Фохт, Борис Александрович

Борис Александрович Фохт
Дата рождения:	10 (23) марта 1875(1875-03-23)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	3 апреля 1946(1946-04-03) (71 год)
Место смерти:	Москва
Страна:	Российская империя, СССР
Научная сфера:	философия и логика
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Московский университет
Известные ученики:	Павел Копнин

Борис Александрович Фохт (1875—1946) — философ и логик, переводчик философской литературы.

Биография

Борис Александрович Фохт родился 10 (23) марта 1875 года в Москве, в семье профессора медицины Московского университета Александра Богдановича Фохта. Мать, Мария Николаевна Дубенская, происходила из русской дворянской семьи, владевшей поместьем Жолчино в Рязанском уезде Рязанской губернии. Брат отца, Николай Богданович, преподавал русский язык в 1-й московской гимназии. Дед, Готлиб (Богдан) Фохт, выпускник Дерптского университета, в течение 40 лет преподавал немецкий язык, в том числе, по некоторым сведениям, в Коммерческом училище и высших женских курсах в Москве. Двоюродный брат деда — декабрист И. Ф. Фохт.

Учился в 1-й московской гимназии (1885—1894). Первоначальное университетское образование получил на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета (1899; диплом 1-й степени). Летом 1896 года посещал лекции по истории новой философии, метафизике и логике у Куно Фишера в Гейдельберге. В 1897 году изучал физиологию и психологию в Берлине и Лейпциге. Летом 1899 года прослушал курсы по логике и теории познания во Фрайбурге у Г. Риккерта и классической филологии у Калбфлейша. Осенью 1899 года продолжил обучение на историко-филологическом факультете Московского университета, который окончил в мае 1904 года с дипломом 2-й степени. Обучение проходил под руководством Л. М. Лопатина, С. Н. Трубецкого и А. С. Белкина, изучая произведения Платона, Аристотеля, Лейбница и Канта. В 1904 году был оставлен на кафедре университета «для приготовления к профессорскому званию»; направлен в заграничную командировку в Марбургский университет (1906—1908). Во время пребывания в университете прослушал курс лекций Г. Когена, П. Наторпа.

С 1904 по 1918 год Фохт преподавал педагогику на Высших женских курсах, Педагогических курсах им. Д. И. Тихомирова, при Московском обществе народных университетов и философскую пропедевтику — в гимназиях. С 1909 года преподавал в гимназиях также историю и немецкий язык. Занимался переводческой деятельностью, переводя на русский язык сочинения Наторпа, Христиансена, Штанге, Шульца, Гельдера, Когена. Вышло два выпуска переводческой серии «Kantiana». Фохт надеялся на финансовую поддержку М. К. Морозовой, для выпуска неокантианского журнала (или, может быть, серии «Kantiana»): с 1905 года, по свидетельству А. Белого, он посещал её салон, а также салон К. П. Христофоровой.

С 1919 по 1921 год Фохт преподавал философию в 1-м Московском университете. С 1918 по 1925 год он — преподаватель философии в Институте слова. В 1921 году защитил в Московском университете работу «О трансцендентальном методе в теоретической философии Канта и его отношении к методу психологическому» и получил право на профессорское звание. С 1922 по 1925 год — профессор Ярославского университета по кафедре «История мировоззрений и эстетики». С 1925 по 1937 год преподавал древние и новые языки в Институте красной профессуры, вёл семинары по логике Гегеля.

С 1938 по 1941 год, после ликвидации института Красной Профессуры, работал профессором латинского и греческого языков в юридическом институте прокуратуры СССР; с сентября 1941 года преподавал латинский язык в Московском юридическом институте и в Московском университете. После организации философского факультета в Московском университете некоторое время работал там вместе с А. Ф. Лосевым и П. С. Поповым. После ухода из университета в Московский государственный педагогический институт преподавал в нём логику до конца своей жизни.

В этот период Фохтом были подготовлены следующие переводы:

• докритические сочинения Канта (И.Кант. Соч. в 6 т. Т.1. М., 1963; Т.2. М., 1964),
• «Философии духа» Гегеля (Гегель. Соч. T.III. М., 1956) и
• «Аналитики» Аристотеля (Аристотель. Аналитики первая и вторая. М., 1952).

Фохт скончался 3 апреля 1946 года в Москве; похоронен на Новодевичьем кладбище. «Все науки более необходимы чем философия, но прекраснее - нет ни одной. Аристотель», - написано на постаменте памятника Борису Фохту.

Семья

Жена, пианистка Раиса Марковна Меерсон (по первому браку Сударская) (20.12.1869 - ?) вышла замуж за Б. А. Фохта осенью 1901 года. Из-за связи с эсерами вынуждена была эмигрировать осенью 1907 года. С ней уехал и маленький сын, видимо, от первого брака, Всеволод Фохт (1895—1941).

Сочинения

• Памяти князя С. Н. Трубецкого. Речь, произнесенная в заседании Моск. психол. о-ва 7 октября 1905 г. // Вопросы философии и психологии. М. 1906. № 81(1), январь-февраль. С. 130—139.
• Рец.: В. А. Савальский. Основы философии права в научном идеализме. Марбургская школа философии: Коген, Наторп, Штаммлер и др. Т.1. М. 1908 // Критическое обозрение. М. 1909. Вып. 2., февраль. С. 66-74.
• Философия музыки А. Н. Скрябина // А. Н. Скрябин. Человек. Художник. Мыслитель. М.: Гос. мемориальный музей А. Н. Скрябина, 1994. С. 201—226.
• О философском значении лирики Пушкина. Публ. А. А. Гаревой // Вопросы философии. 1997. № 11. С. 105—144.
• Педагогические идеи Сократа // Дидакт. М. 1998. № 1 (22). С. 60-64.
• Понятие символической формы и проблема значения в философии языка Э. Кассирера. Доклад. Подготовка текста и публ. А. А. Гаревой // Вопросы философии. 1998. № 9. С. 150—174.
• Понятие символической формы и проблема значения в философии языка Э. Кассирера. Тезисы к докладу. Публ. и прим. Н. А. Дмитриевой // Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М.: Гардарика, 1998. С. 761—763.
• Lexicon Aristotelicum (Пособие для изучения Аристотеля как в подлиннике, так и в русском переводе). Краткий лексикон важнейших философских терминов, встречающихся в произведениях Аристотеля. Публ. и предисл. М. А. Солоповой // Историко-философский ежегодник-97. М.: Наука, 1999. С. 39-74.
• Перечитывая античную классику // Педагогика. 2000. № 8. С. 64-72.
• [veres-nsk.ru/?cat=12 Избранное (из философского наследия)] / Публ., предисл. и комм. Н. А. Дмитриевой. — М.: Прогресс-Традиция, 2003. — 456 с. — ISBN 5-89826-153-2.

См. также

• Неокантианство

Литература

• Вашестов А. Г. Жизнь и труды Б. А. Фохта // Историко-философский ежегодник-91. М.: Наука, 1991. С. 223—231.
• Вашестов А. Г., Дмитриева Н. А. Фохт Борис Александрович // Алексеев П. В. Философы России XIX—XX столетий. Биографии, идеи, труды. 4-е изд., перераб. и доп. М.: Академический проспект, 2002. С. 1026—1027.
• Гарева А. А. Предисловие к публикации // Вопросы философии. 1997. № 11. С. 105—111.
• Гарева А. А. «Фигнер философской Москвы». Борис Александрович Фохт // Судьбы творцов российской науки / Отв. ред. и сост. А. В. Суворин и М. И. Панов. М.: Эдиториал УРСС, 2002. С. 279—287.
• Дмитриева Н. А. Прогулки с Фохтом // Культура. М. 20 июля 1996. № 27. С. 10.
• Дмитриева Н. А. Русское неокантианство: «Марбург» в России. Историко-философские очерки. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2007. — (Серия «Humanitas»).

Ссылки

• Дмитриева Н. А. [kogni.narod.ru/dmitrieva.pdf Русский «неокантианец» в коммуникативном пространстве Серебряного века]

Отрывок, характеризующий Фохт, Борис Александрович

Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.