Фраерман, Теофил Борисович

Теофил Борисович Фраерман
Имя при рождении:	Тевиль Берилевич Фраерман
Место рождения:	Бердичев, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Теофил Борисович Фраерман (Teofil Fraerman, Teo Fra, 2 (16) марта 1883, Бердичев, Российская империя — 7 января 1957, Одесса, УССР) — известный украинский художник, ученик К.К.Костанди, Габриеля Форрие и Леона Бонна. Один из «одесских парижан»,один из организаторов и лидеров «Общества Независимых художников».

Организатор Одесского музея западного и восточного искусства (1919—1920), в котором работал почти 30 лет. Профессор-руководитель кафедры живописи в Одесском художественном институте. Профессор кафедры графики и рисунка Одесского инженерно-строительного института. За 30 лет преподавания вырастил целую плеяду художников и архитекторов. Его учениками были : народный художник СССР Е.А. Кибрик, О.А. Соколов, Д.Фрумина, В.И. Поляков, заслуженный художник УССР Н.А. Шелюто, профессор А.Постель,С.Б.Отрощенко,Ю.Егоров и многие другие.

Фраерман являлся членом одесского Союза художников Украины, членом Правления и организационного комитета ССХУ. Был членом Учёного совета Одесского историко-краеведческого музея. В 1903—1914 годах жил в Париже и в 1914—1917 гг. в Лондоне. С 1909 года участвовал в парижских Осенних Салонах, где был избран действительным и постоянным членом жюри Осеннего Салона. Работал в мастерской Огюста Родена. Выставлялся вместе с Анри Матиссом.

Биография

Теофил Борисович (Тевиль Берилевич) Фраерман родился 2 (16) марта 1883 в Бердичеве в семье кустаря-ремесленника. Позже семья переехала в Одессу.

С 13-ти лет работал подмастерьем у хозяина малярной мастерской, посещая воскресные курсы при Одесском художественном училище.

В 1898 г. поступил в Училище и занимался в мастерской Кирияка Костанди. Несколько его ученических работ, написанных в реалистической манере, находятся сейчас в фондах Одесского музея.

В 1903 г. по совету Костанди поступил в мюнхенскую Академию Антона Ашбе, где в совершенстве овладел живописной техникой, но из-за академически-сухого стиля преподавания, пешком отправился в Париж и поселился в «Улье» (La ruche) на Монпарнасе. Вскоре начал работать в мастерской скульптора Аронсона, переводя его слепки в мрамор. По мрамору позже работал и в мастерской О.Родена. Работал в Люксембургском музее, принимал участие в устройстве различных выставок, отбирал экспонаты для закупок.

Поступив в 1905 г. в Академию изящных искусств (L’Ecole des beaux-arts), занимался у профессора живописного факультета Габриеля Форрие и в мастерской портретиста Леона Бонна. Ещё до окончания Академии его работы, подписанные «Тео Фра»,были выставлены в Осеннем Салоне (Salon d’Automne) 1909 г. и сразу были приобретены коллекционерами имеценатами.

После очередной выставки в Осеннем Салоне был избран действительным и постоянным членом его жюри.Участвовал также в Салоне Независимых (Salon d’Independents), и в других выставках.Периодические издания отмечали его работы как одни из лучших, помещали их репродукции.

Биографический Словарь художников Э.Бенези (E.Benezit,Dictionnaire critique et documentaire des peintress (...) de tous les temps (...),v.2, Paris,1913,p. 323 – 324) сообщает о нём: «Французская школа.Участник и призёр выставок Осеннего Салона».

Встречался со многими французскими и русскими художниками и писателями, особенно близко подружившись с Анри Матиссом и Анатолем Франсом. В 1914 г. после начала первой мировой войны уехал в Лондон, где задержался на 3 года. Узнав о Февральской революции в России, через Архангельск добирается до Одессы, надеясь вернуться в Париж после войны. 1(14) сентября 1917 г. прибывает в Одессу и активно участвует в организации «Общества независимых художников». Начиная с первой выставки Независимых (ноябрь1917), участвует и в остальных. Из-за болезни матери он не может покинуть Одессу, как другие «одесские парижане», а после 1920 г. — с установлением советской власти – это уже невозможно.Судьба картин, оставшихся в Париже и в Лондоне, навсегда осталась неизвестной, кроме выкупленной из одесского комиссионного магазина «Парижской улицы», каким-то образом через много лет попавшей туда. Часть картин, написанных в это время и приобретенных Я.Переменном, была вывезена им в Израиль (Эрец-Исраель) в 1919 г.

Как член комиссии по охране памятников искусства и старины Т.Б. приступает к организации художественных музеев, занимаясь отбором, атрибуцией и закупкой предметов искусства, а также организацией выставок. С открытием в 1920 г. Одесского Государственного Художественного музея, который разместился в бывшем особняке семьи графов Толстых по адресу Сабанеев мост, 4 стал его директором. После поэтапной музейной реорганизации и передачи комплекса зданий бывшей графской усадьбы в 1934г. Дому ученых, заведует отделом западной живописи в здании музея на ул. Пушкинской,9 (по 1949 г., кроме трёх лет эвакуации).Какое-то время работает директором Одесского музея русского и украинского искусства.

В 1918 г. избран преподавателем Академии Общества Независимых, а с 1919 г. преподаёт в Одесском Художественном институте, переименованном в 1935 г. в Одесское художественное училище (с сохранением статуса высшего учебного заведения). В 1920 г. избран профессором-руководителем кафедры живописи, и позже утверждён Наркомпросом в учёном звании профессора. Его научные работы: «150 лет изобразительного искусства Одессы», «Цвет в архитектуре Украины» (совместно с профессором Постелем); монография, посвящённая творчеству и педагогической деятельности К.К. Костанди.

В 1928 г. женился на студентке скульптурного отделения Художественного института Лидии Владимировне Пестряковой (1910—1981), с которой прожил 29 лет — до конца жизни.

В середине 30-х гг. подвергался нападкам за «формализм» и «космополитизм»». Был изгнан из Художественного института и восстановлен позже по распоряжению из Москвы.

Ещё до этого начал преподавать в Одесском инженерно-строительном институте на архитектурном факультете в качестве заведующего кафедры рисунка и графики. Ежедневно работая творчески, но оказавшись «в чёрных списках» формалистов, вынужден скрывать свои работы, предпочитая неизвестность необходимости кривить душой, отказываясь от служения высокому искусству.

С первых дней Великой Отечественной войны активно участвовал в сохранности и подготовке к эвакуации музейных ценностей в г.Уфу Башкирской АССР, где работал в музейных фондах Наркомпроса Украины, руководя работой по систематизации экспонатов. Несмотря на полное отсутствие в эвакуации условий для творчества, созданные им портреты и пейзажи этого времени выставлялись на художественных выставках Уфы.

Вернувшись из эвакуации в 1944 г., Т.Б. снова начал преподавать в Одесском инженерно-строительном институте и по совместительству в Одесском художественном училище, так же по совместительству заведуя отделом западного искусства в Музее, сразу же приступив к его восстановлению. В 1947 г. за эту деятельность награждён медалью. В 1949г. после запрета совместительства оставил работу в Художественном училище и в Музее, перед этим успев ещё организовать первую на Украине выставку Нико Пиросманишвили.

В 1951г. из-за обострившейся болезни сердца вышел на пенсию. В последние годы жизни, создал серию гуашей «Бытовые картинки Запада», как всегда проникнутных «парижским духом» и отмеченных сдержанным и тонким колоритом. Но, как и раньше, видеть их могут только несколько близких друзей – во избежание новых гонений. 7 января 1957г. Теофил Борисович скончался.

Первая посмертная персональная выставка была открыта в Киеве Союзом художников УССР в мае 1957 г.(в короткий период «оттепели»). Вторая – в июле того же года в Одессе. Многие картины были приобретены музеями Киева,Одессы,Харькова,Николаева, Полтавы, Львова, Донецка, Запорожья. Министерство культуры СССР приняло ряд работ для продажи на экспорт. Некоторые работы оказались в частных собраниях и экспонировались на персональной выставке в Одессой художественной галерее к столетию со дня рождения.

В марте 1992 г. в Университете Балтимора (США) экспонировались работы Т.Б. Фраермана. Восемь картин из коллекции Я.Перемена вместе с работами других «одесских парижан» в 2010г. были приобретены на аукционе Сотби.

Выставки

• 1909–1914, Париж Осенние Салоны (Salons d’Automne)
  • салон Независимых
  • салон на Елисейских полях
  • салон на Марсовом поле
  • выставки юмористов
  • выставки декораторов (панно)
• 1917—1919, Одесса: выставки Общества Независимых художников
• апрель 1920, Тель-Авив, Израиль: выставка «одесских парижан» в галерее Я. Перемена
• 1927, Киев: республиканская выставка
• 1928, Киев: всеукраинская выставка
• 1932, Львов: выставка современной украинской графики
• 1936, Израиль: выставка «одесских парижан» из коллекции Я.Перемена
• 1943, Уфа: художественная выставка
• 1944, Киев: выставка работ украинских художников
• 1947, Одесса: выставка одесских художников, посвящённая ХХХ годрвщине ВОСР
• май 1957, Киев: персональная посмертная выставка (87 работ)
• июль 1957, Одесса: персональная посмертная выставка в Одесской картинной галерее
• 1957, Одесса: выставка работ «Независимых» в помещении газеты «Комсомольская искра»
• 1974, Москва: выставка картин из частных собраний
• 1976, Одесса: выставка дореволюционной и советской живописи из частных собраний
• 1983, Одесса: персональная выставка к столетию со дня рождения в Одесской художественной галерее картины из разных музеев Украины и из частных коллекций)
• 1992, Балтимор, США: персональная выставка в университете
• 2002, Тель-Авив, Израиль: выставка «Одесские парижане»в Художественном музее
• 6 мая 2006, Рамат-Ган, Израиль: в Музее русского искусства им. Цейтлиных
• апрель 2010, Киев: выставка «одесских парижан» из собрания Я. Перемена (перед аукционом Сотби)

Ученики Фраермана

Л. Файленбоген

Е.А. Кибрик – народный художник СССР академик Н.А. Шелюто – заслуженный деятель искусствУССР Олег Соколов Фрумина, Дина Михайловна Юрий Егоров Илья Шенкер Д.К. Малыш Михаил Иванов Г. Титов Т. Хитрова Коган-Шац Л. Пономарёва

А. Широков В.В. Стрельников С.Б. Отрощенко Г.Н. Павлюк Д.И. Рубинштейн И.М. Гурвич Э.С. Гороховский И.Л. Кац В.П. Лаврова-Солдатова В.И. Поляков Б.М. Винтенко А.А. Бертик

Р.Э. Нудельман Э.П. Визина М.Ф. Безчастный (архитектор) Г.И. Бельцов Цейтлин Гринштейн К. Крылов Ц. Стоянов А. Ткачёв Л. Дукович Б. Герус А. Векслер

Л. Файленбоген

Студенты-заочники (1945—1951)

Е.Т. Вейцман К.Э. Берман Паглин Зилманенюк

Штерн Комкова Бондаренко Светлица

Начечин Шоймер Вайнгурт

Литература

• Войскун Леся. Фраерман Теофил Борисович // Энциклопедия русского авангарда: Изобразительное искусство. Архитектура / Авторы-составители В. И. Ракитин, А. Д. Сарабьянов; Научный редактор А. Д. Сарабьянов. — М.: RA, Global Expert & Service Team, 2013. — Т. II: Биографии. Л—Я. — С. 491—492. — ISBN 978-5-902801-11-5.

Отрывок, характеризующий Фраерман, Теофил Борисович

Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.