Фрактура

Фракту́ра (нем. Fraktur — надлом) — поздняя разновидность готического письма, возникшая в XVII—XVIII вв. В гитлеровской Германии фрактуры использовались как элемент нацистской пропаганды. Предполагалось, что фрактуры олицетворяют основательность, серьёзность и глубину, тогда как повсеместно распространённая в то время в Европе антиква свидетельствует о лёгкости, несерьёзности и поверхностности, чуждых немецкому духу. Но в 1941 году использование фрактуры в Третьем рейхе было запрещено. Запрет был связан якобы с возможным влиянием на гарнитуру литер еврейского квадратного письма, распространённого, в частности, среди евреев Швабии. Однако, более убедительная теория такова: запрет был связан с тем, что жители оккупированных территорий и ввезённые в страну иностранные рабочие зачастую не могли свободно читать тексты, написанные с использованием фрактуры. Особенно трудными для восприятия были, например, строчные s, k и многие прописные. Кроме того есть мнение, что Гитлер имел предубеждение против фрактур задолго до запрета.

См. также

• Шрифт
• Готическое письмо

Ссылки

• [fonts.ru/help/term/terms.asp?code=146 Фрактура (Fraktur)]

Отрывок, характеризующий Фрактура

Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.