Фрагозу Кармона, Антониу Оскар де

Анто́ниу О́скар ди Фраго́зу Ка́рмона António Óscar de Fragoso Carmona
11-й президент Португалии
15 апреля 1928 года — 18 апреля 1951 года (и. о. с 9 июля 1926)
Предшественник:	Мануэл ди Оливейра Гомиш да Кошта
Преемник:	Франсишку Игину Кравейру Лопиш
97-й премьер-министр Португалии
9 июля 1926 года — 18 апреля 1928 года
Предшественник:	Мануэл ди Оливейра Гомиш да Кошта
Преемник:	Жозе Висенти ди Фрейташ
Вероисповедание:	католик
Рождение:	24 ноября 1869(1869-11-24) Лиссабон, Португалия
Смерть:	18 апреля 1951(1951-04-18) (81 год) Лиссабон, Португалия
Место погребения:	Жеронимуш, Лиссабон
Партия:	Национальный союз
Военная служба
Звание:	маршал Португалии (1947)
Награды:

Анто́ниу О́скар ди Фраго́зу Ка́рмона (порт. António Óscar Fragoso Carmona, 24 ноября 1869 года, Лиссабон, — 18 апреля 1951 года, Лиссабон) — португальский военный и политический деятель, маршал Португалии (1947).

Биография

По окончании королевского военного колледжа служил в армии в метрополии и колониях. В период Первой мировой войны не поехал в Бельгию на фронт и командовал своим корпусом из Лиссабона.

С 15 ноября по 18 декабря 1923 года занимал должность военного министра. 28 мая 1926 года совместно с генералом Гомишем да Коштой совершил государственный переворот и создал «диктатуру без диктатора» — триумвират генералов вместе с Жозе Мендишем Кабесадашем и Мануэлом Гомишем да Коштой. 3 июня стал министром иностранных дел, пробыв в этой должности до 6 июля, после чего отстранил Гомиша да Кошту и с 9 июля по 29 ноября 1926 года временно исполнял обязанности главы государства, премьер-министра и военного министра (до 16 ноября) страны, стал превращать Португалию в авторитарное государство. В 1927 году назначил Министром финансов страны с чрезвычайными полномочиями Антониу Салазара, который быстро привёл в порядок запущенную экономику страны. С 29 ноября 1926 года исполнял обязанности Президента Португалии, а 15 апреля 1928 года был избран Президентом, 18 апреля оставил пост премьер-министра Португалии в пользу Жозе Висенти ди Фрейташа, а в 1932 году назначил на этот пост Салазара, который, провозгласив в 1933 году режим Нового государства, формально сделал Кармону президентом. Тем не менее, практически все властные полномочия перешли к Салазару, а Кармона стал играть церемониальную роль. Переизбирался в 1935, 1942 и 1949 годах на всеобщих выборах. Умер в 1951 году, находясь на посту президента, был похоронен в монастыре иеронимитов в Лиссабоне, затем перезахоронен в Национальном Пантеоне. Полномочия президента перешли к Салазару, затем был избран Франсишку Кравейру Лопиш.

Личная жизнь

Политические убеждения

Никогда не симпатизировал демократической форме правления и, как он позже признавался в интервью Антонио Ферро, он проголосовал в первый и единственный раз в жизни на Национальном плебисците 1933 года. Во время Первой Республики в 1923 году он был на короткое время назначен военным министром в Министерстве Антониу Гинестал Мачадо. В отличие от популярного маршала Гомиша да Кошта, Кармона не воевал в Первой мировой войне.

Семья

В январе 1914 года он женился на Марии Кармо Феррейра да Силва (Шавиш, 28 сентября 1878 г. — 13 марта 1956), имел от неё дочь Джермано да Силва. Второй раз женился на Энграции де Хесус. С этого брака он усыновил троих детей. Является дядей президента Бразилии Аугусту Тасу Фрагозу. Родственник бывшего мэра Лиссабона Кармона Родригеса (2004—2007).

Публикации

Кармона написал книгу правил для кавалерийской школы в 1913 году.

Память

В 1955 году город Уиже в Анголе был назван в честь Кармона. Это название продержалось до 1975 года, когда Ангола стала независимой.

Отрывок, характеризующий Фрагозу Кармона, Антониу Оскар де

Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?