столб, или кол“, или же сваю, используемая для фундамента» . Они не считают небиблейские источники I тысячелетия н. э., которые свидетельствуют о форме четырёхконечного креста, доказательством действительного орудия казни Иисуса Христа. Критики часто ссылаются на эти источники, которые, по их мнению, противоречат гипотезе Свидетелей Иеговы о распятии Иисуса на столбе, но которые Свидетелями Иеговы не упоминаются и не комментируются. А Свидетели Иеговы своё мнение основывают на других^{[каких?]} исторических документах, которые, по их мнению, свидетельствуют в пользу их взгляда.

В «Переводе нового мира» греческое слово σταυρός, которое в Библии традиционно переводится словом «крест», переведено как «столб мучений» (в «Библия — Современный Перевод» как «крест страданий»). Переводчики ПНМ ссылаются на мнение тех исследователей, которые придерживаются мнения о языческом происхождении креста в христианстве:

Σταυρός … означает в первую очередь прямой столб или кол. К нему пригвождались казнившиеся преступники. Как существительное σταυρός, так и глагол σταυρόω, прикреплять к столбу или колу, первоначально отличались от церковной формы креста, состоящего из двух балок. Форма последнего [креста в виде двух балок] произошла из древней Халдеи и употреблялась как символ бога Таммуза (в форме мистического Тау, первой буквы его имени) в этой стране и в прилегавших к ней странах, включая Египет. К середине III века н. э. церкви либо отступили от некоторых учений христианской веры, либо исказили их. Церкви отступнического христианства, чтобы укрепить свои позиции, принимали язычников в свою веру без духовного перерождения и позволяли им сохранять языческие знаки и символы. Таким образом тау, или Т, в наиболее распространённом виде с опущенной перекладиной, был перенят для обозначения креста Христова. — Vine W. E. [www.antioch.com.sg/cgi-bin/bible/vines/get_defn.pl?num=0616 An Expository Dictionary of New Testament Words]. — Лондон, 1962. — P. 256.  (англ.)

Кроме того, Свидетели Иеговы обращают внимание на следующее место: «и мы свидетели всего, что сделал Он в стране Иудейской и в Иерусалиме, и что наконец Его убили, повесивши на древе (ξύλον)» (Деян. 10:39) (как замечает д.и.н. И. С. Свенцицкая, «более точный перевод — „на столбе“»). Хотя слово древо (ξύλον) в данном случае означает материал (древесина) из которого сделано распятие. Авторы Нового Завета пользовались общегреческим народным языком койне . Ряд историков и филологов, изучающих его, полагают, что слово σταυρός перешло в койне из классического греческого языка, не изменив своего значения. В классической греческой литературе σταυρός никогда не использовалось в значении «крест». В комментарии к переводу Библии, изданном Оксфордским университетом, говорится: «Гомер употребляет слово σταυρός для обыкновенного кола, столба или бревна. И в этом значении употребляется это слово во всей классической литературе. Оно никогда не обозначает два бревна, прикреплённых друг к другу под каким-либо углом, но оно всегда обозначает одно отдельное бревно». Подтверждает это другое греческое слово ξύλον, которое наряду со словом σταυρός используется для описания орудия убийства Иисуса в Деян. 5:30, 10:39, 13:29; Гал. 3:13 и 1Пет. 2:24 и всегда переводится как «бревно» или «дерево»..

Поэтому Комитет «Перевода нового мира» посчитал оправданным при переводе слова σταυρός использовать не более позднее его значение в форме слова «крест», а выражение «столб мучений» — значение, которое оно имело в классическом греческом языке (то есть до IV веке до Р. Х.)

Слово σταυρός не передают как «крест» и некоторые другие современные переводы Библии.

Критика

Критика доводов, приводимых сторонниками того, что Христос был распят на столбе, основывается на различии древнегреческого и греческого языка первого века. Так, кандидат философских наук, иеромонах Иов (Гумеров) отвечает на филологические доводы следующее:

«Приведённая аргументация является обычным софизмом. В основе его лежит грубое логическое нарушение: подмена термина. Делается утверждение о классическом греческом языке, а затем рассматривается язык апостольского века. Классическим греческий язык был до IV в. до Р. Х. После завоеваний Александра Македонского начинается эпоха эллинизма, для культуры которой характерен синтез греческой и местных восточных культур (IV—II вв. до Р. Х.). В 146 г. до Р. Х. Рим разгромил Ахейский союз и установил господство над всей Грецией. Во II в. до Р. Х. римляне переняли у карфагенян самый жестокий вид казни — распятие. Орудие это получило название crux, crucis».

Критики взгляда о «распятии на столбе» обращают внимание на то, что в современном греческом языке слово σταυρός переводится как «крест».

Ряд библеистов и светских исследователей (Буллингер, Вайн и другие) утверждает, что греческое слово σταυρός, указанное в Библии как орудие казни Иисуса Христа, переводится не как «крест», а как «столб», в разных его вариациях, например, «шест», «свая», «кол» и т. п. Однако в классическом древнегреческо-русском словаре Дворецкого дан перевод слова σταυρός не только в этих значениях, но и в значении «крест». Кроме того, по мнению сторонников богословского взгляда, утверждение о распятии на столбе опровергается библейским текстом. В Новом Завете это слово используется исключительно для обозначения орудия казни Христа и никогда в отношении чего бы то ни было иного. Слово же «столб» (столп) в греческом Новом Завете обозначено как στῦλος (1Тим. 3:15; Гал. 2:9; Откр. 3:12; Откр. 10:1), что, собственно, и обозначает «столб», либо как ξύλον (Деян. 5:30; Деян. 10:39; 1Петр. 2:24) «столб, бревно, полено».

В Ветхом Завете (Септуагинта) слово σταυρός не используется, однако в Есф. 7:9 используется производное от него слово σταυρωθήτω (пусть будет распят) применительно к казни на предмете, называемом ξύλον, который в греческом тексте, в данном случае, по мнению Алексея Винокурова, обозначает деревянный предмет («древо» в Синодальной Библии). Ниже приводится список всех слов (в виде одного примера от каждого), прямо или косвенно указывающих на столбы, шесты, колья, сваи в греческом тексте Библии:

• Στῦλος (столб, подпора, колонна, свая, брус). «И сделай брусья (στῦλον) для скинии из дерева ситтим, чтобы они стояли» (Исх. 26:15).
• Στήλη (столб, стела, свая). «Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом (στήλη)» (Быт. 19:26).
• Ἀναφορεύς (носильщик). «Сделай из дерева ситтим шесты (ἀναφορεῖς) и обложи их [чистым] золотом» (Исх. 25:13, в Септуагинте 25:12).
• Διωστήρ (шест, столб). «и вложил шесты (διωστῆρσιν) в кольца, по сторонам ковчега, чтобы носить ковчег» (Исх. 37:5, в Септуагинте 38:4).
• Μοχλός (рычаг, лом, свая, кол, засов). «И сделай шесты (μοχλούς) из дерева ситтим, пять для брусьев одной стороны скинии» (Исх. 26:26).
• Σκυτάλη (палица, дубина). «Шесты (σκυτάλας) сделай из дерева ситтим и обложи их золотом» (Исх. 30:5).
• Φορεύς (носильщик). «И сделай шесты (φορεῖς) для жертвенника, шесты из дерева ситтим, и обложи их медью» (Исх. 27:6).
• Πάσσαλος (кол, колышек, палка-копалка). «Все колья (πασσάλους) вокруг скинии и двора медные» (Исх. 38:20, в Септуагинте 38:21).
• Πυλών (пилон, ворота) «И покоиться будут среди неё стада и всякого рода животные; пеликан и ёж будут ночевать в резных украшениях её; голос их будет раздаваться в окнах, разрушение обнаружится на дверных столбах (πυλῶσιν), ибо не станет на них кедровой обшивки» (Соф. 2:14)
• Ξύλον (столб, бревно, отрубленное дерево, полено, балка) «И сказал Харбона, один из евнухов при царе: вот и дерево (ξύλον), которое приготовил Аман для Мардохея, говорившего доброе для царя, стоит у дома Амана, вышиною в пятьдесят локтей. И сказал царь: повесьте (σταυρωθήτω) его на нем» (Есф. 7:9)

Во времена Ездры бревно могло использоваться для распятия: «Мною же дается повеление, что [если] какой человек изменит это определение, то будет вынуто бревно (ξύλον) из дома его, и будет поднят он и пригвожден к нему, а дом его за то будет обращен в развалины. И Бог, Которого имя там обитает, да низложит всякого царя и народ, который простер бы руку свою, чтобы изменить [сие] ко вреду этого дома Божия в Иерусалиме. Я, Дарий, дал это повеление; да будет оно в точности исполняемо» (Езд. 6:11-12).

См. также

• Крест
• Распятие Христово
• Распятие (декоративно-прикладное искусство)
• Распятие (казнь)
• Крестное знамение

Ссылки

• [www.archive.org/details/ivstilipsidecruce00lipsuoft Lipsius, Justus. De Crvce libri tres (1594)] — трактат о разных видах распятия.
• [www.watchtower.org/u/bh/appendix_05.htm Почему истинные христиане не почитают крест] — позиция «Свидетелей Иеговы»
• [apologetika.ru/win/print_material.php?id=19 Свидетели Иеговы и крест Христа] — критика
• [askforbiblie.by.ru/forjw/cross.htm Христос не был распят на столбе]

Отрывок, характеризующий Форма креста Иисуса Христа

– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.