Франко-прусская война

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue; font-size: 100%;">Командующие</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">
Франко-прусская война
Основной конфликт: Войны за объединение Германии

Битва при Марс-ла-Тур 16 августа 1870.
Дата

19 июля 187010 мая 1871

Место

Территория Франции и Германии

Причина

Разногласия о наследнике испанского трона

Итог

Победа Германии; выплата Францией контрибуции в 5 млрд. франков в течение 3 последующих лет; создание германо-швейцарской границы

Изменения

Присоединение Баварии, Бадена, Вюртемберга и Южного Гессен-Дармштадта к Северогерманскому союзу; аннексия Германией Эльзас-Лотарингии; распад Второй Французской империи; основание Германской империи и Третьей Французской республики

Противники
Французская империя</div>

Французская республика 4 сентября 1870)

королевство Пруссия

По тайным оборонительным союзам (1867—1871):
королевство Бавария
великое герцогство Баден
королевство Вюртемберг
великое герцогство Гессен-Дармштадт


Германская империя 18 января 1871)

Наполеон III

Франсуа Ашиль Базен
Луи Жюль Трошю
Патрис де Мак-Магон
Леон Гамбетта

Вильгельм I
Отто фон Бисмарк

Кронпринц Фридрих
принц Фридрих Карл
Хельмут фон Мольтке
Карл Фридрих фон Штейнмец
Альбрехт фон Роон
Константин фон Альвенслебен
Людвиг фон дер Танн
принц Георг Саксонский

</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue; font-size: 100%;">Силы сторон</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">

2 067 366 солдат 1 451 992 солдат

</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue; font-size: 100%;">Потери</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">

282 000 солдат:

139 000 погибших,
143 000 раненых

142 045 солдат:

52 313 погибших,
89 732 раненых[~ 2]

</td></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; text-align: left;">
  1. По Конституции Северогерманского союза от 1 июля 1867 его Президентом становился король Пруссии, что фактически делало союз сателлитом последней.
  2. Michael Clodfelter: Warfare and armed conflicts: a statistical reference to casualty and other figures, 1500—2000. Mc Farland, Jefferson NC, 2002, ISBN 0-7864-1204-6, p. 210.
</td></tr>

</table>

 
Франко-прусская война
Люксембургский кризисЭмсская депешаВейсенбургШпихернВёртКоломбейСтрасбургМарс-ла-ТурГравелотМецБомонНуасвильСеданШевильБельвюАртенеШатийонШатоденЛе-БуржеКульмьеГаванаАмьенБон-ла-РоланВильпионЛуаньи-ПупрОрлеанВильеБожансиГаллюБапомБельфорЛе-МанСент-КвинтинБюзенвальПарижВерсальский мирФранкфуртский мир

Франко-прусская война 1870—1871 годов — военный конфликт между империей Наполеона III и германскими государствами во главе с добивавшейся европейской гегемонии Пруссией. Война, спровоцированная прусским канцлером О. Бисмарком и формально начатая Наполеоном III, закончилась поражением и крахом Франции, в результате чего Пруссия сумела преобразовать Северогерманский союз в единую Германскую империю.





Предыстория конфликта

После победы в австро-прусско-итальянской войне 1866 года Пруссия стремилась объединить все германские земли под своей эгидой, а также ослабить Францию. Франция в свою очередь пыталась исключить возможность воссоединения единой и сильной Германии. Формальным поводом к войне стали претензии на испанский престол, которые выдвинул родственник прусского короля Леопольд Гогенцоллерн. В 1868 году была свергнута испанская королева Изабелла II, началась революция. После Германия и Франция выдвинули свои кандидатуры на испанский престол. Претензии Леопольда тайно поддерживал Отто фон Бисмарк. В Париже были возмущены притязаниями Леопольда. Наполеон III заставил Гогенцоллерна отказаться от испанского престола, а после этого посол Наполеона потребовал, чтобы этот отказ одобрил и сам Вильгельм I.

Повод к войне (Эмсская депеша)

8 июля 1870 года французский посол был направлен к королю Вильгельму I, лечившемуся в Бад-Эмсе[1], чтобы передать недовольство императора Наполеона III кандидатурой Леопольда Гогенцоллерна на испанскую корону. Не желая эскалировать конфликт с Францией, Вильгельм I вскоре лично связался с Леопольдом и его отцом Антоном Гогенцоллерном и дал понять, что было бы желательно отказаться от испанского престола. Леопольд согласился с доводами короля и прекратил претендовать на корону Испании.

Однако конфликт не был исчерпан. Канцлер Пруссии Бисмарк надеялся спровоцировать Францию на войну и пришёл в ярость, узнав о решении Вильгельма I. Наполеон III был удовлетворён дипломатической победой над Пруссией, однако его правительство и общественное мнение были настроены милитаристски. 13 июля Франция выдвинула новое требование Вильгельму I, по которому прусский король должен был дать официальное обязательство, что запретит Леопольду принять испанский престол, если ему когда-нибудь это предложат. По своему характеру это требование было вызывающим и нарушающим дипломатический этикет, и раздраженный Вильгельм ответил французскому послу Винсенту Бенедетти, что не вправе давать подобных обещаний. Неудовлетворённый подобным уклончивым ответом короля, Париж направил новое требование, по которому Вильгельм I должен был дать письменное обещание никогда не покушаться на достоинство Франции. Однако прусский король отказал послу в аудиенции, и тому пришлось изложить требования на вокзале, перед отъездом Вильгельма в столицу. Король Пруссии пообещал, что продолжит этот разговор в Берлине. Уезжая из Эмса, он распорядился поставить канцлера в известность обо всех произошедших событиях.

Вечером Бисмарк ознакомился с полученной депешей. Он был разочарован поведением короля, идущим на унижения ради того, чтобы избежать войны с Францией, которая явно стремилась её развязать. Тогда Бисмарк вычеркнул из сообщения слова короля, сказанные на вокзале по поводу продолжения разговора в Берлине. В получившемся варианте депеши Вильгельм I отказал принять французского посла и «велел передать, что более не имеет ничего сообщить ему».

Тем же вечером 13 июля 1870 года Бисмарк отдал распоряжение опубликовать данную отредактированную депешу в газетах. Как он и рассчитывал, реакция Парижа была бурной — большинство французских депутатов проголосовало за войну против Пруссии, которая была объявлена 19 июля 1870 года.

Состояние вооруженных сил воюющих стран

Франция

После ошеломляющей победы над австрийцами в 1866 году прусскую армию стали уважать и бояться во всей Европе. Французские военные министры решили срочно принять меры по модернизации собственной армии. Во французской армии были отменены все военные премии, что привело к большому количеству увольнений ветеранов. На их место пришли резервисты, которые теперь и составляли большинство армии. Это, естественно, негативно отразилось на боеспособности армии, которая лишилась опытных солдат. Было увеличено количество лет службы в армии с 7 до 9 лет. Несмотря на введение в армии нового более современного и мощного оружия, выучка солдат оставляла желать лучшего. На вооружение французской армии была принята новая винтовка Шасспо 1866 года, которая превосходила в несколько раз по многим характеристикам прусскую игольчатую винтовку Дрейзе 1849 года. Зато бронзовая пушка системы Ла Гитта, которая находилась на вооружении французов, значительно уступала германским стальным пушкам Круппа. Пушка системы Ла Гитта вела огонь на расстоянии всего 2,8 км, в то время как крупповские пушки вели огонь на расстоянии до 3,5 км, а также, в отличие от них, заряжалась с дульной стороны. Не спасли от разгрома французскую армию и 25-ствольные митральезы (картечницы) — предшественницы пулемётов, хотя пруссаки часто наступали плотным строем и французы, стреляя из митральез, иногда наносили им очень большие потери. Крупным просчётом французского военного руководства было отсутствие в организации армии мирного времени дивизий и корпусов (за исключением гвардейского), формирование их непосредственно накануне войны не могло обеспечить должной слаженности в действиях частей и подразделений. Франция не имела тщательно разработанного плана войны. Наспех составленный план содержал ряд ошибок (нереальными были сроки мобилизации и сосредоточения войск, расчёты на раскол германской коалиции и т. д.). Сотни солдат откупались от армии, дезертировали. Всё это сказалось на боеспособности французской армии.

Пруссия

Благодаря работе Альбрехта фон Роона и будущего короля Пруссии Вильгельма I в 1858 году была преобразована вся прусская армия. После того, как военные реформы были проведены в Пруссии, а позже и в Северогерманском союзе, все мужчины призывного возраста, в случае необходимости, призывались в армию. Таким образом, в Пруссии была успешно проведена первая военная мобилизация. Благодаря хорошо развитым железным дорогам солдаты доставлялись на западную границу страны в течение нескольких суток, чего не скажешь о французах. В тылах французской армии творились беспорядки, солдат на фронтах вовремя не успевали заменять новыми. В отличие от французов, прусская армия имела один военный штаб, который возглавляли такие военные гении, как Хельмут фон Мольтке, Альбрехт фон Роон. К тому же был разработан детальный план войны против Франции. Главный минус прусской армии состоял в её вооружении. На тот момент уже более 20 лет на вооружении стояла винтовка Дрейзе, дальность стрельбы которой была гораздо меньше французской. Винтовку Дрейзе не заменили по одной причине — она хорошо себя проявила в боях против австрийцев в 1866 году. Но с тех пор прошло уже 5 лет, и французы за это время сумели разработать более совершенное оружие, чем винтовка Дрейзе — винтовку системы Шасспо. До этого считалось, что винтовка Дрейзе является одним из самых лучших видов оружия в Европе, тем более что её крупный калибр — 15,43 мм — позволял наносить большие рваные раны, особенно при стрельбе в упор. (Винтовка Шасспо действительно превосходила любые разработки немцев на тот период, однако, французские войска, в отличие от немецких, не были полностью перевооружены этими винтовками, которые составляли всего 20-30 % от всего вооружения французской армии, а возможность стрелять, не переходя из колонного (походного) порядка в шеренгу, стала основным превосходством как в австро-прусской войне, так и во франко-прусской)

Сравнительная характеристика прусской винтовки Дрейзе и французской Шасспо

Оружие Страна Год выпуска Годы эксплуатации Длина Вес Вес (заряж.) Калибр Нарезы Ёмкость магазина Скоростр-ть Начальная скорость пули Прицельная дальность Дульная энергия пули
Винтовка Дрейзе, модель 1849 Пруссия 1836 18481871 1422 мм 4.1 кг 4.7 кг 15.43 мм 4 правых ручная подача патрона 5 выстрелов в минуту 295 м/с 600 м 850—950 джоулей
Винтовка Шасспо, модель 66 Франция 1866 18671874 1314 мм 3.7 кг 4.6 кг 11.43 мм 4 правых ручная подача патрона н/д 405 м/с 1200 м 1100—1200 джоулей

Боевые действия

Начало войны

К 1 августа пять французских корпусов (2-й, 3-й, 4-й, 5-й и гвардейский) сосредоточились в Лотарингии, на реке Саар; за ними в Шалоне, Суассоне и Париже расположены были войска 6-го корпуса; 1-й и 7-й корпуса стояли в Эльзасе, у Страсбурга и Бельфора, три резервных кавалерийских дивизии — в Понт-а-Муссоне и Люневилле. Общая численность французских войск доходила до 200 тысяч. Главное начальство над ними принял сам император, с Лебёфом в качестве начальника штаба. К тому же времени передовые германские войска (около 330 тыс.), разделенные на 3 армии, развернулись на линии Трир-Ландау.

Уже 28 июля на военном совете в Меце выяснилась полная неготовность французской армии; но общественное мнение требовало наступательных действий, и 2-ой корпус (генерала (Фроссара) двинут был к Саарбрюкену, где и последовал (2 августа) первый, безрезультатный бой с занимавшим этот город германским отрядом. Между тем, 3 августа перевозка германских войск к границе была окончена, и на другой же день 3-я армия (наследного принца прусского) вторглась в Эльзас и разбила французскую дивизию генерала Дуэ, расположенную под Вейсенбургом.

Вслед за тем Наполеон, отказавшись от общего командования войсками и оставив в своем распоряжении только гвардию и 6-й корпус, поручил оборону Эльзаса трем корпусам (1-й, 5-й и 7-й), под начальством Мак-Магона, а войска, находившиеся у Меца, подчинил маршалу Базену.

Через 2 дня после вейсенбургского боя корпус Мак-Магона, расположившийся у Верта, был вновь атакован наследным принцем прусским, наголову разбит и отступил к Шалону. Одновременно с этим (6 августа) французы потерпели и другую неудачу: 2-й корпус (Фроссара), занимавший крепкую позицию на высотах Шпихерн-Форбах, к югу от Саарбрюкена, был атакован частями 1-й и 2-й германских армий (Штейнмеца и принца Фридриха-Карла) и после упорного боя вынужден к отступлению.

Этим успехом немцы, однако, не могли тотчас же воспользоваться, так как стратегическое развертывание их 2-й армии на реке Саар еще не было закончено; только разъезды их конницы уже 9-го августа появились на левом берегу Мозеля. Маршал Базен тем временем стянул войска свои к Мецу, куда стали подходить и части 6-го корпуса из-под Шалона. 11 августа немцы двинулись вперед; 13-го их 1-я армия наткнулась на расположенные в окружности Меца французские войска; 14-го произошел бой у Коломбе-Нульи, а в ночь на 15-е французы ушли за Мозель. Базен решился отступить в западном направлении, на Верден, но при этом впал в крупную ошибку, поведя всю свою армию (до 170 тыс.) по одной дороге, тогда как в его распоряжении было их пять. Между тем, 2-я германская армия, захватившая переправы на Мозеле, выше Меца, уже переходила на левый берег реки; шедшая впереди этой армии кавалерийская дивизия Рейнбабена наткнулась на двигавшиеся к Вердену французские войска и завязала с ними бой.

Разгром основных сил французской армии

Утром 16 августа находившийся при армии Базена император Наполеон уехал в Шалон; в тот же день французские войска были атакованы при Марс-ла-Туре и Вионвилле двумя корпусами 2-й германской армии. Сражение это, в тактическом смысле нерешительное, в стратегическом являлось важной победой германцев: они перехватили прямой путь отступления Базена на Верден и далее к Парижу и угрожали северной дороге на Донкур. Вместо того, чтобы, пользуясь временным превосходством своих сил, на другой же день атаковать противника, Базен 17 августа отвел свои войска на неприступную, по его мнению, позицию под самым Мецем. Тем временем 1-я и 2-я германские армии (свыше 250 тыс.) быстро стягивались к Марс-ла-Туру; для действий против Туля был выслан особый корпус. Расположение войск Базена выяснилось для германцев лишь около полудня 18 августа. В этот день они с утра двинулись в северном направлении; произошло упорное сражение при Сен-Прива и Гравелотте; правое крыло французов было сбито, последний путь их отступления был перехвачен.

На следующий день произведена была реорганизация германских военных сил: из гвардии, 12 и 4 корпусов 2-й армии, с 5 и 6 кавалерийскими дивизиями образована 4-я армия — маасская, вверенная начальству наследного принца саксонского. Этой армии, вместе с 3-ей (в общем до 245 тыс.), приказано было наступать к Парижу.

С французской стороны, между тем, сформирована была у Шалона новая армия (около 140 тыс.), под начальством Мак-Магона. К этой армии прибыл и сам император. Сначала решено было отвести ее к Парижу, но против этого восстало общественное мнение, требовавшее выручки Базена, и, по настоянию нового военного министра Кузен де Монтобана (графа Паликао), Мак-Магон решился выполнить столь рискованную операцию. 23-го августа армия его двинулась к реке Маас. Движение это задержано было продовольственными затруднениями, а между тем уже 25 августа в германской главной квартире получены были о нем точные сведения. 3-я и 4-я германские армии двинуты были в северном направлении, наперерез Мак-Магону, и успели предупредить французов на переправах у Дэна (фр.) и Стене (фр.). Неоднократные столкновения с настигавшими его германскими войсками (бои у Бюзанси, Нуара, Бомона) указывали Мак-Магону на грозившую ему опасность; он имел еще возможность отвести свою армию к Мезьеру, но вместо того повел ее к крепости Седан, вовсе не представлявшей надежного опорного пункта и окруженной со всех сторон командующими высотами. Результатом была последовавшая 1 сентября Седанская катастрофа, выразившаяся пленением всей французской армии Мак-Магона, вместе с императором Наполеоном. Из всей действующей французской армии оставался свободным один только 13-й корпус генерала Винуа (фр.), который был послан военным министром на подкрепление Мак-Магону и уже дошел до Мезьера, но, узнав вечером 1 сентября о том, что произошло у Седана, немедленно стал отходить к Парижу, преследуемый 6-м германским корпусом. Официальное известие о поражении под Седаном получено было в столице Франции 3-го сентября, и на другой же день там в результате массового выступления парижан Наполеон был объявлен низложенным, было организовано Правительство национальной обороны[en] под председательством генерала Трошю, военным министром был назначен генерал Ле-Фло. Правительство национальной обороны предложило Германии мир, но, ввиду чрезмерных требований победоносного неприятеля, соглашение не состоялось.

Осада Парижа и окончание войны

Немцы в течение сентября и октября, ввели во Францию около 700 тысяч человек; у французов же, не считая запертой в Меце армии Базена, оставались, сравнительно, лишь ничтожные надежные силы. Вместе с корпусом Винуа, успевшим в Париж, в городе этом можно было насчитать до 150 тыс. человек, из которых значительная часть — весьма сомнительного достоинства; около 50 тыс. находилось в разных депо и маршевых полках; кроме того, насчитывалось до 500 тыс. человек в возрасте 20—40 лет, которые и послужили материалом для сформирования новых корпусов. Эта импровизированная армия, в борьбе против регулярных войск, одушевленных одержанными ими блестящими победами, представляла слишком мало шансов на успех. Тем не менее правительство национальной обороны решило продолжать борьбу до последней крайности. Между тем, германская армия распространялась по северо-востоку Франции, овладевая находившимися еще во власти французов второстепенными крепостями. 3-я и 4-я армии, отделив два корпуса для конвоирования седанских пленных, двинулись к Парижу и с 17-го по 19 сентября завершили его окружение.

Между тем положение осажденных французских войск в Меце, вследствие истощения припасов, становилось день ото дня тяжелее. Когда запасы окончательно истощились и у войск, и у жителей, 27 октября заключена была капитуляция и 29-го побежденная голодом армия Базена сдалась: 173 тыс. человек и весь громадный военный материал, находившийся в Меце, достались в руки победителя. Падение Меца сделало войска принца Фридриха-Карла свободными для действий против вновь сформированных французами армий. Но в конце октября оборонительные работы вокруг Парижа шли успешно, вооружение было усилено и войска подготовились к наступательным действиям против немцев, выжидавших, когда голод вынудит Париж сдаться.

Из новых французских корпусов первым был сформирован 15-й. Его немедленно послали к Орлеану, чтобы задержать шедших к этому городу баварцев. Неудачные бои 10, 11 и 12 октября заставили 15-й корпус отойти за реку Сольдр. В Блуа сформирован был французами 16-й корпус, составивший, вместе с 15-м, 1-ю луарскую армию, вверенную начальству Орель-де-Паладина. Ему было указано выбить баварцев из Орлеана. Вследствие разных неблагоприятных обстоятельств (в том числе — известие о капитуляции Базена в Меце), наступление к Орлеану замедлилось до начала ноября. 9 ноября 1870 г. у Кулмье в 20 км. от Орлеана произошло сражение. Баварцы принуждены были отступить и на время очистить Орлеан. Когда 14 ноября получено было в столице известие о победе французов при Кулмье, общественное мнение потребовало движения французских войск из Парижа навстречу луарской армии Последствием этого были упорные сражения при Вильере, 30 ноября, и при Шампиньи, 2 декабря, в которых французы опять не имели успеха.

Орель-де-Паладин занял позицию перед Орлеаном, где к нему присоединился вновь сформированный 17-й корпус. Вскоре за тем, благодаря неутомимой, энергичной деятельности Гамбетты, в Жиене сформирован был еще 18-й корпус, в Невере — 20-й. Эти два корпуса двинуты были на Питивье, с целью остановить принца Фридриха-Карла, приближавшегося из-под Меца. 28 ноября произошел упорный бой при Бон-ла-Ролан, после которого Орель-де-Паладин возвратился на свои прежние позиции.

20 ноября 1870 г. немцы начали операции на северном театре войны. 24 ноября Мантейфель двинулся к Амьену и, после двухдневного сражения (27 и 28 ноября), принудил французов отступить по направлению на Аррас. 30 ноября сдалась Мантейфелю и цитадель Амьена, а на другой день он двинулся на Руан, оставив часть своих войск на реке Сомме; 5 декабря был занят Руан, после чего на этом участке северного театра войны происходили лишь мелкие стычки.

На востоке дела имели еще более несчастный для французов исход. Когда в августе 1870 г. дивизия генерала Дуэ покинула Бельфор, чтобы присоединиться к шалонской армии Мак-Магона, восточная Франция осталась некоторое время безо всяких средств к обороне. Затем, из запасных и маршевых частей, постепенно сформировался 20-й корпус, назначавшийся для защиты проходов через Вогезы; вместе с ним действовало несколько отрядов вольных стрелков; кроме того, прибывший во Францию Гарибальди сформировал в Отёне легион в 12 тысяч человек из нескольких батальонов мобилей и из добровольцев всевозможных национальностей; наконец, в окрестностях города Бон образована была дивизия, под начальством генерала Кремера. Все эти ополчения не представляли серьезной опасности для операционной линии немцев, тем более, что 20-й корпус скоро был притянут к Неверу, для участия в попытках деблокировать Париж. Между тем, после взятия Страсбурга корпус генерала Вердера приступил к осаде прочих эльзасских крепостей. Для осады Бельфора немцы имели особый корпус и, кроме того, еще один обсервационный, в городе Везуле. Войска этого обсервационного корпуса вытеснили гарибальдийцев из Дижона, а 18 декабря выдержали упорный бой с дивизией Кремера, у города Нюи.

Члены правительства национальной обороны, находившиеся в городе Туре, узнав о вылазке, предпринимаемой парижским гарнизоном по направлению на Шампиньи, решили предпринять новое наступление 16 и 17-го корпусов. 1 и 2 декабря корпуса эти имели безуспешные столкновения (при Вильпионе и Луаньи-Пупри) с правым крылом армии принца Фридриха-Карла и были отброшены к западу. После этого принц решительно двинулся к Орлеану, 4 декабря овладел городом и разрезал французскую армию на две части: 16 и 17-й корпуса остались на правом берегу Луары, под начальством генерала Шанзи, а 15, 18 и 20-й — на левом, под начальством Орель-де-Паладина, который вскоре был заменен генералом Бурбаки. Потеря Орлеана, в связи со сдачей Меца и неудачным исходом вылазки из Парижа, значительно уменьшила надежды на более счастливый оборот дел; тем не менее, правительство не изменило своего решения — продолжать оборону до окончательного истощения сил.

Против войск Шанзи, названных 2-й луарской армией и усиленных вновь сформированным 21-м корпусом, двинулась вся армия принца Фридриха-Карла. С 7 по 10 декабря включительно происходил ряд боев, а 11-го Фридрих-Карл произвел решительное наступление на центр расположения французов. Убедившись в крайнем утомлении своих войск и узнав, что неприятель проник уже до реки Блуа, Шанзи начал в тот же день отступление на Фретеваль и Вандом. 14 и 15 декабря германцы атаковали его, но не одержали решительных успехов; однако, сам Шанзи, опасаясь, чтобы новое сражение не подорвало окончательно сил его молодого войска, 16 декабря отступил, соблюдая полный порядок и сдерживая преследовавших его. 19 декабря 2-я луарская армия остановилась к востоку от Ле-Мана.

После сражений 3 и 4 декабря при Орлеане французское правительство занялось реорганизацией трех корпусов, отступивших к Буржу и Неверу, и в середине декабря довело их численность до 100 тысяч. Целью их было деблокирование Бельфора. Начальство надо всеми предназначенными для того войсками вверено было генералу Бурбаки, который должен был быть усилен еще 24-м корпусом, двинутым из Лиона к Безансону. Около 20 декабря началось передвижение французских 18-го и 19-го корпусов на восток. Перевозка войск шла весьма беспорядочно и с большими замедлениями; молодым, не обтерпевшимся солдатам пришлось сильно пострадать от наступивших холодов. Тем не менее к 29 декабря французы уже находились на назначенных им местах.

21 декабря была сделана вылазка из Парижа к Ле-Бурже, но и она кончилась неудачей. После этого популярность генерала Трошю окончательно пала. Между тем к германским войскам прибыл осадный парк, и с 27 декабря началось бомбардирование Парижа, где в это время продовольственные запасы стали приходить к концу. 5 января 1871 г. бомбардирование было усилено, и в течение 23 дней продолжалось непрерывное обстреливание Парижа с юга и севера. Генерал Федерб, 4 декабря прибывший к северной французской армии, немедленно занялся ее укомплектованием и скоро довел силы своих двух корпусов до 40 тысяч. 8 декабря одна из французских дивизий произвела внезапное нападение на форт Гам и овладела им; Федерб двинулся к Амьену и занял позицию около этого города 23 декабря. Мантейфель атаковал его, но без решительного успеха; тем не менее, Федерб на другой же день, убедившись в крайнем утомлении своих молодых войск, отвел их за реку Скарп и расположился между Аррасом и Дуэ. 1 января он снова перешел в наступление, чтобы выручить осажденную крепость Перонн, но, после происходивших 2 и 3 января упорных боев с прусским обсервационным корпусом, стоявшим у Бапома, должен был отказаться от своего намерения.

Между тем, правительство народной обороны обсуждало новый план действий для освобождения Парижа от блокады. Шанзи предлагал одновременное наступление: с севера — вновь сформированной там армии, предводимой генералом Федербом, с юга — 1 и 2-й луарских армий. Предложение это не было принято, и 6 января 1871 г. отдано было приказание: Федербу — продолжать действия в долине реки Соммы; Бурбаки — двинуться на восток, освободить осажденный Бельфор и начать операции против сообщений германской армии; Шанзи должен был ограничиваться оборонительными действиями.

6-го января 1871 г. армия Фридриха-Карла возобновила наступление. 11 и 12 января происходило сражение у Ле-Мана, после которого Шанзи должен был отступить еще далее к западу; армия его успела оправиться и ко времени заключения перемирия считала в рядах своих до 160 тысяч. Театр войны на севере простирался от реки Шельды до моря, на юге доходя до реки Уазы. Из небольшого числа свободных линейных войск, подвижной национальной гвардии и вольных стрелков сформированы были к концу октября два французских корпуса: 22-й (около 17 тыс. человек), сосредоточенный у Лилля, и 23-й (около 20 тыс.) — у Руана; кроме того, до 8 тысяч человек находилось в Амьене. Общее начальство на севере поручено было генералу Федербу, но войска, ему подчиненные, почти вовсе не имели надлежащей подготовки, ни даже одинакового вооружения.

Между тем, после капитуляции Меца, из германской 1-й армии отделен был для действий на севере отряд под начальством генерала Мантейфеля; один корпус сначала был оставлен в Меце, а потом приступил к осаде Тионвиля, Монмеди и др. второстепенных крепостей, остававшихся в тылу.

На севере 10 января Перонн сдался немцам. С целью отвлечь внимание неприятеля, Федерб направился на Сен-Кантен, около которого, 19 января, вступил в сражение с германскими войсками, предводимыми генералом Гёбеном, но потерпел неудачу и отступил к Камбре. Однако, неприятельские войска были так утомлены, что только 21 января двинулись за французами и скоро опять отступили за реку Сомму. Пользуясь временным бездействием противника, северная французская армия успела оправиться и через несколько дней готова была к новым операциям; но перемирие 28 января приостановило ее дальнейшие действия.

На востоке, узнав, что предметом действий Бурбаки был Бельфор, Вердер решил произвести фланговое движение, чтобы на позиции за рекой Лизен преградить путь неприятелю; одновременно с этим он занял село Вилерексель, близ которого в течение всего дня 9 января задерживал наступавшего противника, а затем беспрепятственно отошел к избранной позиции на реке Лизене. С 15-го по 17-е января французы тщетно пытались выбить противника из этой позиции. Когда поступили известия о приближении с запада германских войск, Бурбаки решился отступить на Безансон, но решением этим запоздал. Два германских корпуса, вверенные начальству генерала Мантейфеля и быстро наступавшие к востоку, успели к 22 и 23 января дойти до реки Дуб; в то же время Вердер стал угрожать Клервалю и Бом-ле-Даму. Окруженный почти со всех сторон, Бурбаки, в припадке отчаяния, покусился на самоубийство. Заступивший его место генерал Кленшан отступил к Понтарлье, куда прибыл 28 января.

19 января сделана была французами новая попытка прорваться из Парижа на юг, к Луаре, опираясь на Мон-Валериен, кончившаяся полным неуспехом и потерей более 4 тыс. человек.

22 января в Париже вспыхнул бунт, который, однако, вскоре удалось подавить. 28 января было заключено перемирие на 21 день. Прижатая к границе французская армия Кленшана (около 80 тыс.) 1 февраля перешла у Верьера в Швейцарию, где и сложила оружие.

Мирный договор

26 февраля в Версале был подписан предварительный мирный договор.

1 марта германские войска вошли в Париж и заняли часть города; после получения известия о ратификации Национальным собранием Франции предварительного договора они были выведены 3 марта. Окончательно мирный договор был подписан 10 мая во Франкфурте.

Франция потеряла Эльзас и Лотарингию, а также обязалась выплатить контрибуцию в размере 5 млрд франков.

Последствия войны

Франция

Наполеон потерял корону, на его место пришёл Адольф Тьер. Он стал первым президентом Третьей республики, которая была провозглашена после Парижской коммуны. За время войны Франция потеряла 1835 полевых орудий, 5373 крепостных орудия, более 600 тысяч ружей. Людские потери были огромны: 756 414 солдат (из них почти полмиллиона пленных), 300 000 мирных жителей убитыми (всего Франция потеряла 590 тысяч мирных жителей, считая и демографические потери). По Франкфуртскому миру бывшая империя уступала Германии Эльзас и Лотарингию (1597 тысяч жителей, или 4,3 % своего населения). В этих областях было сосредоточенно 20 % всех горно-металлургических запасов Франции.

Даже после заключения мира во Франции находилось 633 346 германских солдат (569 875 пехоты и 63 471 кавалерии) при 1 742 орудиях. В любой момент из Германии могли быть призваны ещё по меньшей мере 250 тысяч солдат, что в сумме дало бы немцам огромное численное преимущество над уже побеждённым противником. Французская же армия имела только восемь корпусов, а это приблизительно 400 тысяч солдат. Но из них реально в строю было не более 250 тысяч, остальные, по показанию немцев, числились лишь на бумаге.

Единственным сравнительно положительным результатом войны стало укоренение во Франции традиции устанавливать новогодние елки — её принесли с собой беженцы из Эльзаса и Лотарингии, и они нашли живой отклик, как символ светлых и трогательных надежд на возвращение лучшей жизни в Новом году.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3829 дней]

Пруссия

18 января 1871 года в Версале Бисмарк и Вильгельм I объявили о воссоединении Германии. Мечта Бисмарка осуществилась — он создал единое германское государство. К Империи быстро присоединились государства, не входившие в состав Северогерманского союза — Бавария и прочие южногерманские государства. Австрия не вошла в состав вновь объединённой Германии. Пять миллиардов франков, которые французы выплатили немцам в качестве контрибуции, стали прочным фундаментом для германской экономики. Бисмарк стал вторым человеком Германии, но это только формально. На самом деле премьер-министр был практически единоличным правителем, а Вильгельм I настойчивым и жадным до власти не являлся.

Так на континенте появилась новая мощная держава — Германская империя, территория которой составляла 540 857 км², население 41 058 000 человек, а армия достигала почти 1 млн солдат.

Статистика войны

Страны Население 1870 г. Численность войск Убито (все причины) Ранено Умерло от болезней Убито мирных жителей
Северогерманский союз 32 914 800 1 451 992 32 634[2] 89 732 12 147[3] 200 000[4]
Бавария 4 863 000 55 500 5600[5]
Вюртемберг 1 819 000 16 500 976[5]
Баден 1 462 000 13 500 956[5]
Всего союзников 41 058 800 1 451 992[6] 40 166 200 000
Франция 36 870 000 2 067 366[7] 78 000[8] 143 000 61 000[9] 590 000[10]
Всего войск-участников 77 928 800 3 519 358 118 166 790 000

Информация взята из следующих книг:

  • Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. — Москва., 1960.
  • Bodart G. Losses of life in modern wars. Austria-Hungary; France. — London., 1916.

Дипломатия во время войны

Россия и Франко-прусская война

Россия после поражения в Крымской войне и подписания в 1856 году невыгодного для неё Парижского мирного договора лишилась своих прав на Чёрном море. По условиям договора ей запрещалось иметь и строить флот на Чёрном море. Оставшейся в полной дипломатической изоляции России не оставалось ничего другого кроме подписания этого договора. Франция, Великобритания и Османская империя заняли на международной арене враждебную России сторону. Австрия считалась союзницей России, но после Крымской войны стало ясно, что император Франц Иосиф I не собирается поддерживать Россию.

Оставалась только Германия, которая давно искала дружбы с Петербургом. Отто фон Бисмарк прекрасно понимал, что без союза с Россией он не сможет добиться своих внешнеполитических целей. Он стремился к установлению дружественных отношений с Петербургом, который, в свою очередь, также искал новых союзников. Пруссия, заручившись поддержкой Российской империи, начинала в Европе войну за войной. Взамен она обещала России поддержку по пересмотру Парижского мира 1856 года. Во время Датской войны 1864 года прусский флот усилился на Балтийском море, но Россия никак на это не отреагировала. Во время Германской войны 1866 года Россия также заняла нейтральную позицию.

Не вмешалась Россия и во франко-прусскую войну. Наполеон III перед войной не искал дружбы и союза с Россией. Уже после начала военных действий в Петербург был отправлен Адольф Тьер, который просил о вмешательстве России в войну с Пруссией.

Петербург надеялся, что после войны Бисмарк отблагодарит Россию за нейтралитет и заставит Францию отменить статьи Парижского мира. Сам же Бисмарк был иного мнения. Он считал, что России нужно тайно строить себе флот на Чёрном море и не распространяться об этом. Естественно, напрямую он об этом не говорил. Он делал вид, что всецело разделяет интересы России, и обещал свою поддержку после окончания войны. Большинство дипломатов Петербурга считало Бисмарка надёжным союзником. Александр Горчаков был одним из немногих русских политиков, «раскусивших» политику Бисмарка. Он пытался убедить императора Александра II пересмотреть своё отношение к Пруссии. Но русский монарх даже и слышать об этом не хотел. Бисмарк ненавидел Горчакова и не скрывал этого. В итоге ни запоздалые просьбы Франции о помощи, ни просьбы Горчакова не доверять Бисмарку (как, впрочем, и Тьеру) не сумели убедить Александра II изменить своё отношение к Пруссии. Россия оставалась союзницей Пруссии и не вмешивалась в войну с Францией.

В самом начале франко-прусской войны вышла российская декларация о нейтралитете. Она завершилась фразой:

«Императорское правительство всегда готово оказать самое искреннее содействие всякому стремлению, имеющему целью ограничить размеры военных действий, сократить их продолжительность и возвратить Европе блага мира»[11].

Италия и Франко-прусская война

Во время Франко-прусской войны Италию на свою сторону пытались склонить Франция, Австро-Венгрия и Пруссия. Но ни одна из стран не добилась успеха. Франция всё ещё удерживала Рим, её гарнизон стоял в этом городе. Итальянцы желали объединить свою страну, включив в неё и Рим, но Франция этого не позволяла. Франция не собиралась выводить свой гарнизон из Рима, тем самым она потеряла возможного союзника. Пруссия опасалась того, что Италия может начать войну на стороне Франции, и всячески пыталась добиться итальянского нейтралитета в начавшейся войне. Боясь усиления Италии, Бисмарк сам лично писал королю Италии Виктору Эммануилу, прося его не вмешиваться в войну с Францией. Со стороны Австрии хотя и поступали предложения о союзе против Пруссии, они не имели такого эффекта, как слова Бисмарка. Канцлер Пруссии сумел добиться от Италии нейтралитета в этой войне.

Австро-Венгрия и Франко-прусская война

Австро-Венгрия, после поражения в Австро-прусской войне 1866 года, жаждала реванша. Богатейшие люди Австрии были готовы спонсировать коалицию против Пруссии. Они надеялись, что к австро-французскому союзу (который так и не состоялся) присоединится Италия. Во время Австро-прусской войны Наполеон III поддерживал Австрию и даже собирался оказать ей помощь, напав на Пруссию. Но Наполеон слишком долго решался на войну с Пруссией. Когда же всё-таки он решился, то война с Австрией закончилась и Франция осталась один на один с Пруссией. Естественно, воевать с Пруссией без поддержки Австрии Наполеон III не решился. Возможность расстроить планы Бисмарка была упущена. Теперь уже все немецкие государства подчинялись Вильгельму I. Даже южногерманские государства, которые зачастую выступали против политики Пруссии, присоединились к оборонительно-наступательному пункту Северогерманского союза. Австрия была исключена из Германского союза, а это означало, что теперь Австрия остаётся в полной дипломатической изоляции. Австрия не напала на Пруссию во время Франко-прусской войны по той же причине, по которой Наполеон III не напал на Пруссию во время Австро-прусской войны: несогласованность и нерешительность действий военных кругов и дипломатии. Франц Иосиф, как и Наполеон III, не обладал твёрдостью и решительностью характера. Австрия «опоздала» начать войну с Пруссией. Франко-прусская война быстро закончилась, а после сражения при Седане в Австрии вообще похоронили мысли о войне против всего Северогерманского союза. Союз с побеждённой Францией уже никому в Австрии не был нужен. Вдобавок была вероятность того, что Россия может объявить войну Австро-Венгрии, защищая интересы своего союзника Пруссии и свои собственные. Австрия, боясь вести войну одновременно с Россией и Пруссией, сохраняла нейтралитет во время Франко-прусской войны.

Великобритания и франко-прусская война

Французы вели активную политику на Ближнем Востоке, в частности они вмешивались в дела и проблемы, которые Великобритания считала своими: Суэцкий канал и Египет. Всё это, по мнению англичан, создавало угрозу Британской Индии. Вдобавок Французская империя активно наращивала свой ВМФ. Но главной причиной британского нейтралитета в начавшейся войне являлся скандал вокруг Люксембургского вопроса и возможного захвата Францией Бельгии, что вызвало огромное недовольство Англии, как давнего гаранта бельгийской независимости. Это и привело к тому, что Франции не пришлось ждать помощи с британских островов во время войны с Северогерманским союзом. Наоборот, Великобритания не видела ничего плохого в усилении Пруссии на Европейском континенте, а вот в лице Франции видела своего традиционного соперника в международных делах.

Мнения современников

Эдмон де Гонкур[12]:

«Кто сможет описать изнеможение лиц, штурм киосков, тройную линию читателей газет перед каждой газовой горелкой? Затем недовольный возглас толпы, в которой гнев сменяет изумление, и шайки, пробегающие бульвар, крича: „Поражение!“»

Эдмон де Гонкур, описывающий в своей газете реакцию парижан на объявление о поражении при Седане. За капитуляцией Наполеона III последовали 4 сентября, ниспровержение Второй империи и провозглашение Третьей республики в Париже.

Напишите отзыв о статье "Франко-прусская война"

Примечания

  1. Бенедетти // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. В эту цифру вошли 4009 прусских солдат, которые пропали без вести и впоследствии не были найдены. Также 290 смертельных несчастных случаев, 29 самоубийств в прусской армии и 10 721 солдат умерших от ранений.
  3. Всего в германской армии заболело 300 000 человек
  4. Половина из них умерло из-за эпидемии оспы, распространенной французскими военнопленными
  5. 1 2 3 От всех причин
  6. В эту цифру входят войска Баварии (50 000 пехота, 5500 кавалерия и 192 орудия), Вюртемберга (15 000 пехота, 1500 кавалерия и 54 орудия) и Бадена (11 700 пехота, 1800 кавалерия и 54 орудия). Из 1 451 992 человек 338 738 солдат остались в Германии.
  7. Из них 915 000 состояли на службе с 15 июля 1870 г. по 1 марта 1871 г., 735 000 сформированы как новые подразделения и 417 366 входили в состав Национальной гвардии.
  8. В эту цифру вошли 17 000 французов умерших в плену (всего в плен попало 474 414 французских солдат), 2000 умерших во время интернирования в Швейцарии и Бельгии (всего 96 492 французских солдат были разоружены в Швейцарии и Бельгии) и 23 000 солдат умерших от ранений.
  9. Всего во французской армии заболело 320 000 человек
  10. Из них 47 000 погибло во время бомбардировки Парижа.
  11. История дипломатии. Т.1. С.518—519.
  12. Грант Р. Дж. Nationalisme et modernisation — La montée de l'Empire germanique — Guerre franco-prussienne — Sedan // Batailles — les plus grands combats de l'antiquité à nos jours = Battles — a visual journey trought 5,000 years of combat. — 1-е изд. — М.: Flammarion, 2007. — С. 259. — 360 с. — ISBN 978-2-0812-0244-3.  (фр.)

Литература

  • Леер, [runivers.ru/lib/detail.php?ID=433662 Публичные лекции о войне 1870—1871 годов между Францией и Германией, СПб.: Типография Департамента уделов, 1873]
  • Мольтке, Гельмут Карл Бернхард фон. [militera.lib.ru/h/moltke_h/index.html История германо-французской войны 1870–1871 гг.] = Moltke H. Geschichte des Deutsch-Französischen Krieges von 1870–1871. — Berlin: E.S.Mittler u. Sohn, 1891. — Москва: Воениздат, 1937. — 360 с.
  • Свечин А. А. [militera.lib.ru/science/svechin2b/06.html Франко-германская война 1870—1871 гг] // [militera.lib.ru/science/svechin2b/index.html Эволюция военного искусства]. — М.-Л.: Военгиз, 1928. — Т. II.
  • Тарле Е. В. История дипломатии. Том II. — Москва: Политическая литература, 1959. — стр. 743, 744

Ссылки

Отрывок, характеризующий Франко-прусская война



Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.