Форты Санкт-Петербурга

Фо́рты Санкт-Петербу́рга — комплекс долговременных оборонительных сооружений, в разное время возведённых с целью защиты столицы государства от нападения со стороны моря. В годы своего существования они представляли собой памятник фортификационного искусства мирового значения. С точки зрения истории военного искусства и мировой истории в целом комплекс рассматриваемых оборонительных сооружений уникален тем, что здесь на всё ещё сохраняющихся объектах можно проследить ход всё ускоряющегося соревнования между средствами нападения с моря и защиты от него, между совершенствованием фортификации и прогрессом в создании артиллерийских систем как с целью обороны, так и её преодоления. Это соревнование длилось более двухсот лет, в течение которых оборона Петербурга ни разу не была прорвана.

Во многих странах подобные сооружения всегда находятся под охраной государства и часто становятся объектом музейного показа. В настоящее время форты Петербурга, за редкими исключениями, заброшены и быстро разрушаются.

В XVIII и XIX оборона столицы со стороны моря обеспечивалась ряжевой, каменной и свайной преградами, кронштадтскими фортами, находившимися как на естественном острове Котлин, так и семнадцатью фортами на искусственно насыпанных островках. Образованная этими компонентами Кронштадтская крепость поддерживалась в отношении обеспечения всем необходимым из укреплённого города Кронштадт, который был ключевым оборонительным сооружением Кронштадтской крепости.

Сразу же по основанию Петербурга для защиты строящейся в нём крепости на берегу Васильевского острова была установлена артиллерийская батарея В начале XX века оборонительные возможности крепости заметно снизились и для защиты столицы ближе к выходу из Финского залива в наиболее узкой его части (ширина 21 км) была создана уникальная минно-артиллерийская позиция, опирающаяся на сухопутные форты на южном и северном его берегах и минные банки. Для обеспечения этих фортов были построены специальные железнодорожные ветки.

На протяжении двух с небольшим веков существования имперской России в мировом кораблестроении наблюдался всё ускоряющийся процесс в совершенствовании корабельной артиллерии. Это требовало создания адекватных средств обороны. В связи с этим в первую очередь строились самые необходимые, но не рассчитанные на долговременное использование оборонительные дерево-земляные сооружения, что позволяло выиграть время и существенно снизить затраты. Лишь в случае, если по тактическим соображениям оказывалось целесообразным дальнейшее его использование, по прошествии времени проводились работы по его дальнейшей модернизации. Было ясно, что этого было совершенно недостаточно.

История

Ещё до замерзания Невской губы Финского залива были проведены замеры глубин, и Петром было принято решение о строительстве на отмели напротив острова Котлин форта, который позволял бы контролировать Южный фарватер, отделяющий будущий форт от острова. Северный фарватер оказался слишком мелким для крупных судов. Пётр, ещё не помышлявший о переносе столицы в устье Невы, отправился в Воронеж с целью организации строительства флота для Чёрного моря. Но прислал оттуда собственноручно изготовленную деревянную модель форта для руководства ею при работах.

Уже летом 1704 года шведы сделали попытку отвоевать устье Невы. Но восьмитысячный корпус генерала Майделя был остановлен на суше, а эскадра вице-адмирала Депру, сделавшего отчаянную попытку прорваться по фарватеру, была остановлена огнём Кроншлота и стоявшей на острове батареи. Командующий русским флотом вице-адмирал К. И. Крюйс, правильно оценив обстановку, снял с кораблей часть пушек и усилил ими береговые батареи. В последующей кампании шведы уже не решались войти в узкий фарватер, лишавший их корабли манёвра и ставший по мнению современников «Российскими Дарданеллами». С этих пор главную роль в защите столицы от нападения с моря играл уже не флот, а форты и батареи острова Котлин.

Крюйс показал себя хорошим организатором работ по укреплению крепости, при его участии было положено начало военному уголовном кодексу, что способствовало укреплению дисциплины в условиях постоянной военной угрозы. При этом он лично следил за тем, чтобы жёсткие требования по организации труда были справедливыми. Так, увидев, что нижние чины плохо одеты, он приказал удержать с офицеров жалованье за три месяца для покупки им новой формы.

Строительство шло с большим трудом, свободные люди противились переселению на новое место, где «жизнь была хуже ада». С не меньшими трудами шёл набор рабочей силы. Строительный материалы использовались не по назначению. Даже брёвна свозились для постройки казарм поштучно. Крюйс жаловался:

Я добрыми словами Толбухина и Островского просил, чтоб свозили, но ничего не помогло, токмо могут свои деревни на обеих сторонах строить и купечество через своих солдат держать.

27 июля 1714 года при Гангуте в абордажном бою русских галер со шведскими кораблями контр-адмирала Эреншельда была одержана победа, ставшая, наравне с Полтавой переломным моментом в борьбе со Швецией. Было принято решение о превращении Петербурга в столицу государства

Весной 1721 года Пётр лично провёл чрезвычайного посла Швеции генерал-адъютанта Марке по укреплениям крепости, объяснив: «…не надобно им денег на шпионов терять, понеже он всё видел» 30 августа 1721 года был заключён Ништадтский мир. Царь лично отправился в столицу, чтобы известить об этом важнейшем событии её жителей.

Во время катастрофического наводнения 1824 года практически вся поверхность острова, за исключением нескольких возвышенностей за пределами города, оказалась под водой. В соответствие с законом Архимеда деревянные части укреплений, построек и всё, что было сделано из дерева (даже засыпанное размокшей землёй), будучи покрыто водой, всплывало. «Гроба с размытого кладбища плывут по улицам» — отмечал современник наводнения, затронувшего и Петербург.

Уже к вечеру 7 ноября Кронштадтская крепость практически перестала существовать. Укрепления были разрушены, вооружение смыто волнами. Стихия обрушилась внезапно, в результате многие солдаты, не снятые с постов, не получив команды разводящего, погибли.

Графом Петром Корниловичем Сухтеленом, инспектором Инженерного департамента, создателем Генерального штаба русских вооружённых сил, был срочно создан проект городских каменных укреплений.

Под руководством инженер-подполковника Львова начались срочные восстановительные работы. С мостовых был снят булыжный камень. Работы велись круглосуточно. Для стимулирования работников казённым платили по 15, а вольным — по 10 копеек в сутки. В основном работы закончились к лету 1826 года, когда разразился большой пожар, уничтоживший лесную биржу, гостиный двор и таможню.

С учётом полученного опыта в 1825 году началось по новому проекту строительство каменной крепости и фортов.

Подготовка гладкоствольного орудия того времени, заряжаемого с дула, к новому выстрелу была длительным процессом, занимавшим до 5−10 минут времени и состояла из многих (до 15) операций, самой ответственной из которых была чистка канала ствола. Поэтому корабль противника, даже следующий узким фарватером малым ходом, мог успеть выйти из сектора обстрела орудия. По этой причине форты того времени вооружались большим количеством пушек, стрелявших ядрами, для увеличения поражающего действия которых на деревянные суда противника их нагревали в ядрокалильных печах.

До 20-х годов XIX в. разрывные снаряды использовались лишь для вооружения мортир, гаубиц и единорогов. Затем появилась идея использовать эти боеприпасы и для стрельбы на дальние дистанции.

В конце этого десятилетия на вооружении русских крепостей появилась трёхпудовая бомбическая (калибр 27,3 см) пушка, снаряды которой оказывали значительно более сильное разрушающее действие, чем применяемые до этого времени калёные ядра. В 1849 г. трёхпудовую пушку увеличили по длине до 10 калибров, в результате чего она стала стрелять на 2,5 км. Командиром Северного округа Морской строительной части был в годы Крымской войны инженер-генерал-майор И. Г. Дзичканец. При нём на фортах имелось 128 орудий, из них половину составляли крупнокалиберные пушки. Имелись, также, две плавучие батареи, вооружённые четырьмя мортирами каждая, не имевшими по мощности аналогов у англичан. Для защиты от возможного десанта предполагалось использовать гребные канонерские лодки.

Было установлено 609 мин, образовавших 5 минных заграждений. Гальванические мины, подрывавшиеся по электрическому сигналу с фортов, были разработаны Б. С. Якоби и К. А. Шильдером, а ударные — Э. Нобелем. Минные заграждения прикрывались артиллерийским огнём как с фортов, так и с берега. Таким образом впервые в военной истории была создана минно-артиллерийская позиция.

Минные заграждения 1854—1855 гг. насчитывали 13 линий, в которых было выставлено 1865 мин. Ограждения контролировала эскадра из 75 канонерских лодок и 14 корветов. На побережье была размещена армия в 200 000 человек.

8 июня 1855 года обороне Петербурга угрожала соединённая англо-французская эскадра. Четыре пароходофрегата, совершавшие рекогносцировку кронштадтских укреплений, вышли на минное поле. При этом два из кораблей — «Мерлин» и «Файерфлай» подорвались на выставленных минах. Но остались на плаву, поскольку малый заряд (4-6) кг причинил лишь малые повреждения, хотя корабли нуждались в ремонте корпусов в доке. Этот эпизод вынудил эскадру отказаться от дальнейших наступательных действий и ограничиться лишь демонстративно проводимыми эволюциями..

…петербургская публика принимает их как некую very interesting exhibition …начиная с понедельника образовалась непрерывная процессия посетителей в Ораниенбаум и на близлежащую возвышенность, откуда свободно можно обозревать открывающуюся великолепную панораму, которую они развернули перед нами, невзирая на дальность пути и столько понесённых ими расходов. Намедни императорская фамилия отправилась туда пить чай, подняв в виду их флотов императорский штандарт, чтобы помочь им ориентироваться…

Всего на выставленных минах в кампанию подорвалось 4 корабля.

27 августа 1855 г. пал Севастополь, а 31 августа новый император Александр II отдал распоряжение принять меры по укреплению обороны столицы с моря. Военным губернатором и командующим сухопутными и морскими силами был назначен светлейший князь А. С. Меншиков, до этого отстранённый от командования приморской армией в феврале 1855 г. Работы были поручены прибывшему из Севастополя известному фортификатору Э. И. Тотлебену, при котором строительство велось «с большим поспешанием». Было решено строить 4 батареи на Южном и 5 батарей — на Северном фарватерах и к лету 1856 года батареи были закончены и вооружены. В эти же годы закладываются научные основы расчёта артиллерийских систем. Первым орудием, созданным с учётом расчётов давления в стволе пороховых газов, была крепостная 60-фунтовая пушка, спроектированная полковником Н. В. Маиевским и отлитая на шведской фирме «Финспонг», которая была поставлена на вооружение Кронштадтской крепости (1857—1871 гг.). Стреляла она ядрами, картечью и бомбами, а дальность стрельбы достигала 4 км.

В 60-е годы в мировом судостроении начался переход к строительству корпусов кораблей из железа. Такой корпус служил вдвое дольше деревянного, а его вес составлял лишь треть от водоизмещения судна, в то время как у деревянных судов — половину.

В эти годы начал свою деятельность по преобразованию морского министерства и подчинённого ему флота путём переоснащения его железными пароходами с винтовым движителем Великий князь Константин Николаевич Романов. Он реализовал (на свои деньги, поскольку казна была пуста) идею создания флота кораблей береговой обороны. За короткое время было налажено строительство флота канонерских лодок.

Контр-адмирал И. И. Шанц разработал проект 17-тонной винтовой трёхпушечной канонерки с паровой машиной. Уже в навигацию 1855 Балтийский флот имел в строю 40 винтовых канонерок. К 1863 году со стапелей сошло 58 винтовых судов, не считая 76 канонерских лодок.

В 1861 году была построена первая канонерская лодка с крупным орудием за броневым бруствером «Опыт». Одновременно в Англии заказана первая бронированная плавучая батарея «Первенец», а на Галерном острове заложена однотипная батарея «Не тронь меня» (Водоизмещение 3,5т. тонн, машина 1200 л.с., скорость 8 узлов, вооружение — 30 орудий калибра 203 и 152 мм, и 30 мелкокалиберных. Бронирование 114 мм, экипаж − 400 матросов и 20 офицеров). Обе батареи вступили в строй в 1864 и 1865 гг.

Тогда же началось бронирование брустверов фортов и эксперименты по созданию вращающихся артиллерийских башен.

В 1863 году Тотлебен становится товарищем генерал-инспектора Главного Инженерного Управления по инженерной части и при его активном участии начинается перевооружение фортов нарезной артиллерией

В связи с революционными событиями в Польше международная обстановка накалилась, что потребовало усиления внимания к совершенствованию обороны. 12 марта 1863 г. Тотлебен просит строителя Кронштадтской крепости приступить к работам по превращению временных морских фортов в постоянные. При этом он внедрил в практику разработки «дедушки русской фортификации» — профессора Аркадия Захаровича Гиляровского (1806—1891), рассматривавшего фортификацию не как самостоятельную науку, но в связи с тактикой и стратегией войны, а также общим уровнем развития артиллерии и осадного дела. При этом он был сторонником активной обороны, настаивая на необходимости нанесения контрудара.

В 1865 г. был разработан проект 11" пушки (ствол длиной 5 м, снаряд весом 200 кг.). Изготовление орудия было заказано заводу Круппа.

23 января 1868 г. император утвердил порядок переходного вооружения фортов с учётом перехода на нарезные орудия крупных калибров против бронированных судов. Планом было предусмотрено использование 400 береговых пушек большого калибра, 100 — среднего для сухопутной обороны и 100 морских орудий «дальняго бросания»

После Крымской войны возник интерес к созданию «потаённых судов» — подводных лодок. Шильдером, Александровым и Джевецким были разработаны проекты. Подводная лодка Джевецкого (длина 6 м, экипаж − 4 человека, два перископа, система регенерации воздуха, вооружение − 2 мины. На четвёртом проекте вместо педального был предусмотрен электродвигатель мощностью 1 л.с. и аккумулятор. Эта лодка должна была по настоянию императрицы Марии Фёдоровны воспроизведена в количестве 50 штук для усиления обороны крепости.

Перевооружение фортов после тяжёлого урока, полученного в Крымской войне, состояло в обеспечении гарантированного перекрытия огнём сектора в 180 градусов по акватории. Орудия пока ещё устанавливались в казематах с амбразурами и рядом с ними — казематы для укрытия орудийных расчётов. Со стороны горжи на фортах устанавливалась художественно выполненная металлическая ограда, служившая не только архитектурным украшением, но и линией защиты от возможного вражеского десанта. В разработке проектов многих возводимых Морским ведомством сооружений принимал участие архитектор Захаров А. Д.

В 1867 году сменилась нумерация фортов и принято их разделение на две группы — Северного и Южного фарватеров

В 1891 году впервые в отечественном военном ведомстве был поставлен вопрос об унификации боеприпасов и введения единого крупного калибра как для крепостей, так и кораблей. Это было актуально, поскольку 11" артсистемы 1867 года, хотя и модернизированные в 1877 году, заметно устарели.

Форт «Кроншлот»

59°58′45″ с. ш. 29°44′54″ в. д.59.97917° с. ш. 29.74833° в. д. / 59.97917; 29.74833    -

Построен в 1703—1704,1715-1724 годах (Пётр I., Э. Лейн), перестроен в камне в 1783—1798 годах (И. А. Заржецкий, И. Г. Дзичканец) Первым архитектором форта стал Доменико Трезини (Андрей Петрович Трезин). Предполагается, что именно по его чертежам Пётр изготовил воронежскую модель.

Первоначально форт представлял собою трёхъярусную башню, состоящую из деревянного каркаса, заполненного глиной, смешанной с измельчённой соломой и песком Толщина стен доходила до 1,5 м, максимальная ширина башни была около 25 м, а высота — около 37 м. Фундаментом служили ряжи из сосновых брёвен, загруженные камнями. Сверху был сделан сплошной настил из брёвен, засыпанный землёй возвышавшийся над уровнем ординара на 1,5 м, на котором и располагалась конструкция башни. Этот способ создания фундамента крепостных укреплений хорошо зарекомендовал себя и использовался в течение двух сотен лет в практике строительства морских фортов Петербурга. Ряжи, не дожидаясь таяния льда, опускались в проруби, а затем наполнялись камнями.

Для этого форта Петром была составлена исчерпывающая инструкция:

1.Сохранять сию ситатель с Божией помощью аще случится хотя до последнего человека, и когда неприятель захочет пробиться мимо оной, тогда стрелять когда подойдёт ближе и не спешить стрельбою, но так стрелять, чтобы по выстрелении последней пушки, первая паки была готова, и чтоб ядер даром не тратить.

2. Когда явятся нейтральные корабли под своими знамены которого государства ни есть и учнут приближаться к крепости, тогда в такой дистанции как мочно достать ядром, стрелять без ядра чтобы парусы опустил и якорь бросил; и буде он того не послушает, то мало погодя стрелять ядром мимо корабля; и если того не послушает то, дождався, стрелять, как по неприятелю. Надлежит же разуметь, чтобы от первого выстрела до второго с небольшим четверть было времени, дабы мог успеть якорь бросить.

3. А буде бросит якорь и приедет с которого корабля к ситадели в шлюпке шкипер, и его и будучи с ним всех удержать за караулом честно, а тем временем послать от ситадели кого ж в шлюпках и велеть на корабле осмотреть везде и под нижнею палубой нет ли каких людей тайно скрытых, также и оружия и иных всяких припасов и, когда не найдётся противнаго, отпустить оных и велеть иттить, придав лоцманов. А покамест с корабля в шлюпке к ситадели кто не придёт, то прежде от себя на корабль никого не посылать.

4. Когда который корабль пойдёт мимо ситадели, тогда надобно ему спустить по обыкновению формайстель или гротмайстель вместо поклона, а буде есть вымпел, подобрать, пока не пройдёт ситадель; а из ситадели стрелять против их пушками менее и о сём о прибрании вымпела и его опускании парусов говорить им, как они приедут к ситадели

5. Зело надлежит стеречься неприятельских брандеров. А различие их от прочих кораблей: имеют на ноках райн по два крюка, как здесь изображено. Также и своего огня подобает опастись множества ради дерева. также см.

Ещё в 1836 году существовал проект сооружения на месте Петровской башни форта тюрьмы. Однако от проекта отказались, справедливо посчитав, что будет весьма двусмысленно начинать знакомство прибывающих морем с городом с вида тюрьмы. Первоочерёдной задачей стало сооружение на западном фасе форта казематированной батареи, разработку проекта которой и наблюдение за постройкой было поручено Заржецкому. Им впервые в России была построена морская астрономическая обсерватория. В 1930-40-х годах в форте Кроншлот базировался дивизион малых охотников за подводными лодками, а во время Великой Отечественной войны — штаб ОВР Балтийского флота. Во время блокады Ленинграда Кроншлот неоднократно подвергался артобстрелам со стороны немецко-фашистских войск. В декабре 1941 года в направлении форта Кроншлот из Петергофа по льду выдвинулись 2 батальона лыжников при поддержке 3 лёгких танков. При их передвижении к форту они были обнаружены дозорными буеристами, а затем расстреляны из дальнобойных орудий Ржевского полигона. За почти полное отсутствие связи с внешним миром Кроншлот получил неофициальное прозвище «Остров погибших женихов».

Форт «Император Пётр I» («Цитадель»)

59°59′22″ с. ш. 29°44′03″ в. д.59.98944° с. ш. 29.73417° в. д. / 59.98944; 29.73417    Построен в 1721—1724 годах (Пётр I.,Э.Лейн), перестроен в 1823—1824 годах (А. А. Фуллон) Для защиты Купеческой гавани, которая до этого осуществлялась Ивановской батареей, Пётр приказал построить второй по счёту морской форт, названный «Цитаделью». Руководство строительством гавани у Кроншлота было поручено Петром англичанину Эдварду Лейну, показавшему себя талантливым гидротехником, строителем гаваней и каналов. В 1715 Лейн приступил к созданию «Нового Кроншлота». Он представлял сбой вытянутый пятиугольник с образованными в его углах бастионами и башней в юго-восточном углу. Строительство было завершено в мае 1724 года

Первым шагом по перестройке укреплений после наводнения 1824 г. стало решение о замене деревянных конструкций Цитадели каменными. Проект выполнен был первым директором Строительного департамента Морского министерства инженер-генерал-лейтенантом Л. Л. Карбоньером (1827 г.). Работами руководил майор корпуса путей сообщения Фуллон А. А. 7 сентября 1834 г. форту было присвоено имя «Император Пётр I»

Форт «Император Павел I» («Рисбанк»)

59°58′27″ с. ш. 29°43′03″ в. д.59.97417° с. ш. 29.71750° в. д. / 59.97417; 29.71750   

Построен в 1807—1812 годах (И. Герард), перестроен в 1845—1859 годах (Николай I и К. Я. Зверев)

В 1800 году Россия формально присоединилась к континентальной блокаде Англии. Возникла реальная возможность появления на Балтике победоносной английской эскадры. Поэтому на юго-запад от Кроншлота на глубине 4 м соорудили деревянное укрепление на ряжах — Рисбанк. Укрепление имело два бастиона, соединённых ломаной куртиной. Линия огня составляла 408 м. Было установлено 66 пушек и несколько мортир.

На отмели, примерно в километре от берега соорудили на северо-востоке две батареи на свайных основаниях с целью отражения возможного десанта. Крепость «Александр-шанец», как слишком удалённую от крепости, упразднили. В 1801 году отношения с Англией улучшились и напряжение спало.

В переустройство форта вложил свои инженерные знания император Николай I, предложивший оригинальное и удачное решение нового строительства внутри ряжевой преграды, оставшейся после разборки существовавшего ранее сооружения. Форт был на этот раз облицован гранитом, причём облицовка составляла 2/3 от общего объёма стен. Николай остался доволен работой, а рабочие удостоены похвалы: «Вы камни мечете, как бисер»

К началу Крымской войны Главный директор Инженерного департамента Ден И. И. мог доложить, что сооружение форта «Рисбанк» подходит к концу. Удовлетворённый Император повелел дать форту имя «Павел I»

В годы своего существования это был самый крупный и внушительный морской форт, являвшийся ключевым на Большом Кронштадтском рейде.

В конце XIX века и позже форт использовался для хранения корабельных мин и торпед.

В 1919 году во время восстания на форте «Красная Горка», мятежники взорвали на форте «Павел I» мины, что было использовано ими в качестве сигнала для предполагаемого восстания в Кронштадте. При взрыве форт получил серьёзные повреждения, однако окончательно его разрушение произошло четырьмя годами позже.

19 июля 1923 года 30 матросов крейсера «Аврора», высадившиеся на форт после шлюпочных учений, оттеснив малочисленную охрану, из хулиганских соображений вызвали взрыв корабельной мины. За этим последовал пожар и взрыв 30 000 корабельных мин, а также взрывчатых веществ для снаряжения снарядов и торпед. Форт горел и взрывался в течение суток. Куски сцементированного кирпича долетали до городов Кронштадта и Ораниенбаума. В радиусе 25 км от них гибли люди. Все стёкла в городах были выбиты.. Этот эпизод в истории Балтийского флота впоследствии стал известен как героическая, но неудачная попытка ликвидации возникшего по не называемой причине на форте пожара.

После этого остатки форта использовали как мишень во время учений. Сейчас от мощного и, по своему, красивого форта остались лишь цоколь фронтальной части стены и полуразрушенная лестничная башня. Существует проект строительства на базе форта архитектурной композиции «Морские ворота Санкт-Петербурга».

Форт «Император Александр I» («Чумной»)

59°59′22″ с. ш. 29°43′03″ в. д.59.98944° с. ш. 29.71750° в. д. / 59.98944; 29.71750    Построен в 1836—1845 годах (инженер-полковник В. П. Лебедев по проекту М. Г. Дестрема).

Карбоньер разработал проект двух морских фортов для укрепления обороны южного фарватера. По форме форты представляли собой верхнюю часть лежащего горизонтально тора, благодаря чему в любой точке крепостной стены она представляла собой поверхность двоякой кривизны, что должно было вести к рикошету круглых ядер. В стенах, выходивших на внутреннюю сторону форта, предполагалось устроить бойницы для борьбы с возможным проникновением десанта противника. В цокольной части стены предполагалось устроить помещения для размещения пусковых установок ракет. Однако этот оригинальный проект не был осуществлён, хотя стены у самого уреза воды у реализованного сооружения получили вогнутую форму, что в значительной степени предохранило стены от прибойной волны. В дальнейшем все вновь сооружаемые форты проектировались с учётом размещения ракетных установок.

Это был типичный казематированный морской форт того времени. На него похож известный форт Байяр у Западного побережья Франции, строительство которого завершилось позже «Александра I».

Начало строительства форта было положено в 1836 г., он стал первым многоярусным фортом эпохи гладкоствольной артиллерии.

Во внутреннем дворе размещалась полубашня с винтовыми чугунными лестницами, представлявшими большую историческую и художественную ценность. Здесь же находились помещения для ядрокалильных печей. Постройку начали с установкой на воде деревянных кружал — шаблонов, по которым начали устанавливать ряжи. Под основание было забито 5335 свай, спиленных под один уровень, а пространство залили бетоном на основе гидравлической извести. По бетону начали кладку гранитных блоков. Летом 1842 года началась кладка стен из специально отобранного кирпича. Затем форт по всему периметру был одет гранитом.

Торжественная передача форта от строительного департамента состоялась 27 июля 1845 года. Форт был вооружён 103 орудиями, в число которых входили и новейшие трёхпудовые бомбические пушки, бывшие в то время самыми мощными крепостными орудиями.

В 1896 году форт был исключён из списка оборонительных сооружений.

В 1898 году на базе Императорского института экспериментальной медицины была создана «Особая комиссия для предупреждения занесения чумной заразы и борьбы с нею в случае ея появления в России» (КОМОЧУМ). В конце XIX в. в России вспыхнула эпидемия бубонной чумы. Уединённый форт оказался наиболее подходящим местом для размещения Особой лаборатории (станции) по производству вакцины с использованием лошадей в качестве рабочего материала. Форт был оборудован паровым отоплением конюшен, лифтом для подъёма животных и печью для их кремации. 27 июля 1899 г. состоялось торжественное освящение станции.

После этого на форте поселилось несколько врачей, в числе которых были Д. К. Заболотный, М. Г. Тартаковский и другие. Во время работы заведующий Особой лабораторией В. И. Турчинов-Вилькевич (Выжникевич?) и доктор М. Ф. Шрайбер заразились и их тела после смерти также были сожжены в кремационной печи. После этого, даже по упразднению лаборатории, за фортом осталось неофициальное название «Чумной форт».

• Кронштадт.Форт Александр I.Трапы.jpg

  Трапы.

• Кронштадт.Форт Александр I.Казематы.jpg

  Казематы.

• Кронштадт.Форт Александр I. Вход в эпидемиологическую лабораторию.jpg

  Вход в эпидемиологическую лабораторию.

• Кронштадт.Форт Александр I. Внутренний двор.jpg

  Внутренний двор.

Форты на острове Котлин

Форт «Шанц»

60°01′32″ с. ш. 29°40′26″ в. д.60.02556° с. ш. 29.67389° в. д. / 60.02556; 29.67389   

Построен в 1700-х годах, 1788 — реконструкция, перестроен в 1855—1856, 1863, 1898—1913. Отбитая батареей полковника Ф. С. Толбухина попытка шведов высадить десант на Котлинской косе острова привела Крюйса к мысли о необходимости построить на месте Толбухинской батареи крепость, в чём ему удалось убедить Петра. В результате возникла крепость "Св.Александр" (впоследствии «Александр-шанец»), работы по созданию которой были закончены летом 1706 года. Длительное время эта крепость была основным укреплением на острове.

Затем некоторое время укрепления были заброшены.

9 декабря 1807 оборона берегов и границ Российской империи на Балтийском, Белом и Чёрном морях возлагалась на Морского министра Чичагова П. В.. Работы по укреплению обороны велись тогда, главным образом на суше. Был восстановлен Александр-шанец, а на судоходных глубинах к северу от острова затопили 25 устаревших кораблей, гружёных камнем. Пока они не были разрушены волнением и подвижками льда, это было весьма серьёзное препятствие прорыву даже вражеских галер. Восстановленное укрепление, находящееся на расстоянии 6 км от городских стен было после падения Севастополя дополнено ещё одной линией защиты на расстоянии 3 км. Некоторые укрепления получили имена строителей: редут генерала Дена, люнеты генералов Политковского и Швебса, батареи адмирала Литке и генерала Граббе. Все они были оборудованы тяжёлой артиллерией.

Летом 2014г. на форте "Шанц" и близлежащем пляже проходили съёмки фильма "Батальонъ".

Батарея «Князь Меншиков»

59°58′54″ с. ш. 29°45′27″ в. д.59.98167° с. ш. 29.75750° в. д. / 59.98167; 29.75750   

Ещё до окончания строительства форта «Александр I» после учёта заметно увеличившейся скорости судов предполагаемого противника, была осознана опасность прорыва неприятеля по Южному фарватеру несмотря на фланговый огонь фортов «Константин», «Рисбанк» и «Александр I». В связи с этим в 1841 году было принято решение построить на полубастионе, находящемся на молу за воротами в Купеческую гавань, трёхъярусной казематированной батареи. После апробации предложения Дестрема и его критики, составление проекта и исполнение работ было возложено на инженер-подполковника Заржецкого, работавшего ранее под началом Карбоньера и хорошо показавшего себя при строительстве кронштадтских доков.

Французские инженеры, работавшие на строительстве доков в Тулоне, высоко ставили авторитет русского инженера Иосифа Заржецкого, попавшего в поле зрения Императора Николая I, который начал ему покровительствовать. Впервые в практике отечественного военного строительства Заржецкий начал применять паровые копры, которые были закуплены в Америке. Также впервые он начал изготавливать своды из бетона, состав которого был таков: гидравлическая известь, песок и галька.

Во время строительства батареи и других кронштадтских сооружений Морским министром был потомок А. Д. Меншикова, светлейший князь Меншиков А. С., один из интереснейших людей своего времени, но не имевший ни малейшего представления о специфике флотской службы.Тем не менее законченная в 1850 году батарея была по приказу Императора названа именем любимца Петра I.

Форт «Константин» (Двойная южная батарея)

59°59′37″ с. ш. 29°42′20″ в. д.59.99361° с. ш. 29.70556° в. д. / 59.99361; 29.70556   

Построен в 1868—1879 годах в бытность Великого князя Константина Николаевича) начальником Морского ведомства. Перестроен в 1897—1901 годах. В 1808 году возобновилась война со Швецией. Англичане высадили десант на о. Гогланд и пленили весь персонал маяка. В связи с этим, а также принимая во внимание участившееся появление английских кораблей вблизи Кронштадта, было принято решение укрепить оборону фарватеров. Зимой две команды матросов, артиллеристов и пехотинцев и две артели вольных плотников начали изготавливать срубы. Начальство организовало между ними соревнование и победителям выдавали премии. Артель получала за сруб 1800 рублей, а воинские команды получали по 20 копеек на человека в день. Работников хорошо кормили. В результате к весне все срубы были готовы и по весне их галерами отбуксировали на место 2 км западнее цитадели и в 800 метрах от берега Котлина. Собранная на их базе деревянная батарея получила название Двойная южная батарея о двух ярусах, на которой вначале было расположено 25 дальнобойных 36-фунтовых пушек, 12 30-фунтовых и 12 единорогов (орудие короче пушки, но длиннее мортиры).

После восстановления разрушенных конструкций и обеспечения в виду большой удалённости от крепости, круговой обороны батареи, она в 1834 году была переименована в форт «Константин» по имени сына Императора Константина. Форт был также оснащён крепостными ружьями нового типа. Опасность, ставшая реальной в ходе Крымской войны, заставила воссоздавать этот форт в виде острова с мощной эскарпной стеной, способной противостоять натиску льда и штормовых волн. Для придания прочности было решено использовать массивные гранитные плиты. Тщательно продуманная технология работ и максимальная механизация строительства обеспечили высокое качество работ, что подтверждается полной сохранностью гранитной стенки вплоть до нашего времени. Начиная с 1859 года в течение 2-х лет Тотлебен привёл форт в соответствующее задачам обороны состояние. Ему также принадлежит попытка ослабить казнокрадство путём увеличения должностных окладов.

В 1860 году на место строителя Кронштадтской крепости вместо генерал-майора Иосифа Гедеоновича Дзичканеца, переведённого в Технический комитет ГИУ, был назначен инженер-полковник Зверев К. Я.

На протяжении всего срока службы форт играл роль испытательного полигона, на котором проходила апробацию артиллерийская техника и новые приёмы фортификации. Так, в 1908 году на форте были установлены новейшие горизонтально-базные дальномеры системы Лауница.

Форт «Риф» (бывшая Александровская батарея)

60°01′54″ с. ш. 29°38′12″ в. д.60.03167° с. ш. 29.63667° в. д. / 60.03167; 29.63667    Построен в 1898—1912 годах (В. П. Лебедев). Находится на западной оконечности косы острова Котлин. Здесь в 1704 году высадился шведский десант, отбитый солдатами под начальством полковника Федота Толбухина. Затем здесь была расположена временная дерево-земляная батарея 11" орудий, которая была ликвидирована в 1890 году. На месте батареи был организован полигон для испытания стойкости фортификационных сооружений на основе нового для того времени материала — портланд цемента. Испытания велись в течение шести лет и их результаты были учтены при дальнейшем строительстве оборонительных сооружений по всей территории России. В частности, было установлено, что слишком толстая грунтовая подушка на заглубленном бетонном сооружении не увеличивает его стойкости против действия снарядов, а ухудшает её, поскольку возникающий при этом камуфлет не даёт возможности разгрузить давление газов в образовавшейся газовой каверне путём выброса грунта и образования воронки.

Здесь же был построен экспериментальная башнеобразный каземат для 57-мм крепостного орудия, которое поднималась и опускалось посредством системы рычагов под действием сил отката при выстреле.

Затем с использованием сохранившихся бетонных сооружений в 1909—1915 годах здесь была построена батарея под стандартную для того времени комбинацию из четырёх 10" орудий Бринка и восьми 6" пушек Канэ.

Гарнизон форта принимал активное участие в революционной смуте. В 1919 году он подвергся обстрелу с форта «Красная Горка», а при подавлении Кронштадтского восстания в ночь на 18 марта 1921 года отсюда уходили по льду от расправы в Финляндию оставшиеся защитники крепости.

В 1953 году здесь была проведена капитальная перестройка и на месте 10" орудий были установлены 130 мм орудия Б-13-3С.

В конце 90-х лет ХХ века большая часть металлических конструкций была сдана в металлолом.

В начале зимы 2014 года охрана с форта снята. Находится в свободном доступе.

Южные номерные форты

Форт 1 (Южная батарея 1)

Форт № 1 (Южная батарея № 1) 59°56′57″ с. ш. 29°42′13″ в. д.59.94917° с. ш. 29.70361° в. д. / 59.94917; 29.70361    Построена в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен), перестроен в 1865—1868 годах (К. Я. Зверев).

Форт 2 (Южная батарея 2 — «Дзичканец»)

Форт № 2 (Южная батарея № 2 — «Дзичканец») 59°56′27″ с. ш. 29°42′17″ в. д.59.94083° с. ш. 29.70472° в. д. / 59.94083; 29.70472   

Построена в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен, Деринг), перестроен в 1869—1873 годах. Высочайшим повелением 7 апреля 1856 года этому форту было присвоено имя руководителя строительства, многие офицеры повышены в званиях и награждены, а подрядчик — купец Первой гильдии С. Кудрявцев удостоен звания Почётного гражданина.

Форт 3 («Граф Милютин», «Башенная»)

Форт № 3 («Граф Милютин», «Башенная») 59°58′20″ с. ш. 29°41′45″ в. д.59.97222° с. ш. 29.69583° в. д. / 59.97222; 29.69583   

Построен в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен), перестроен в 1869—1879 годах (К. Я. Зверев). Форт назван в честь Генерал-адъютанта Милютина, Дмитрия Алексеевича (1816—1912), соратника Александра Второго в проведении прогрессивных преобразований, доктора истории, председателя Военного совета, члена-корреспондента и почётного члена Императорской Академии Наук, почётного члена Михайловской военной академии, в бытность которого военным министром производились преобразования военного ведомства и модернизация фортов Кронштадта (1861—1881).

Именно в это время происходил переход от гладкоствольной артиллерии к артиллерии нарезной, что существенно увеличило дальность стрельбы и повлекло изменение тактики боя. На форту, впервые в русской фортификации, орудия были установлены в башнях, хотя и весьма несовершенных по конструкции. Поводом для этого новшества был эпизод боя североамериканского «Монитора», вооружённого двумя орудиями во вращающейся башне с плавучей батареей «Мерримак» южан, показавший перспективность башенной установки пушек.

«Форт Константин». Здесь была установлена 6-ти башенная батарея, предназначенная для установки 11" орудия. (Внутренний диаметр башни 7,8 м, амбразура 70 х 115 см. Орудие выступало за габариты башни на 30 см, а его полный откат составлял 2,1 м. Бронирование башни обеспечивалось бронёй толщиной 30 см. Вес башни 500 т. Она должна была выдерживать попадание 16 "« снаряда). Для вращения башни и подачи снарядов служили паровые машины.

Подводные преграды

Первая подводная преграда, построенная в 1808—1810 годах была преимущественно свайной, рассчитанной на затруднение манёвра вражеского корабля в частоколе забитых в дно свай на пространстве от Кронштадта до Лисьего Носа. Уже через 30 лет она была разрушена штормами и ледоходом. В 1844 году в связи с этим было решено построить ряжевую преграду вместо свайной. Её проектирование и надзор за работами было поручено капитану над Кронштадтскими фортами Петру Фёдоровичу Анжу.

Однако в марте 1845 года работа комиссии была приостановлена в связи с идеей постройки дамбы с севера для железной дороги на Кронштадт. Но, после решения о постройке железной дороги по Южному берегу Невской губы, это намерение было отвергнуто. Постройка ряжевой преграды продолжалась, и в результате были установлены 255 ряжей с расстояниями между ними в 6 метров. Ряжи снабжались рогатинами с железными наконечниками. В итоге необходимость срочного строительства морских фортов была на время снята с повестки дня.

После падения Севастополя было решено создать сплошную завесу артиллерийского огня от северного до южного берега залива для прикрытия ряжевых и большей части свайных преград. Исходя из опасения, что противник сможет вести огонь по крепости с мортирных судов с расстояния 4 км, было решено на значительном расстоянии от морских батарей исключить возможность обходного манёвра сплошной системой часто забитых свай. Созданное свайное поле у южного фарватера имело длину 5 км при ширине до 2 км у берега Ораниенбаума и у Котлина длину 6,5 км.

Северная свайная преграда от Котлина до берега между Лисьим Носом и Сестрорецком имела длину 25 км при ширине 1,8 км. Работы возглавлял вице-адмирал Шанц И. И. 24 апреля 1858 г. все свайные работы были закончены. Было забито 45 113 свай.

Северные морские форты

Ещё в 1740 году одно иностранное судно сумело пройти мелким и извилистым Северным фарватером. Поэтому, когда 29 июня 1788 года Россия объявила войну Швеции, стал вопрос о защите прохода и этим фарватером. Возникла идея построить три морских форта, находящихся на расстоянии орудийного выстрела друг от друга, вытянувшихся в линию от Лисьего Носа к северо-восточной оконечности острова Котлин. Но одержанные русским флотом 23 и 24 мая 1790 года у Красной Горки победы сняли на время необходимость укрепления Северного фарватера.

Вскоре после проведённого спешно строительства морских фортов на Северном фарватере началась их модернизация. Главное Инженерное управление возглавлял Тотлебен, а надзор и организацию работ вёл строитель крепости Кронштадт инженер-полковник К. Я. Зверев.

В соответствии с существовавшими в царской России воззрениями на архитектурную сторону военного строительства, крепостные сооружения, в которых не только несли службу, но и жили их команды, должны были соответствовать вкусам того времени. Фасады одетых камнем казематов, их фронтоны, гранитные цоколи, карнизы и прочие архитектурные детали украшались в соответствие с лучшими традициями Петербургской архитектуры.

При перестройке фортов было принято во внимание, что они с 1867 года будут вооружаться новейшими нарезными орудиями с калибром в 6, 8, 9 и 11 дюймов с длиной ствола до 5 м, которые не могли поместиться в казематах старого образца.

В 1880—1881 продолжались работы по подсыпке бруствера для таких орудий, которых насчитывалось по 10-12 на каждом форту, создаваемых, в принципе, по одному проекту.

Северные батареи № 3, 5 и 7 были в 1886 г. исключены из состава оборонительных сооружений и использовались как склады.

Во время Кронштадтского антибольшевистского восстания гарнизоны фортов активно участвовали в обороне города от советских войск.

В 1923—1925 годах с фортов № 4 и № 6 орудия были сняты и перенесены на форт «Тотлебен»

Затем, уже перед немецким нападением форты № 1, № 3, № 5 и № 7 вошли в систему ПВО Балтфлота и были вооружены зенитной артиллерией. На фортах № 2 и № 4 были установлены новые артиллерийские орудия Б-24 калибром 100 мм, а на форту № 6 — орудия Кане, что образовало 15-й Отдельный артдивизион Кронштадтского сектора, участвовавшего в контрбатарейной борьбе.

Северный форт 1 (Северная батарея 1)

Северный форт № 1 (Северная батарея № 1) 60°01′45″ с. ш. 29°45′25″ в. д.60.02917° с. ш. 29.75694° в. д. / 60.02917; 29.75694   

Построен в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен), перестроен в 1861—1869 годах (К. Я. Зверев). Тогда остров, на котором находился форт, был соединён с островом Котлин дамбой.

Этот форт подвергся наиболее заметной перестройке в 1899 году.

Здесь к 1901 году построили батарею для 12 9-дюймовых мортир, дальномерный павильон и прожекторную станцию с автономным дизель-электрическим генератором.

До 2002 года форт использовался как склад патронов, а затем брошен.

Северный форт 2 (Северная батарея 2)

Северный форт № 2 (Северная батарея № 2) 60°01′41″ с. ш. 29°47′28″ в. д.60.02806° с. ш. 29.79111° в. д. / 60.02806; 29.79111   

Построен в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен), перестроен в 1862—1867 годах (К. Я. Зверев)

Пока форт находится в относительно сохранившемся виде.

Северный форт 3 (Северная батарея 3)

Северный форт № 3 (Северная батарея № 3) 60°01′21″ с. ш. 29°49′16″ в. д.60.02250° с. ш. 29.82111° в. д. / 60.02250; 29.82111   

Построен в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен), перестроен в 1862—1867 годах (К. Я. Зверев)

Во время строительства КЗС был включен в тело дамбы, прилегающая к форту территория использовалась для депонирования песка. При выборке его бульдозерами сооружения форта пострадали. На 2015 год, территория форта взята в долгосрочную аренду. Планируется консервация объекта.

Северный форт 4 «Зверев» (Северная батарея 4 «Зверев»)

Северный форт № 4 «Зверев» (Северная батарея № 4 «Зверев») 60°01′16″ с. ш. 29°50′51″ в. д.60.02111° с. ш. 29.84750° в. д. / 60.02111; 29.84750   

Построен в 1864—1869 годах (К. Я. Зверев)

Это был самый интересный с архитектурной точки зрения форт. На этом форту, также как и на форту № 6 под руководством инженера-капитана Ждановича в 1870 г. полы были покрыты природным асфальтом. Это было первое успешное применение этого материала в России, после чего началось асфальтирование улиц столицы.

Перед Первой мировой войной здесь были установлены 4 120 мм орудия Виккерса

В 1970 годах его помещения использовали в качестве выгребной ямы для отработанного мазута и прочих ГСМ с кораблей, идущих на ремонт. По этой причине и отсутствия охраны он многократно горел по несколько суток

Северный форт 5 (Северная батарея 5)

Северный форт 5 (Северная батарея № 5) 60°01′19″ с. ш. 29°52′26″ в. д.60.02194° с. ш. 29.87389° в. д. / 60.02194; 29.87389   

Построен в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен), перестроен в 1864—1869 годах (К. Я. Зверев)

Здесь в 80-х годах учащимися ПТУ № 61 была предпринята попытка восстановления, но из-за отсутствия у государства интереса, инициатива быстро заглохла

Северный форт 6 (Северная батарея 6)

Северный форт № 6 (Северная батарея № 6) 60°01′36″ с. ш. 29°53′46″ в. д.60.02667° с. ш. 29.89611° в. д. / 60.02667; 29.89611   

Построен в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен), перестроен в 1864—1869 годах (К. Я. Зверев)

Перед Первой мировой войной здесь были устроены бетонные дворики для четырёх 6-дюймовых скорострельных пушек Кане.

С 1962 года и до сих пор в форту находятся службы военного ведомства (ныне ОАО ГИдроприбор), которые без учёта исторической ценности застроили его постройками из силикатного кирпича, полностью исказив архитектурный облик сооружений середины XIX века.

Седьмой северный форт (Северная батарея № 7)

Седьмая северная батарея (Северная батарея № 7) 60°01′54″ с. ш. 29°55′06″ в. д.60.03167° с. ш. 29.91833° в. д. / 60.03167; 29.91833    Построен в 1855—1856 годах (Э. И. Тотлебен, И. Г. Дзичканец), перестроен в 1857—1866 годах.

Северная батарея №7 – ближайшая к сестрорецкому берегу. Сооружение включает четыре типовых казематированных траверса, соединенных земляными валами. При строительстве водозащитных сооружений батарея была соединена с дамбой и в ее районе расположилась стоянка строительной техники. Кроме того, в гавани соорудили новый пирс, от которого прямо сквозь земляной вал пробили дорогу. Несмотря на это, общая степень сохранности здесь была достаточно велика и «семерка» долгое время являлась одной из лучших площадок для возможной организации музея береговой обороны. 

Форт «Тотлебен» («Первомайский»)

60°05′07″ с. ш. 29°50′55″ в. д.60.08528° с. ш. 29.84861° в. д. / 60.08528; 29.84861   

Построен в 1896—1913 годах (А. А. Шишкин).

• Финский залив из Комарово (Куоккала.jpg

  Вид на форт Тотлебен с Приморского шоссе

• Мол форта Тотлебен.jpg

  Мол форта Тотлебен

• Ковш форта Тотлебен.jpg

  Ковш форта Тотлебен

• Форт Тотлебен со стороны моря.jpg

  Форт Тотлебен со стороны моря

• Форт Тотлебен..jpg

  Форт Тотлебен, как он виден из Дубков (Сестрорецк)

Этот форт под литерой «А» располагается на искусственном острове и имеет три фронтальных и два коротких фланговых фаса общей протяжённостью 700 м. Тыльная часть представляла собой военную улицу. Команда форта состояла из 700 человек. Форт «А» располагался в 4 км к западу от Сестрорецка и в 10 км от Котлина на глубинах 2 — 4 м.

Форт «Обручев» («Красноармейский»)

60°03′43″ с. ш. 29°43′40″ в. д.60.06194° с. ш. 29.72778° в. д. / 60.06194; 29.72778   

Построен в 1896—1913 годах (А. А. Шишкин). Форт «В», сразу же переименованный по случаю ухода Обручева на пенсию, был больше. Протяжённость его боевого фронта была 950 м. Команда форта — 900 человек. Форт «В» строился по другую сторону от Северного фарватера в 7 км к юго-западу от «А» и 4 км от Котлина на глубинах 4 — 5 м.

Окончание строительства морских фортов

В 1895 в бытность генерал-адъютанта Обручева начальником Генерального штаба на основании заключения компетентной комиссии было решено создать на Северном фарватере две мощные морские батареи, на Кронштадтской косе, на Финском и Ораниенбаумском берегах. Форты «Пётр I», «Александр I», «Кроншлот» и батарея «Князь Меншиков» были исключены из списка оборонительных сооружений. Морские форты «А» и «В» было решено вооружить 106 орудиями и устроить там бетонные казематы, погреба и помещения для обслуживающего персонала.

Для участия в составлении проекта был назначен инженер-капитан Шишкин А. А. Строительство началось в 1897 году.

Береговые форты

Ещё до окончания постройки фортов «А» и «В» и после потери Порт-Артура стало ясно, что любой укреплённый район должен обладать стратегической глубиной, исключающей возможность обстрела прикрываемого объекта и узловых объектов самого укрепрайона. В связи с этим встал вопрос о необходимости выноса сильных артиллерийских позиций на Запад, в сторону выхода из Невской губы Финского залива.

К тому же в мировом военном кораблестроении наметился переход к новому классу артиллерийских кораблей, названных по имени первого образца дредноутами (конструктор Фишер), каждый из которых по боевой мощи (10 12" орудий с длиной ствола 45 калибров) был эквивалентен, по крайней мере, трём броненосцам начала века. В ответ на это в Петербурге на Балтийском и Адмиралтейском заводах были заложены линейные корабли, имевшие 12 12" орудий в четырёх башнях.

Форт «Красная Горка»

Галерея: форт в последнее десятилетие ХХ в.

• 180 мм пушка.jpg

  Артустановка ТМ-1-180 (180 мм)

• 305 мм орудие (сэади).jpg

  12" Артустановка ТМ-3-12 сзади (305 мм)

• Ствол и лейнер 305 мм..jpg

  Ствол и лейнер

• Ж.Д. транспортёр.jpg

  12" Артустановка ТМ-3-12 (305 мм)

• Пушка Кане за барбетом.jpg

  Пушка Кане за барбетом.

• Командно-дальномерный пункт.jpg

  Командно-дальномерный пункт.

• Корабельное орудие .Общий вид.jpg

  Корабельное орудие. Общий вид.

• Ж.Д.Артиллерийская установка.jpg

  Ж.Д.Артиллерийская установка ТМ-1-180.

• Корабельная артиллерийская установка.jpg

  Корабельное орудие (100 мм)

• Пушка Канэ.jpg

  6" Пушка Канэ. (152 мм)

• Самолет-снаряд на пусковой установке (в профиль).jpg

  Крылатая ракета на пусковой установке (комплекс береговой обороны «Сопка»)

• Самолёт-снаряд на пусковой установке (в фас).jpg

  Крылатая ракета

Форт «Ино»

Единственным уцелевшим после подрыва форта сооружением является капонир командно-дальномерного поста.

Он построен на мысе Инониеми, как пара для форта «Красная Горка». По [www.bellona.ru/articles_ru/articles_2006/dirty_bomb некоторым данным] на территории форта и [wikimapia.org/#lang=en&lat=60.166280&lon=29.372592&z=15&m=b&show=/27109840/ru/Радиоактивный-могильник военной базы] (восточнее пос. Песочное), непосредственно прилегающей к форту, находится могильник боевых радиоактивных веществ и присутствует пятно радиоактивного заражения.

• Форт Ино.Командно-дальномерный пост.jpg
• Развалины форта Ино.jpg
• Форт Ино9.JPG
• Форт Ино8.JPG

Собственно крепость «Кронштадт»

В ноябре 1703 года в Петербург пришло первое иностранное судно голландского шкипера Выбеса, доставившее соль и вино. Шкипер получил объявленную Петром премию − 500 золотых. А 22 июня 1715 Пётр торжественно встречает сразу 45 голландских и английских торговых кораблей. Стала очевидной необходимость постройки просторных и удобных для стоянки и разгрузки кораблей гаваней. Для ускорения дела Пётр назначил губернаторов лично ответственными за проведение работ в отведённых им участках, для чего вызвал их в Кронштадт. В марте 1719 года было завершено строительство Купеческой гавани.

Строительство крепости началось через двадцать лет после того, как началось сооружение фортов и закончилось приблизительно в конце XIX века.

Генеральный план строительства на острове, включавший план застройки города был утверждён Петром в 1721 году. Город должен был быть окружённым крепостной оградой бастионного начертания с запада, севера и востока. С южной стороны город должен был быть защищён стенками гаваней.

7 октября 1723 лично Петром была произведена закладка крепости, которая была названа Кронштадтом. Фронты крепостной ограды были расположены по системе Кегорна (При Петре II было предложено строить эти фронты по простой бастионной схеме Вобана). На вооружении крепости состояло 358 пушек, 11 гаубиц и 19 мортир, из них 257 орудий защищали фарватер. В гарнизоне числились 71 офицер и 2664 нижних чина.

Для облегчения перевозки грузов в пределах города были построены каналы, а также доки, после чего город превратился в первоклассную верфь. Для жилых строений были отведены участки — для рядовых граждан размером 32х12 м, для знатных — той же длины, но шириной, выбираемой по желанию.

Обязательным требованием, которое соблюдалось в России до конца ХХ в (когда речь касалась участков, предоставляемых казной), было запрещение устройства заборов и оград, что позволяло строениям иметь благоустроенный строгий вид.

Вскоре после смерти Петра почти все работы в крепости перешли под управление генерал-фельдмаршала Б. К. Миниха до его отставки в 1740 г. . С 1727 года этот «Обердиректор над фортификациями Российской империи» был непосредственно подчинён Военной коллегии. Им был разработан новый штат российских крепостей, где особое внимание было уделено Кронштадту.

В 1734 году были, в качестве опыта, начаты работы по замене деревянных ограждений гаваней каменными. Однако из-за нехватки каменщиков и начавшейся войны с Турцией через три года эти работы были свёрнуты. Октябрьская буря 1757 года снова нанесла значительный ущерб укреплениям. Опять встал вопрос о начале каменного строительства, но произведённый расчёт затрат показал, что восстановление с использованием дерева обойдётся в 20 раз дешевле, что отсрочило работы в камне на четверть века.

В 1752 году в торжественной обстановке в присутствии Елизаветы Петровны был открыт кронштадтский канал, сразу же названный именем Петра Первого Великого

25 марта 1784 году адмирал Грейг, С. К. подписал план устройства Адмиралтейства в Кронштадте. По указанию Екатерины II авторитетная комиссия рассмотрела его и 18 января 1785 года императрица подписала рескрипт, поручавший Грейгу начать перевод Адмиралтейства из Петербурга в Кронштадт. Составленный Грейгом план определил во многом ход застройки города служебными и жилыми зданиями, складами и госпиталями.

В крепости, наконец, начато было каменное строительство. Проводилось и углубление гавани, причём в качестве рабочей силы были использованы заключённые.

В результате наводнения 1824 года погибло 96 жителей города, а сам город чрезвычайно сильно пострадал.

В 1827 год был заново утверждён план города, мало чем отличавшийся от старого.

В 1858 году состоялось открытие крупнейшего в городе промышленного предприятия — Пароходного завода. Для транспортировки тяжёлых грузов с завода в доки и обратно, улицы, по котором производилась транспортировка, были мощены чугуном. Также для улучшения транспортной ситуации на острове Котлин было начато строительство крепостной железной дороги. К началу ХХ века общая протяженность железнодорожной сети на острове составила 46 вёрст. Немалое внимание уделялось благоустройству города.

После окончания работ по укреплению обороны города он стал напоминать в плане неправильный четырёхугольник. Со стороны суши острова он был защищен стеной с башнями и эскарпом.

С запада город был прикрыт эскарповой стеной, которая была частично замещена стенами 1-й Западной (Цитадельной) оборонительной казармы с полубашней (построена в 1826—1828 гг. и перестроена в 1903—1906 годах). А также и 2-й Западной (Кронштадтской) оборонительной казармы (построена в 1826—1829 годах и перестроенной в те же годы, что и первая). Перед эскарпной стеной был выкопан Кронверкский канал, с севера и юга перекрытый ботардо.

Северные городские оборонительные сооружения были образованы четырьмя Северными оборонительными казармами, построенными в разное время с 1831 по 1871 год, некоторые из которых были снабжены полубашнями. С востока была расположена пятая, Восточная оборонительная казарма, а остальное пространство занимали постройки Пароходного завода.

Со стороны моря город был защищён молами с площадками, предназначенными для размещения пушек, а также батареей «Князь Меншиков», защищающий вход в Среднюю и Купеческую гавани.

К западу от кронверка были расположены люнеты: люнет "Ден" (названный так по имени генерала Дена), восточнее современного городского кладбища и люнет в районе бывшей базы торпедных катеров — «Базы Литке», рядом с которой в настоящее время создан контейнерный терминал.

Ржевский императорский артиллерийский полигон

Этот не приспособленный для обороны военный объект и потому не являющийся фортом, внёс свою лепту в оборону города во время Второй мировой войны благодаря использованию находящихся на нём с целью испытания дальнобойных артиллерийских систем. В первую очередь это было артиллерийское орудие Б-37 калибром 406 мм, изготовленное для находившегося на стапеле суперлинкора «Советский Союз».

Только в 1997 году, когда началось сооружение дамбы, застройка вышла за пределы городских оборонительных сооружений.

В своём приказе от 30 января 1917 г. Комендант Кронштадтской крепости отметил:

…Созданием береговых и морских укреплений и вооружением их закончен завет великого основателя Кронштадта, подготовлена та твердыня, о которой должен будет разбиться враг, если он дерзнёт напасть на столицу

На протяжении всей своей истории комплекс фортов надёжно защищал Санкт-Петербург от нападения с моря, и враг не мог его разрушить.

В 1965 году крепость Кронштадт с её фортами была разоружена. С уходом военных (в относительной степени сохранявших находившиеся на занимаемой ими территории объекты), они, оказавшиеся бесхозными, но представлявшие безусловную национальную историческую и культурную ценность, подверглись и продолжают подвергаться расхищению и уничтожению.

Интересные факты

Одним из военных инженеров, строивших кронштадтские форты, был Капица, Леонид Петрович — отец Петра Леонидовича Капицы, Нобелевского лауреата по физике.

Часть кронштадтских фортов была связана между собой крепостной железной дорогой.

Кронштадская крепость явилась первой фортовой крепостью, хотя официально изобретателем фортовой системы считается французский военный инженер Монталамбер.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) Более того, она является также первой крепостью, которая была запланирована, заложена и построена как фортовая (а не переделана в таковую), первой реально воевавшей фортовой крепостью, первой фортовой крепостью, успешно выдержавшей осаду.

В ходе Крымской войны форты надёжно защищали Санкт-Петербург с моря. Английская эскадра так и не решилась на штурм укреплений Кронштадта.

На одном из фортов Фёдор Бондарчук снимал в 2011 году "Сталинград"

Литература

• Раздолгин А. А., Скориков Ю. А. Кронштадтская крепость. — Л.: Стройиздат, 1988. — 419 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-274-00232-3.
• Шелов А. В. Исторический очерк крепости Кронштадт. — Кронштадт: тип. газ. «Котлин», 1904. — 236 с.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Форты Санкт-Петербурга
• [www.kronstadt.ru/kronstadt_forts.htm Форты Кронштадта. История Кронштадта.]
• [www.nortfort.ru/nfort/ Северные форты Кронштадта]
• [www.nortfort.ru/sfort/ Южные форты Кронштадта]
• [www.nortfort.ru/alexander/ Форт Александр (Чумной форт)]
• [nash-kronshtadt.ru/turistu/forti.html Кронштадтские форты. ]
• [www.wikimapia.org/#y=59993149&x=29773636&z=11&l=1&m=a&v=2 Защитные сооружения Кронштадта на WikiMAPIA]
• www.aroundspb.ru/fort/ino/ino1.php
• www.enlight.ru/camera/397/index.html

Отрывок, характеризующий Форты Санкт-Петербурга

И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.