Фосс, Боб

Боб Фосси
Robert Louis Fosse
Имя при рождении:	Роберт Луис Фосси
Дата рождения:	23 июня 1927(1927-06-23)
Место рождения:	Чикаго, США
Дата смерти:	23 сентября 1987(1987-09-23) (60 лет)
Место смерти:	Вашингтон, США
Гражданство:	США США
Профессия:	кинорежиссёр, хореограф, актёр, сценарист
Карьера:	1940—1987
Направление:	мюзикл, драма
Награды:	«Оскар» (1973) BAFTA (1973)

Ро́берт Лу́ис Фосс или Боб Фосс (англ. Robert Louis Fosse / Bob Fosse, более точный вариант передачи фамилии — Фо́сси; 23 июня 1927 — 23 сентября 1987) — американский хореограф, танцор, режиссёр театра и кино, сценарист, актёр. Обладатель восьми премий Тони за хореографию (лучший результат за всю историю номинации — 1955, 1956, 1959, 1963, 1966, 1973, 1978, 1986 годы), премии «Оскар» за лучшую режиссуру и премии BAFTA за фильм «Кабаре» (1973 год).

Биография

Ранние годы

Ро́берт Лу́ис Фосси, получивший имя в честь Стивенсона, популярного шотландского автора приключенческих романов, родился 23 июня 1927 года. Отец Сирил Фосси (англ. Cyril K. Fosse), в просторечии — Сай Фосси, родился в США в семье выходцев из Норвегии. Хотя многие источники указывают на его артистические задатки, неплохой тенор и участие в водевилях, эти постановки носили любительский характер. С начала Великой депрессии главным доходом главы семьи были продажи страховых полисов. Его жена Сара Элис, урождённая Стэнтон (англ. Sara Alice Stanton), из семьи ирландских католиков, была привезена в Америку в младенчестве. Некоторое время в молодости она работала профессиональной танцовщицей, но оставила сцену ради воспитания детей. Несмотря на католические религиозные убеждения родителей миссис Фосси, а также членство Сая в масонской ложе, семья воспитывала детей в традициях Методистской церкви. Роберт — пятый ребёнок из шести (старшие братья Сирил младший, Эдвард, Дональд, Бадди и сестра Патриция) уже в 4 года поступил в студию хореографии, а чуть позже перешёл в балетную школу Фредерика Уивера, где был на тот момент единственным мальчиком. Первое время он сталкивался с пренебрежительными издевательствами ровесников, но уже после нескольких стычек пресёк любые насмешки. В ранней юности с приятелем Чарли Грассом (Charles Grass) Роберт создал танцевальный дуэт «Братья Рифф», который достаточно быстро приобрёл коммерческий успех. К 15 годам работал в качестве конферансье в ночных клубах. В 1945 году после окончания школы был призван в Военно-морские силы США и в составе концертного подразделения выступал на базах Тихого океана. По собственному утверждению Фосси его техника танцора и хореографа-постановщика сформировалась именно там.

После демобилизации Роберт отправился в Нью-Йорк, где полагал повторить карьеру Фреда Астера. Там он встретил танцовщицу Мэри-Энн Найлз (Mary Ann Niles). Вскоре молодые люди поженились и, кроме того, создали творческий дуэт, который с успехом выступал в ночных клубах. В 1950 году состоялся дебют Боба Фосси на Бродвее в ревю «Станцуй мне песню» (англ. Dance Me A Song). Во это время у Фосси начались любовные отношения с одной из участниц постановки — Джоан Маккрекен, что привело к разрыву с Мэри-Энн. Джоан Маккрекен, ставшая в 1951 году второй супругой Фосси, имела классическую балетную подготовку, а также влиятельных друзей и определённое состояние. Благодаря ей Роберт стал учиться актёрскому мастерству и актуальным направлениям хореографии.

Начало карьеры в Голливуде

В 1953 году Фосси уехал в Голливуд, где подписал свой первый контракт с Metro-Goldwyn-Mayer. Всего за несколько месяцев он снялся в трёх картинах, первой из которых вышла молодёжная комедия «Любовные истории Доби Гиллиса» (англ. The Affairs of Dobie Gillis), где Роберт сыграл приятеля главного героя. Основным достоинством этой ленты современные критики считают танцевальный номер «All I Do Is Dream of You», где героиня в исполнении Дебби Рейнольдс на ту же мелодию практически полностью повторила сцену с прыжком из торта из «Поющих под дождём», вышедших годом ранее. Практически одновременно, 26 ноября и 3 декабря 1953 года состоялись премьеры ещё двух картин с участием Боба Фосси: «Поцелуй меня, Кэт» (англ. Kiss Me Kate, режиссёр Джордж Сидни) и «Оставьте девушку в покое» (англ. Give a Girl a Break, режиссёр Стэнли Донен). Второй из фильмов большого успеха не имел и вспоминается сегодня почти исключительно в связи с участием Фосси, двумя его удачными номерами с Дебби Рейнольдс и исполненным молодым танцором сальто назад, демонстрирующим хорошую физическую подготовку. Первый фильм, фактически являющийся адаптацией «Укрощения строптивой», заслужил неплохую оценку критики и даже был номинирован на премию «Оскар» как лучший мюзикл. Роль Гортензио, жениха Бьянки была весьма незначительна — практически Роберт был участником кордебалета с единственным сольным номером «С этого момента» (англ. From This Moment On) длительностью 45 секунд. Однако критики и сегодня отмечают задор актёра и его абсолютную самобытность. «Голубиная» походка, впалая грудь, опущенные плечи, угловатые движения — здесь, прямо на глазах у зрителя зарождались первые творческие идеи будущего хореографа, которые через несколько лет «навсегда изменят взгляды на танцевальное искусство Бродвея».

«Пижамная игра» (The Pajama Game)

В 1954 году Роберт Фосси вернулся в Нью-Йорк, где режиссёр и продюсер Джордж Эббот готовился к постановке мюзикла «Пижамная игра» (англ. The Pajama Game). Музыку и тексты песен написали совсем ещё молодые авторы Ричард Адлер и Джерри Росс на основе либретто, подготовленного самим режиссёром. За хореографию отвечал Джером Роббинс. Джоан Маккрекен, которая была знакома и с Эбботтом, и с Роббинсом предложила им в качестве главного постановщика танцевальных номеров своего мужа, Фосси. Те же, хотя и находились под хорошим впечатлением от работы Роберта в «Поцелуй меня, Кэт», согласились не сразу. После некоторых дискуссий Роберт был нанят с оплатой в 100 долларов за неделю. Это была минимальная ставка из возможных, удивившая многих, но Фосси готов был работать на репутацию и последующий успех.

Внешние изображения
Танцевальный номер «Steam Heat»
	[www.youtube.com/watch?v=0szHqIXQ2R8 Базз Миллер, Кэрол Хейни и Кеннет Лерой в киноверсии мюзикла «Пижамные игры» (1957 год)].

Танцам в постановке была уделена заметная роль. Оставаясь в душе в первую очередь танцором, Фосси акцентировал внимание на ударных, ритмических элементах песен. К моменту репетиции он обычно уже полностью имел хореографический рисунок у себя в голове, а его танцоры разучивали его в самое кратчайшее время. Джером Роббинс имел с Робертом схожие взгляды на актуальные направления танца и в действия молодого коллеги предпочитал не вмешиваться. Вероятно, самым запоминающимся в постановке был номер «Steam Heat» (рус. Паровое отопление). Перед его постановкой Фосси на шесть недель отошёл от процесса работы с актёрами и вдвоём с джазовым аккомпаниатором создавал этот эпизод. На первой его публичной демонстрации, по воспоминаниям будущих участников сцены танцоров Базза Миллера и Кэрол Хейни, они были настолько ошеломлены увиденным, что буквально зажглись идеей хореографа и предугадывали каждое движение ещё до его завершения. Режиссёр Джордж Эббот не мог согласиться с таким продолжительным процессом репетиций, его не устраивало, что номер формально выбивался из сюжета и, при этом, откровенно затмевал другие «ударные» сцены. Однако заступничество Джерома Роббинса возобладало, и эпизод вошёл в спектакль. Формально являясь первой полностью самостоятельной хореографической постановкой Фосси на Бродвее, в будущем «Steam Heat» будет признан одним из шедевров современного танцевального искусства.

Премьера мюзикла состоялась 13 мая 1954 года в St. James Theatre. Перед её началом Джером Роббинс подарил Фосси золотые запонки своего отца, которые на несколько лет стали знаком взаимного уважения и талисманом удачи для этих двух хореографов. Впоследствии спектакль выдержал 1063 представления (кроме того, восстановлен в 1973 и 2006 годах). В обозрении, вышедшем уже на следующий день в New York Times целая колонка была посвящена «экстраординарному и многостороннему» танцевальному мастерству исполнительницы главной роли Кэрол Хейни и другим неожиданным и спонтанным номерам в постановке Боба Фосси. В начале следующего года постановщик получает свою первую премию «Тони» за хореографию в «Пижамной игре».

«Чёртовы Янки» (Damn Yankees) и «Новенькая в городе» (New Girl in Town)

Не оставляя времени на отдых, Фосси в составе той же команды под руководством Джорджа Эббота работает над постановкой танцевальных номеров в мюзикле «Чёртовы Янки», создаваемом по роману Дугласа Уоллопа «Год, когда „Янки“ остались без чемпионства» (англ. The Year the Yankees Lost the Pennant). Сюжет развивался вокруг торговца средней руки, мечтающего стать супер игроком в бейсбол и привести свою команду к победе в национальном чемпионате. Ради этого он продаёт душу дьяволу.

Компания продюсеров практически сразу определила, что одну из ведущих ролей — Лолы, сексуальной ассистентки Сатаны, — должна исполнять профессиональная танцовщица. Среди главных претенденток рассматривались Митци Гейнор и Зизи Жанмер, но обе от предложения отказались. Неплохие шансы получить роль были ещё у одной претендентки — Гвен Вердон. Если её опыт участия в бродвейских шоу и был небольшим, а вокал был откровенно слаб, то хореографические способности перевесили прочие аргументы. Однако, ссылаясь на обязательства перед постановщиком другого спектакля, актриса сначала ответила отказом, но после знакомства и личной продолжительной беседы с Фосси предложение приняла. Гвен воплощала творческие планы Боба почти идеально. Все созданные в сотрудничестве номера «A Little Brain, a Little Talent» (рус. Немного мозгов, немного таланта), «Whatever Lola Wants» (рус. ≈ Что бы Лола не пожелала) и «Who’s Got the Pain?» (рус. ≈ Кому будет плохо?) имели большой успех и превратили Вердон в новую звезду Бродвея.

Внешние изображения
Танцевальный номер «Who's Got the Pain»
	[www.youtube.com/watch?v=BIiZuAVZH4w Боб Фосси и Гвен Вердон в киноверсии мюзикла «Чёртовы Янки» (1958 год)].

Сцена «Who’s Got the Pain?» не была непосредственно связана с сюжетом. Включить её предложил для зрелищности Боб Фосси. Она была основана на популярной в середине 1950-х годов латиноамериканской мелодии к песенке «Ugh!» (близкий аналог русского «Тьфу» с оттенком разочарования, неудачи) и весьма примитивных стихах, написанных буквально за несколько минут Джерри Россом: «Кому будет плохо, если они танцуют мамбу? Кому будет плохо, если они двигаются под „Ugh“?». Но заводной латинский ритм, его неровный рисунок сделали номер чрезвычайно интересным. Роберт и Гвен час за часом репетировали его в студии, пока не довели до совершенства. Только после этого к репетициям эпизода подключился актёр Эдди Филлипс. По мнению биографов именно во время подготовки «Who’s Got the Pain?» Фосси и Вернон особенно сблизились, что предопределило их будущие отношения.

Премьера мюзикла «Чёртовы Янки» состоялась 5 мая 1955 года. Отзывы в прессе были средними. Их суть сводилась к обсуждению традиционной сложности воплощения сюжетов о спорте на театральной сцене, а также к образу Гвен Вердон: её признавали восхитительной танцовщицей и милой, забавной актрисой. Но для сверх звезды этого было мало. Тем не менее в последующие два года спектакль выдержит 1019 представлений, а Боб Фосси получит за него вторую премию Тони за хореографию.

Практически сразу после премьеры Фосси отправляется в Голливуд, где по приглашению Columbia Pictures выступает постановщиком танцев в фильме «Моя сестра Эйлин» (англ. My Sister Eileen), а также исполняет одну из главных ролей — аптекаря Фрэнка Липпенкотта. В целом картина была положительно встречена критикой, однако основное внимание рецензентов было уделено второму ведущему мужскому персонажу, стремительно набирающему популярность Джеку Леммону.

В середине 1956 года у Джерома Роббинса возникли сложности в его новом спектакле «Звонки звенят» (англ. Bells Are Ringing, премьера 29.11.1956 г.), который рассказывал историю телефонистки, вовлечённой в дела своих абонентов. Режиссёр (а ранее и опытный хореограф) не смог наладить творческий контакт со специально приглашённой звездой кинематографа Джуди Холлидей, которая была хорошей комедийной актрисой, но слабой танцовщицей. Пришедший на помощь Роберт специально для неё создал номер «Mu Cha Cha» в модных латино-американских ритмах, но тот оказался очевидным подражанием «Who’s Got the Pain», что явилось небольшим, но очевидным провалом в карьере Фосси. Тем не менее, шоу было номинировано на премию Тони в категории за лучшую хореографию.

В это же время он занимается созданием танцевальных номеров в мюзикле «Новенькая в городе» (англ. New Girl in Town, премьера 14.05.1957 г.). Сюжет по пьесе Юджина О’Нила «Анна Кристи» (англ. Anna Christie) рассказывает о судьбе бывшей проститутки в провинциальном американском городе в конце XIX века. Возможность использовать костюмы в стиле бурлеск и хореографию более полувековой давности будоражит фантазию Фосси, а также даёт возможность любимой им женщине и актрисе Гвен Вердон раскрыть все её таланты. Режиссёр Джордж Эббот уже практически не вмешивается в работу популярного хореографа. Когда большая часть танцевальных номеров была готова, состоялся предварительный просмотр для продюсеров и прессы. Сцена «Red Light Ballet» (рус. ≈ Балет в свете Красного фонаря), в котором героиня представляет своё возвращение в публичный дом, вызвала у них настоящий шок. Танец развивался вокруг лестницы, ведущей на условный второй этаж, около которой несколько девиц в откровенных корсетах танцевали с клиентами. Периодически мужчины уносили их наверх, имитируя на ступенях не двусмысленные сексуальные движения. Продюсеры были возмущены. Один из них — Хел Принс, назвал происходящее «копрологическим шоу и танцем промежностей». Между Фосси и Гвен с одной стороны, и продюсерами с другой возник почти неразрешимый конфликт. Более того, полиция запретила продолжать работу над постановкой, объявленной непристойной. Джордж Эббот заявил, что со сценой «Red Light Ballet» шоу не выйдет, а это негативно и надолго скажется на карьере Вердон. Проведя наедине три дня в гостиничном номере, пара согласилась выполнить условия ультиматума. Премьера мюзикла состоялась в «скромной» версии 14 мая 1957 года. Испытав глубокую психическую травму, Фосси навсегда отказался сотрудничать с Джорджем Эбботом и Хелом Принсом в новых проектах. Тем не менее, спустя несколько месяцев после премьеры номер «Red Light Ballet» был восстановлен почти в полном объёме.

«Бобу всегда не хватало уверенности ни во время работы, ни до, ни после. Он всегда настаивал, что сделал недостаточно»

«У него то и дело опускались руки. По любому поводу. Он постоянно был в депрессии и жил в постоянной тревоге. Ему казалось, что в мире существует заговор против него».

Стэнли Донен, кинорежиссёр

Хореограф уехал в Голливуд, где постановку версии бродвейского мюзикла «Пижамная игра» (премьера 29.08.1957 г.) осуществлял опытный и популярный автор «Поющих под дождём» Стэнли Донен — старый товарищ Роберта. Однако дружба не очень способствовала совместному творчеству. Всем уже было известно сложное психоэмоциональное состояние Фосси и, кроме того, его склонность к перфекционизму. Находящийся в постоянном поиске, он многократно пересматривал концепцию номеров, видоизменял, улучшал их, что не всегда устраивало режиссёра. В результате не удовлетворённый работой Роберт ограничился привязкой танцев к натурным съёмкам и улетел в Нью Йорк. Но вскоре Фосси возвратился в Калифорнию, где под руководством Джорджа Эббота и Стэнли Донена приступил к работе над хореографией кинематографической постановки «Чёртовых Янки» (премьера 28.09.1958 г.). На этот раз он задержался в Голливуде достаточно долго, так как в съёмках принимала участие Гвен Вернон. Пара снимает бунгало и сожительствует вполне открыто, хотя с предыдущей женой Роберт ещё не развёлся. В процессе съёмок Фосси настоял, чтобы в номере «Who’s Got the Pain?» он сам выступил партнёром Гвен Вернон, на что получил согласие обоих режиссёров. Вышедший фильм был номинирован на восемь кинематографических наград, включая «Оскар» за лучшую музыку, но ни одной премии удостоен не был. Критика неплохо отзывалась о картине, особенно сравнивая её со сценической версией мюзикла.

«Рыжий» (Redhead)

1959 год открыл новый этап в творчестве Роберта и Гвен. Вердон в качестве потенциальной исполнительницы главной роли была приглашена для прослушивания сценария готовящегося к постановке мюзикла, который ещё не имел собственного названия. История происходила в Лондоне конца XIX века, терроризируемом Джеком-потрошителем, и строилась вокруг загадочных преступлений, происходивших в музее восковых фигур. После прочтения Гвен Вердон сразу согласилась на роль, но с единственным условием, высказанным тут же: Фосси должен стать не только хореографом, но и режиссёром-постановщиком мюзикла. Присутствующим авторам либретто Дороти и Герберту Филдзам и продюсерам Роберту Фрайеру и Лоуренсу Карру пришлось вынужденно согласиться, так как шоу было задумано под танцевальные таланты Гвен. Более того, позже оно даже названо было по цвету её волос — «Рыжий». Шоу содержало в себе элементы балета, джаза, канкана, маршей и цыганских танцев, мелодий классического английского мюзик-холла.

Как обычно, Фосси начал репетиции с уже выстроенной в голове хореографией. Он собрал команду кордебалета из шестнадцати танцоров и сразу рассказал каждому его часть номера. Он заставлял их проходить сцены снова и снова, добиваясь раскрытия максимального потенциала всех участников. Даже после того, как эпизод, казалось, был закончен, и все были уверены, что лучшего не достичь, он продолжал репетировать и до, и после спектакля. Роберт пребывал в высшей степени эмоционального напряжения. По утверждениям коллег, именно в этот период он стал злоупотреблять снотворным, чтобы заснуть, и амфетаминами, чтобы проснуться. Более того, с ним стали происходить эпилептические припадки, что сделало невозможным его работу над следующим запланированным мюзиклом «Покорённый герой» (англ. The Conquering Hero, 1961 год), который был доверен другому постановщику, но в результате потерпел полный провал. «Рыжий» в это время продолжал собирать полные залы, выдержал 452 представления и принёс его создателям пять премий Тони, включая награду за лучший мюзикл.

Работы 1960—1965 годов

Боб Фосси и Гвен Вердон были на вершине успеха. Однако, тридцатипятилетняя Гвен уже находилась на границе детородного возраста. Роберт предлагал усыновить ребёнка, но женщина придерживалась традиционных консервативных устоев. 3 апреля 1960 года пара втайне зарегистрировала брак (с Джоан Маккрекен Фосси оформил развод годом ранее). О церемонии не было объявлено не только прессе, но даже коллегам, друзьям и ближайшим родственникам. Как было отмечено, в эти годы у Боба значительно обострились проявления эпилепсии, из-за которых Гвен практически всегда находилась рядом с ним на репетициях. Сам он приписывал своё заболевание травме головы, которую получил, упав с лошади во время конной прогулки. Однако врачи настаивали на генетическом характере болезни. На многие годы Роберт стал зависимым от приёма препаратов на основе фенитоина.

Следующей его работой стал мюзикл «Как преуспеть в бизнесе без особых усилий» (англ. How To Succeed in Business without Really Trying, премьера 14.10.1961 года), в которой он выступил только как хореограф. Формально за постановку танцев отвечал достаточно молодой Хью Ламберт, но у того наметились открытые противоречия с актёрами. Роберт, согласившись на не вполне определённый статус «постановщика музыкальных сцен», во многом изменил хореографический рисунок спектакля и внёс заметный вклад в его последующий успех. Шоу получило 7 премий Тони и выдержало почти 1500 представлений. Участие в этом проекте оказало благотворное влияние на Фосси, депрессия отступила. Новый творческий подъём был омрачён известием о смерти второй жены Боба — Джоан Маккрекен, которая скончалась в конце 1961 года в возрасте тридцати шести лет от хронического заболевания сердца.

В 1962 году Фосси стал режиссёром (совместно с Сайем Фойером) и хореографом спектакля «Маленький я» (англ. Little Me, премьера 17.11.1962 год), созданном специально для комика Сида Сизара. Либреттист Нил Саймон вспоминал, что они с Сизаром и не искали другого соавтора, кроме Роберта с его неповторимой мрачноватой иронией: «Не считая Джерома Роббинса, Фосси был лучшим хореографом когда либо работавшем в театре». Сид Сезар был посредственным танцором и певцом, хотя он сразу заявил об этом. Фосси обучил его нескольким элементарным танцевальным па, а основной упор решил сделать на мастерство кордебалета. Он назначил прослушивание, на котором танцоры должны были набор движений, известных уже на Бродвее как «Комбинации Фосси», исполняемых обычно под 32-тактный стандарт «Tea for two». Большинство кандидатов в труппу были знакомы с требованиями и предпочтениями популярного хореографа. Бо́льшую сложность представлял подбор участников для задуманного Бобом номера «The Rich Kids' Rag» (≈ рус. Регтайм богатых детей). В нём подростки (девушки в пышных платьях и буклях, юноши в камзолах, белоснежных панталонах и гетрах) должны были иронично копировать несколько вычурные позы старинных танцев. Особое внимание Фосси уделял манерным движениям разведённых пальцев в перчатках — жестам, которых от него, десятилетнего мальчишки, так долго добивались преподаватели в Чикаго, и которые позже стали одним из узнаваемых элементов его авторского стиля. Как обычно, он вышел к молодым исполнителям с уже запланированным в голове танцем с сопровождением одного лишь пианиста-аккомпаниатора. Неделя репетиций по восемь часов в день сделала «The Rich Kids' Rag» одним из самых совершенных творений Боба Фосси. Премьера мюзикла состоялась 17 ноября 1962 года. Хотя он был номинирован на премию Тони практически во всех категориях, награждён был только Фосси за лучшую хореографию. Гвен, которая находилась на последних месяцах беременности, совместно с Бобом решила отойти от работы, устроить небольшие каникулы и отправиться на ближайшее Рождество в Чикаго, чтобы встретиться и, наконец, познакомиться с большой семьёй мужа. Его отец был очень плох, он почти умирал от сердечной недостаточности, которая, казалось, становилась проблемой для всей семьи. Врачи, близкие и друзья Роберта особо предупреждали его об опасной наследственности, так как кроме неё он обладал вторым фактором риска, выкуривая в день до четырёх пачек крепких сигарет Camel без фильтра. Лишь иногда он переходил на чуть более щадящие Parliament. За семейными обедами Боб нередко обсуждал со своими братьями и сестрой имя своего будущего ребёнка. Сошлись на Нике, Николасе. Когда же пару месяцев спустя 24 марта 1963 года родилась дочь, имя было трансформировано в Николь (ещё год спустя автор стихов к мюзиклу «Рыжий» Дороти Филдс предложила для девочки второе имя, символизирующее желанность этого ребёнка — Провиденс, англ. Рrovidence, ≈ рус. Провидение, Промысел Божий). Николь Провиденс Фосси стала любимицей семьи. Буквально через несколько дней, 10 апреля 1963 года скончался отец Боба Сирил Фосси.

Два месяца спустя в течение всего пятнадцати представлений Боб Фосси играет главного героя в мюзикле «Приятель Джои» (англ. Pal Joey). Он уже принимал участие в этом спектакле постановки 1952 года. В 1963 его партнёршами были Вивека Линдфорс и Кэй Медфорд. Конец 1964 года Роберт провёл в Детройте, где ставил музыкальный спектакль «Радости и дворцы» (англ. Pleasures and Palaces, премьера 11 марта 1965 года). Сюжет был заимствован из провалившегося мюзикла 1961 года «Однажды там побывал русский» (англ. Once There Was a Russian) и рассказывал о вымышленном соперничестве за сердце Императрицы Всероссийской Екатерины II русского князя Григория Потёмкина и шотландского адмирала Джона Пола Джонса. По планам представление должно было быть блестяще костюмировано и оснащено лучшими доступными сценическими эффектами, но затраты на его постановку были оценены продюсерами как избыточные. Объявление о прекращении подготовки спектакля шокировало всех участников. С Фосси работали несколько лучших танцоров из его предыдущих шоу, и они объявили о готовности продолжить репетиции безвозмездно, в надежде сохранить и расширить подготовленный материал с разнообразными элементами стилизованных дворцовых танцев и казацкого гопака. Но настал день, когда Фосси был вынужден объявить, что по решению продюсеров мюзикл поставлен не будет. Последующая сцена описана биографами Боба:

Они сидели и смотрели на него, обожали его и не покидали сцену. После мгновений неподвижности танцоры поднялись, без рук, без усилий, нарушая законы гравитации. Они начали двигаться. Дежурный аккомпаниатор импровизировал. Одна пара, участвовавшая в „Рыжем“, воспроизвела элементы и движения из „Танго карманника“. Пианист следовал за ними, он уловил, что они затеяли. Несколько танцоров из шоу „Как преуспеть в бизнесе без особых усилий“ добавили кусок из сцены „Секретарь — не игрушка“. Дежурный аккомпаниатор знал и этот номер, и те, что происходили далее. Танцоры воссоздавали ретроспективу Фосси из своей любви и тепла, сами по себе и для себя. <…> Две наиболее самоуверенные и чувственные девушки заскользили в движениях балета публичного дома из „Новенькой в городе“, тревожащем номере в его оригинальной версии, а двое юношей поддерживали их в невероятных изгибах, отражающих прекрасную плотскую сторону женской природы. А когда они достигли кульминации, остальные высвободились в страдальческом, но гордом танце войны из „Поверженного героя“. Все понимали, что только что закончили новый номер для „Радости и дворцы“, который зритель никогда не увидит.

«Милая Чарити» (Sweet Charity)

Гвен Вердон после первых месяцев материнства стала задумываться о возвращении на сцену. В качестве сюжетов для нового мюзикла рассматривались пьеса «Чикаго» американской журналистки Морин Даллас Уоткинс и новелла Трумена Капоте «Завтрак у Тиффани». С популярным прозаиком даже был заключен договор, и Фосси с компанией литераторов и продюсеров отправился на несколько недель на Ямайку готовить сценарий и либретто. Однако уже вскоре Капоте отказался передавать права на постановку и вернул выплаченный аванс. Его категорически не устраивало то, что двадцатилетнюю героиню новеллы будет исполнять почти сорокалетняя Вердон.

К счастью у Фосси были и другие творческие идеи. История создания мюзикла «Милая Чарити», по утверждению Гвен, началась с того, что семейная пара побывала в кинотеатре, где демонстрировался фильм Федерико Феллини «Ночи Кабирии». Картина настолько потрясла Фосси, что он не спал всю ночь, а утром уже рассказывал жене постановочный план нового бродвейского шоу. Режиссёр хотел привлечь Феллини к созданию сценария. Тот, однако, не мог покинуть Рим на длительный срок, но продал права на постановку за 25 тысяч долларов, что по меркам 1960-х годов было весьма значительным вознаграждением. Фосси привлёк американского драматурга и сценариста Нила Саймона, с которым они создали литературную основу будущей постановки. Главной героиней у Роберта стала не проститутка, а танцовщица по найму Чарити Хоуп Вэлентайн. По одной из версий некоторая трансформация рода занятий объяснялась иными социальными реалиями в США. В отличие от Европы, там продажная женщина либо весьма обеспеченная девушка из эскорт услуг, которой публика вряд ли посочувствует, либо женщина деклассированная и совершенно опустившаяся, которая также никому не интересна. По другой же версии Бобу Фосси перенос сюжета в танцевальный зал давал совершенно иные творческие возможности для воплощения его хореографических замыслов. Известно, что во время подготовки к шоу Фосси с женой посещали подобные заведения, где танцовщица стоила от 6,5 долларов за полчаса. На такие знакомства режиссёр израсходовал более 150 долларов.

«Фосс выстраивает перед зрителями шеренгу потрепанных девиц, стоящих в карикатурно непристойных позах, которые им самим кажутся соблазнительными, и равнодушно произносящих заученные фразы, типа: „Эй, тигр, не хочешь потанцевать? Эй, ковбой, ты такой высокий!“ Их демонстративное безразличие, лица, превратившиеся в раскрашенные маски и механистичные движения по ходу номера начинают производить эффект брехтовской отстраненности, а сам этот причудливый хор становится злой сатирой на индустрию развлечений. Как и большинство номеров, придуманных и поставленных Бобом Фоссом, Big Spender обрел культовую славу и неоднократно цитировался».

Дмитрий Комм, кинокритик

C конца 1960-х начинается кинематографическая карьера Фосси. В 1969 году он ставит первый музыкальный фильм по мотивам своей постановки на Бродвее «Милая Чарити». В 1972 году он снимает получивший всемирную известность фильм «Кабаре» (премия «Оскар», 1973). Другой значительной вехой в творчестве Фосси стала автобиографическая картина «Весь этот джаз», которая была отмечена «Золотой пальмовой ветвью» в Каннах (1980).

Фосси скончался 23 сентября 1987 года от инфаркта миокарда во время пребывания в Вашингтоне, где он работал над мюзиклом «Милая Чарити».

Фильмография

Режиссёр

• 1969 — «Милая Чарити» / Sweet Charity
• 1972 — «Кабаре» / Cabaret
• 1974 — «Ленни» / Lenny
• 1979 — «Весь этот джаз» / All That Jazz
• 1983 — «Звезда-80» / Star 80

Сценарист

• 1979 — «Весь этот джаз» / All That Jazz
• 1983 — «Звезда-80» / Star 80

Премии

• «Оскар» за лучшую режиссуру (1973), фильм «Кабаре»

Литература

• Cutcher, Jenai. [books.google.ru/books?id=7U4AjAK4hZcC&pg=PA21&dq=Steam+Heat+Bob+Fosse&hl=ru&sa=X&redir_esc=y#v=onepage&q=Steam%20Heat%20Bob%20Fosse&f=false Bob Fosse]. — The Rosen Publishing Group, 2006. — 48 с. — (The library of American choreographers). — ISBN 9781404204461.
• Gottfried, Martin. [books.google.ru/books?id=5Vr0l7Ux2OAC&printsec=frontcover&dq=The+Loves+and+Deaths+of+Bob+Fosse&hl=ru&sa=X&redir_esc=y#v=onepage&q=The%20Loves%20and%20Deaths%20of%20Bob%20Fosse&f=false All His Jazz: The Life and Death of Bob Fosse]. — Da Capo Press, 2009. — 512 с. — ISBN 9780786730223.
• Simon, Neil. [books.google.ru/books?id=nyV-6Ivk2nMC&pg=PT125&lpg=PT125&dq=With+the+exception+of+Jerome+Robbins,+for+my+money+Fosse+was+the+best+choreographer+who+ever+worked+in+the+theater&source=bl&ots=dh1XEkYT15&sig=i6-bXX1YEp-z0yrKD8UUWdRLSg8&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwiLmPuoouDKAhWj8nIKHSTuBMgQ6AEIIzAB#v=onepage&q&f=false Rewrites]. — Simon and Schuster, 2012. — 400 с. — ISBN 9781471105135.

Ссылки

• [www.musicals.ru/world/persons/fosse_bob Биография Боба Фосси]
• [www.nodanw.com/biographies/bob_fosse.htm Bob Fosse american choreographer.]
• [www.edu.of.ru/attach/17/43243.doc Федоров А. В. Мир кабаре Боба Фосси // Видео-Асс экспресс. 1993. N 22. С.52-55.]

Отрывок, характеризующий Фосс, Боб

– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.