Фраат II

Фраат II др.-греч. ΦΡΑΑΤΗΣ<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Монета с изображением царя Фраата II</td></tr>
царь Парфии
138/137 — 128/127 до н. э.
Предшественник:	Митридат I
Преемник:	Артабан II
Рождение:	—
Род:	Аршакиды
Отец:	Митридат I

Фраат II — царь Парфии, правил приблизительно в 138/137 — 128/127 годах до н. э. Из династии Аршакидов, сын Митридата I.

Правление

Начальный период царствования

Фраат II занял престол примерно в 138/137 году до н. э., после смерти своего отца Митридата I. Вероятно, он был очень молод, и его мать, которую звали Ри-[ин]-ну (согласно одному вавилонскому документу), стала регентшей. Его отец Митридат I основал Парфию как мировую державу; задачей стоящей перед Фраатом II было сохранить это положение и устоять против Селевкидов.

Как показывают клинописные документы, в течение семи последующих лет Вавилония оставалась в руках парфян. Также они контролировали Сузы. Селевкидский царь Деметрий II Никатор по прежнему находился в плену у парфян. Фраат, как и его отец, доброжелательно обращался с пленным, тем более что тот быт женат на его сестре Родогуне. Возможно, парфянский царь надеялся косвенным образом контролировать Сирию, если бы Деметрий, поддержанный парфянскими оружием и деньгами, успешно атаковал сердце селевкидской державы. Но Деметрия не так легко было склонить на свою сторону; более того, при помощи друга он попытался бежать из плена. Благодаря тому, что парфяне были быстрыми наездниками и лучше знали местность, им удалось поймать беглецов и привезти их к Фраату. Он помиловал и вознаградил друга Деметрия за преданность своему царю, но самому Деметрию высказал суровое порицание и возвратил его в Гирканию к жене. Только после того, как он стал отцом нескольких детей, надзор за ним был ослаблен. Однако родительские заботы не смогли сдержать пыл Деметрия, и он совершил побег с помощью того же друга, но был пойман почти у самых границ своего царства. Он вновь был отведен к Фраату, который отказался от встречи с ним, но вернул его детям и жене. Для того чтобы развеселить, да заодно и пристыдить Деметрия, парфянский царь подарил ему пару золотых игральных костей, как укор в ребяческом легкомыслии.

На время правления Фраата II падает прекращение существования Греко-Бактрийского царства и парфяне перенесли свою столицу далее на запад в Экбатану. Но как бы отдавая при этом дань уважения Нисе, месту погребения своих предков, Фраат II дал распоряжение отчеканить монеты с упоминанием этого города.

Наступление Антиоха VII

Между тем селевкидский царь Антиох VII Сидет, устранив своего соперника Трифона в борьбе за сирийский трон и нанеся поражение иудеям, подготовился, чтобы захватить своего брата Деметрия и таким образом устранить его как потенциальную угрозу своей власти. В 130 году до н. э. он отправился в поход с огромной армией, размеры которой произвели сильнейшее впечатление на поздних историков. Армия парфян, мощь которой также была сильно преувеличена, должна была получить подкрепление в лице сакских наемников, которые были наняты Фраатом, но сумели прибыть только после завершения боевых действий. Отряды Антиоха были великолепно снаряжены, их поддерживал иудейский контингент Иоанна Гиркана. К ним также присоединились несколько правителей, которые прежде были парфянскими данниками. Антиох одержал победу в трех сражениях. В одном из них, на реке Лик (Большой Заб), он разбил парфянского полководца Идата и соорудил трофей в честь своей победы. Другой парфянский военачальник, Эний, погиб от рук жителей Селевкии. Благодаря этим успехам Антиох предъявил права на звание «Великий». Когда другие подданные парфян увидели Антиоха хозяином Вавилонии, то посчитали, что парфянская империя погибает, и присоединились к селевкидскому монарху.

Разгром селевкидской армии

С приближением зимы Антиох расквартировал свои войска в Мидии, вместо того чтобы вернуться в Сирию, как надеялся Фраат. Учитывая многочисленность своих войск, Антиох решил рассредоточить их в нескольких городах, где они стали тяжкой обузой для населения, лишь часть которого была к ним дружественно настроена. Поскольку Фраат трижды потерпел поражение в боях, то когда с началом весны кампания возобновилась, он прибегнул к хитрости. К Антиоху отправились гонцы просить мира, и селевкидский правитель назвал три условия: Деметрий должен получить свободу, всю территорию вне собственно Парфии следует передать ему, а парфянский царь обязывался выплачивать дань. Фраат категорически отказался. В этот критический момент он разыграл свою козырную карту, отправив Деметрия обратно в Сирию во главе отряда парфян в надежде на то, что борьба за престол заставит Антиоха вернуться домой. Однако помощь пришла со стороны населения захваченных Антиохом территорий. Доведенные до отчаяния длившимся месяцами насилием со стороны грубых селевкидских наёмников и требованиями провизии для войск, эти города стали пропарфянски настроенными. Селевкидские солдаты были, несомненно, ослаблены длительным бездействием и, будучи рассредоточенными по разным местностям, потеряли своё численное превосходство над парфянами. Подстрекаемые агентами Фраата, жители различных городов одновременно восстали и атаковали большую часть войск, расквартированных в их районах. Антиох, который, видимо, провел зиму в Экбатане, поспешил помочь ближайшему контингенту, но оказалось, что Фраат предвидел это. Полководцы Антиоха настаивал на том, чтобы не вступать в сражение с превосходящими силами врага, которому было достаточно лишь отойти к соседним холмам, чтобы избежать преследования селевкидской кавалерии. Весна была в разгаре, передвигаться было довольно трудно. Однако заносчивый Антиох не мог отступить перед противником, которого побеждал три раза, и парфянская атака поставила его в весьма затруднительное положение. Парфяне легко обратили в бегство селевкидские войска, пребывавшие в плачевном состоянии, и Антиох погиб, брошенный своими людьми. Вероятно, он был убит в сражении или, возможно, покончил с собой. В результате столь сокрушительной победы парфян среди захваченных в плен оказались молодой сын Антиоха Селевк и его племянница, дочь Деметрия. Командир сирийских войск Афиней обратился в бегство одним из первых. Число убитых выразилось абсурдно огромной цифрой — 300 000 человек. С телом Антиоха обращались со всеми почестями, которых заслуживал монарх, и Фраат отправил его в Сирию в серебряном гробу. Дочь Деметрия показалась царю Парфии настолько привлекательной, что он взял её в свой гарем, а с Селевком обращались с должным его царскому рангу почтением. Таким образом, последняя серьезная попытка селевкидского монарха возвратить потерянные восточные провинции закончилась полной неудачей. Неспособные цари и внутренние распри облегчили дальнейшее парфянское продвижение.

Теперь, когда победа оказалась в руках Фраата, он пожалел об освобождении Деметрия и приказал кавалерийскому отряду вновь захватить его. Однако, оказавшись на свободе, Деметрий тотчас отправился в свою страну, и посланные за ним парфяне вернулись с пустыми руками.

Последний поход Фраата

Воодушевленный победой над Антиохом, Фраат решил вторгнуться в Сирию и вступил в Вавилонию, но был вынужден отказаться от своего плана из-за сакского вторжения на востоке. Перед тем как покинуть Месопотамию, чтобы отразить агрессоров, он назначил тамошним наместником своего фаворита Гимера из Гиркании.

Сакские наёмники, нанятые для войны против Антиоха, были, вероятно, авангардом этой восточной орды, которую Фраат попытался на время успокоить с помощью денежных субсидий. Если отсутствие источников, упоминающих о пребывании Фраата в Вавилонии с целью лично встретить нападение Антиоха, означает, что он действовал в другом месте, то у нас есть дополнительное доказательство того, что вторжение саков началось до 130 г. до н. э. Не стоит слишком буквально воспринимать историю о прибытии наемников уже после окончания военных действий, из-за чего им отказали в оплате. Говорят, что они потребовали компенсацию либо за причиненные хлопоты, либо за использование их против какого-то другого врага. Когда же им отказали, они начали грабить парфянские территории.

В состав армии, которую Фраат повёл на восток против саков, входили греческие войска, которые состояли из пленников, захваченных во время войны с Антиохом. Говорят, что парфяне очень жестоко обращались с этими греками. Возможно, Фраат рассчитывал на то, что, столкнувшись с неизвестным противником вдали от родины, они будут сражаться за свою жизнь. Но во время сражения, которое в конечном счете произошло между парфянами и саками, греки увидели, что противник побеждает их поработителей, и тотчас перешли на его сторону. Так ход событий оказался не в пользу парфян, и в завязавшейся бойне Фраат погиб. Это событие, видимо, произошло около 128/127 года до н. э.

Ссылки

• [www.parthia.com/phraates2.htm Phraates II]

Литература

• Дибвойз Н. К. Политическая история Парфии / Пер. с англ., науч. ред. и библиографич. приложение В. П. Никонова. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2008. — 816 с. — (Историческая библиотека). — ISBN 978-5-8465-0638-1.[simposium.ru/ru/node/12294]
• Фраат // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Фраат II

– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.