Фотокор № 1

Фотокор №1
</td></tr>		Производитель	ГОМЗ
Год выпуска	1930 — 1941
Тип	Пластиночная складная камера
Фотоматериал	Фотопластинки в металлических односторонних кассетах
Размер кадра	9×12 см
Тип затвора	«ГОМЗ» (в аппаратах первых серий — «Compur»), центральный, межлинзовый, без предварительного взвода
Объектив	«Ортагоз» 4,5/135 (в некоторых выпусках — «Индустар-2» 4,5/135)
Фокусировка	ручная, растяжением меха
Экспозамер	ручная установка выдержки и диафрагмы
Вспышка	Синхроконтакт отсутствует
Видоискатель	Рамочный (две рамки); поворотный зеркальный с уровнем
Размеры	160×115×64 мм (в сложенном состоянии)
Масса	1150 г
Изображения на Викискладе

«Фотокор № 1» (также «Фотокор-1», часто — просто «Фотокор») — советский пластиночный складной фотоаппарат 1930—1940-х годов. Представлял собой универсальную прямоугольную камеру формата 9×12 см с откладной передней стенкой и двойным растяжением меха. Первый советский массовый фотоаппарат — за 11 лет производства (с 1930 по 1941 годы включительно) выпущено более 1 млн экземпляров.

История создания

К середине 1920-х годов в СССР назрела необходимость в развитии производства отечественных фотоаппаратов — на тот момент советские фотолюбители, к тому времени уже достаточно многочисленные, вынуждены были довольствоваться либо крайне редкими и дорогими импортными образцами, либо низкокачественными «самоделками». 24 мая 1928 года, в целях снижения остроты ситуации, ВСНХ РСФСР было принято решение начать выпуск отечественных фотоаппаратов на базе наиболее удачных западных образцов. Задача разработки фотоаппарата была возложена на Ленинградский Государственный оптико-механический завод (ГОМЗ). Разработка фотоаппарата продолжалась с 1928 по 1930 год, когда новый фотоаппарат под маркой «Фотокор № 1» поступил в серийное производство.

Распространённое мнение, что «Фотокор № 1» является первым советским фотоаппаратом, не соответствует действительности — за год до этого, в 1929 году, московская артель «Фототруд» приступила к выпуску крупноформатной пластиночной складной фотокамеры «ЭФТЭ» близкого к «Фотокору» класса. Однако выпускался данный аппарат малыми сериями, из-за чего «Фотокор № 1» можно считать первым советским крупносерийным фотоаппаратом.

Серийное производство «Фотокоров № 1» осуществлялось большими сериями с 1930 по 1941 год включительно и составило свыше 1 млн экземпляров.

Описание конструкции

Фотоаппарат «Фотокор № 1» представляет собой пластиночную складную универсальную камеру формата 9×12 с двойным растяжением меха (движением металлических салазок объективной стойки по корпусу фотоаппарата и движением самой объективной стойки по салазкам). Мех камеры — пирамидальный.

Фотоаппарат комплектовался объективами «Анастигмат „Ортагоз“» f4,5/135 мм типа четырехлинзовый несклеенный анастигмат (в ряде поздних выпусков применялся объектив «Индустар-2» f4,5/135 мм типа Тессар). Как и у прочих аналогичных камер, особенностью «Фотокора № 1» является возможность перемещения объектива в объективной стойке в горизонтальном и вертикальном направлениях.

Затвор камеры — «ГОМЗ». Конструкция затвора разработана инженерами А. А. Воржбит и П. Г. Лукьяновым на основе немецкого затвора Vario. Затвор центральный, межлинзовый, без предварительного взвода с выдержками 1/25, 1/50 и 1/100 секунды, а также «К» (затвор открыт при нажатой кнопке спуска) и «Д» (первое нажатие на кнопку спуска открывает затвор, второе — закрывает). Производство затворов «ГОМЗ» началось в 1932 году.

Диапазон диафрагм — от 4,5 до 36 (маркированы значения 4,5, 6,3, 9, 12,5, 18, 25 и 36). Первые серии фотоаппарата снабжалась импортными затворами «Compur» («Компур») с выдержками 1, 1/2, 1/5, 1/10, 1/25, 1/50, 1/100 и 1/200 секунды, а также «В» (аналогично русскому «К») и «Т» (аналогично «Д»), либо также импортными, но более дешёвыми затворами «Vario» с выдержками 1/25, 1/50, и 1/100 секунды, «B» и «Т» (на этих затворах имелась надпись «Original Gauthier», выполненная гравировкой и выделенная белой краской). Также, по некоторым сведениям, первые партии могли комплектоваться не только импортными затворами, но и импортными объективами, например, «Xenar» f4,5/135 мм. Часть «Фотокоров № 1» последних серий выпуска 1940—1941 годов снабжалась новым центральным затвором «Темп» типа «Компур». Все затворы имели возможность использования тросика.

Система наводки камеры на резкость — по матовому стеклу на задней стенке корпуса, а также по шкале расстояний. Для удобства использования дверца матового стекла в открытом состоянии образовывала небольшую матерчатую шахту. Фотоаппарат имел два видоискателя — поворотный зеркальный и рамочный (две рамки, на корпусе фотоаппарата и на стойке объектива).

Фотоматериалом служили стеклянные фотопластинки формата 9×12 см. Пластинки заключались в металлические кассеты, односторонние и двусторонние, вдвижного типа.

Дополнительно фотоаппараты оснащались фильмпак-адаптером и жидкостным уровнем для облегчения установки камеры в горизонтальное положение (устанавливался на зеркальном видоискателе).

Габариты фотоаппарата в сложенном виде — 160×115×64 мм, вес — 1150 грамм. Корпус фотоаппарата обтягивался чёрным кожзамом, металлические детали хромировались и никелировались. Для удобства использования в верхней части корпуса фотоаппарата имелась чёрная кожаная ручка-ремешок с тиснением «Фотокор № 1». Фотоаппараты комплектовались также жёстким кожаным чехлом-кофром.

Модификации

В 1938 году была разработана модель «Фотокор № 3», не пошедшая в серию. Данный фотоаппарат представлял собой уменьшенную до формата 6,5×9 копию «Фотокора № 1», оснащённую объективом «Индустар-7» 3,5/105 типа Тессар.

Эксплуатация

«Фотокор № 1» позиционировался, как «универсальный» фотоаппарат. Благодаря достаточно широкому диапазону доступных значений экспозиции, камера могла применяться как для павильонных съемок со штатива, так и для всех других видов съемок при различных условиях освещённости. Двойное растяжение меха, уникальное в практике отечественного фотоаппаратостроения, позволяло применять «Фотокор № 1» для различных репродукционных работ и макросъёмки. Подвижное крепление объектива обеспечивало аппарату возможность снимать архитектуру в разных ракурсах без перспективных искажений.

Наводка «Фотокора № 1» на резкость осуществлялась методом растяжения меха. Поскольку мех имел двойное растяжение, грубая наводка осуществлялась вручную — стойка объектива выдвигалась на позицию по салазкам. Затем, перемещая сами салазки с помощью рифленого никелированного ролика, можно произвести точную наводку. Резкость настраивается по матовому стеклу в задней стенке камеры. После настройки резкости, выбора диафрагмы и выдержки, задняя стенка корпуса с матовым стеклом снимается и на её место устанавливается кассета с фотопластинкой. После установки кассеты извлекается прикрывающий фотопластину шибер (заслонка), и фотоаппарат готов к съёмке.

Важным является тот факт, что печать со стеклянных фотопластинок проводилась контактным методом. Благодаря мобильности данного метода печати, «Фотокор № 1» стал классической камерой для съёмки фотохроники Великой Отечественной войны.

См. также

• Большой формат

Литература и источники

• А. А. Сыров Путь Фотоаппарата. Из истории отечественного фотоаппаратостроения. Государственное издательство Искусство. Москва, 1954. стр. 78-81

• Юрий Голубовский Инструмент идеологии (рус.) // «Foto&video» : журнал. — 2002. — № 9. — С. 74—76.

•  (рус.) [www.photohistory.ru/1207248173726714.html Статья о фотоаппарате «Фотокор № 1» на сайте «Этапы развития отечественного фотоаппаратостроения».]

Отрывок, характеризующий Фотокор № 1

– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему: