Форстер, Балтазар Йоханнес

Балтазар Йоханнес Форстер африк. Balthazar Johannes Vorster<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
премьер-министр ЮАР
13 сентября 1966 года — 29 сентября 1978 года
Предшественник:	Хендрик Фервуд
Преемник:	Петер Виллем Бота
Государственный президент ЮАР
10 октября 1978 года — 4 июня 1979 года
Предшественник:	Маре Фильюн
Преемник:	Маре Фильюн
Рождение:	13 декабря 1915(1915-12-13) Эйтенхахе, Капская провинция
Смерть:	10 сентября 1983(1983-09-10) (67 лет) Кейптаун, ЮАР
Партия:	Национальная партия ЮАР
Награды:

Балтазар Йоханнес Форстер (африк. Balthazar Johannes Vorster; 13 декабря 1915 — 10 сентября 1983) — южноафриканский политик и государственный деятель, африканерский националист, один из руководителей режима апартеида. В 1961—1966 годах — министр юстиции, министр полиции и тюрем. С 1966 по 1978 год — премьер-министр и лидер Национальной партии. В 1978—1979 — президент ЮАР.

Молодые годы

Родился пятнадцатым ребёнком в семье фермера-овцевода. Окончил юридический факультет Стелленбосского университета. В 1938 году некоторое время работал в суде Капской провинции ЮАС.

С юности Балтазар Форстер примыкал к радикальным африканерским националистам. Придерживался идей белого расизма. Возглавлял в университете дискуссионный клуб соответствующей ориентации, был заместителем председателя студенческого совета. Состоял в молодёжной организации африканерской Национальной партии. Был решительным антикоммунистом и противником либерализма.

Активист Оссевабрандваг

В 1939 году Балтазар Форстер вступил в пронацистскую организацию Оссевабрандваг. Выступал за независимость ЮАС от Британской империи, сотрудничество с гитлеровской Германией, против участия во Второй мировой войне. Перевёл на африкаанс «Майн Кампф» Адольфа Гитлера.

В 1942 Форстер был арестован за прогерманскую пропаганду. Содержался в лагере с южноафриканскими нацистами, немецкими и итальянскими военнопленными. Освобождён в 1944 году, возобновил политическую деятельность в Национальной партии. Состоял в тайном обществе африканерских националистов Брудербонд.

Политик апартеида

На парламентских выборах 1948 года Национальная партия одержала победу и пришла к власти. Правительство возглавил идеолог апартеида Даниэль Франсуа Малан. В ЮАС установился режим, в принципе соответствовавший взглядам Балтазара Форстера и программе Оссевабрандваг.

На выборах 1953 года Балтазар Форстер был избран от Национальной партии в Палату собраний парламента ЮАС. Выдвинулся в руководство партии, был одним из ведущих лидеров ультраправого расистского крыла. В 1961 году Форстер получил пост министра юстиции в правительстве Хендрика Фервурда, в 1966 стал министром полиции и тюрем ЮАР.

Глава правительства

Внутренняя политика

6 сентября 1966 года был убит Хендрик Фервурд. 13 сентября 1966 Балтазар Форстер занял пост премьер-министра ЮАР.

Проводил жёсткую политику апартеида, отменил квоту из нескольких парламентских мест, зарезервированных для «цветного» населения страны (чернокожие африканцы и раньше не имели представительства). В 1969 году Форстер поручил своему соратнику по Оссевабрандваг Хендрику ван ден Бергу возглавить политическую полицию — Бюро государственной безопасности, получившее широкие репрессивные полномочия. Министерство юстиции было объединено с министерством полиции и тюрем в единое карательное ведомство во главе с убеждённым расистом Джимми Крюгером.

В то же время премьер Форстер пытался имитировать ограниченные реформы для смягчения межрасовой напряжённости и прорыва международной изоляции ЮАР. Была провозглашена независимость бантустанов Транскей и Бопутатсвана. Лидер ультраправых расистов Эжен Тербланш, не допускавший даже чисто словесных уступок негритянскому населению, резко критиковал Форстера за «либерализм». Протесты в Национальной партии вызвало установление дипломатических отношений между ЮАР и Малави, а также допуск маорийских регбистов в составе новозеландской сборной на соревнования в ЮАР.

С другой стороны, противница апартеида Хелен Сазман усматривала в Форстере «человеческие черты», в отличие от «дьявольского» Фервурда. О ЮАР отзывались как о «самом счастливом в мире полицейском государстве», говорилось о «сладостном здравомыслии» премьера.

Однако в целом режим апартеида при Форстере не претерпел изменений. Его политика была направлена на сохранение привилегированного положения африканерской общины ЮАР, причём в устоявшихся формах. Планы реформ оставались на уровне риторики и «выпускания пара». Оппозиция жёстко преследовалась. На премьерство Форстера пришлись такие события, как расстрел в Соуэто и гибель Стива Бико.

Намибийская политика

Особым военно-политическим направлением являлась борьба за сохранение оккупационного режима в Намибии. Продолжая военные действия против СВАПО, правительство Форстера пыталось урегулировать конфликт через договорённости с умеренными африканскими организациями. В 1975—1977 годах в Виндхуке проходило конституционное совещание. По его результатам был согласован совместный документ о временном управлении и создан Демократический альянс Турнхалле — коалиция африканских организаций, согласных на партнёрство с правительством ЮАР. Правительство возглавил Дирк Мадж. Однако СВАПО оставалось на позициях непримиримого противостояния. Война в Намибии, сопряжённая с ангольским конфликтом, продолжалась и после отставки Форстера.

Внешняя политика

Внешняя политика правительства Форстера осложнялась международным бойкотом ЮАР. Попытки выйти из изоляции — например, наладить отношения с США и НАТО на общей платформе антикоммунизма и антисоветизма — не давали серьёзного эффекта.

Единственными дружественными ЮАР африканскими государствами оставались Южная Родезия Яна Смита и Малави Хастингса Банды. На антикоммунистической основе поддерживались связи с военно-диктаторскими режимами Латинской Америки, в 1974 году правительство ЮАР предоставило кредит чилийской хунте генерала Пиночета. Разрабатывался проект «Организации Южноатлантического договора» («САТО») с участием ЮАР, но не получил развития. Экономические отношения, прежде всего в виде закупок нефти, существовали с с шахским Ираном.

Довольно интенсивно развивались отношения ЮАР с Израилем. Этому способствовала общность противников и сложности международного положения обоих государств. Пронацистские убеждения молодого Форстера были преданы забвению. Конфиденциальный контакт был установлен в 1975 году. На следующий год Балтазар Форстер посетил Иерусалим с официальным визитом, встречался с Ицхаком Рабином, Моше Даяном, Менахемом Бегином. Были достигнуты договорённости о широком экономическом и военно-техническом сотрудничестве.

Серьёзным поражением завершилось вмешательство ЮАР в ангольскую гражданскую войну периода 1975—1976 годов. Линия Форстера заключалась в том, чтобы обеспечить военный контроль над анголо-намибийской границей и стратегически важными объектами, избегая полномасштабного втягивания в вооружённое противостояние. Однако втянуться в боевые действия пришлось, а недостаточность направленных в Анголу сил обернулась фактическим разгромом и длительной пограничной войной. Министр обороны Питер Бота и командующий вооружёнными силами Магнус Малан посчитали Форстера ответственным за ангольское поражение.

Важным проектом конца «эры Форстера» являлась ядерная программа ЮАР. На военной базе в пустыне Калахари готовилось проведение испытания. Эти приготовления были зафиксированы с советского спутника, последовал жёсткий протест Москвы, к которому присоединились США и Франция. От испытания пришлось отказаться.

Отставка

Самый тяжёлый удар нанёс по премьеру Форстеру коррупционный скандал в Министерстве информации — «афера Эшеля Руди». Министерству информации было поручено воздействие на мировую прессу и общественность для позитивного изменения имиджа ЮАР. Однако в 1977 стали известны факты махинаций и нецелевого использования выделенных средств. Обнародованные факты коррупции, считавшейся немыслимым по африканерскому моральному кодексу, вызвало шок в Национальной партии.

2 октября 1978 года Балтазар Форстер оставил пост премьер-министра ЮАР. Его сменил Питер Бота. 10 октября 1978 Форстер вступил в должность президента, являвшуюся почётной, но не связанную в тот период с реальной властью. 4 июня 1979 он окончательно ушёл в отставку. Это было воспринято как признание ответственности за ангольское поражение и скандал в Министерстве информации.

Последние годы Балтазар Форстер прожил как частное лицо. Он был противником реформ Питера Боты, в 1982 году поддержал создание Консервативной партии Андриса Треурнихта.

Скончался Балтазар Форстер в возрасте 67 лет. Его именем были названы телекоммуникационная башня в Претории, аэропорт в Кимберли, полицейский участок в Йоханнесбурге, больница в Каридоу.

Ссылки

• [www.sahistory.org.za/people/balthazar-johannes-vorster Биография Балтазара Йоханнеса Форстера]  (англ.)
• [www.bookrags.com/biography/balthazar-johannes-vorster/ Биография Балтазара Йоханнеса Форстера]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Форстер, Балтазар Йоханнес

На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.