Франкское государство

Франкская империя
Francia, Frankia
империя, королевство
← конец V века — 843 →   →   →
Флаг Герб
Столица	Аахен
Язык(и)	франкский, латинский
Религия	франкское язычество, христианство
Форма правления	раннефеодальная монархия
Династия	Меровинги, Каролинги
Короли
- V век—800	Список королей Франции
Император Запада
- 800—814	Карл Великий
- 814—840	Людовик I Благочестивый
- 840—855	Лотарь I

К:Исчезли в 843 году

Фра́нкское госуда́рство (короле́вство; фр. royaumes francs, лат. regnum (imperium) Francorum), реже Франкия (лат. Francia) — условное название государства в Западной и Центральной Европе c V по IX века, которое образовалось на территории Западной Римской империи одновременно с другими варварскими королевствами. Эта территория была населена франками начиная с III столетия. Вследствие непрерывных военных походов майордома франков Карла Мартелла, его сына Пипина Короткого, а также внука Карла Великого, территория империи франков к началу IX века достигла самых больших размеров в период своего существования.

Вследствие традиции разделять наследство между сыновьями, территория франков только условно управлялась как единое государство, фактически она была разделена на несколько подчиненных королевств (regna). Количество и расположение королевств менялось с течением времени, и изначально Франкией называлось только одно королевство, а именно Австразия, располагавшееся в северной части Европы на реках Рейн и Маас; тем не менее иногда в это понятие включали и королевство Нейстрия, находившееся севернее реки Луара и западнее реки Сена. С течением времени применение названия Франкия смещалось в направлении Парижа, установившись в результате над областью бассейна реки Сены, окружавшей Париж (в наши дни известной под именем Иль-де-Франс) и давшей своё имя всему королевству Франция.

История появления и развитие

Происхождение названия

Первое письменное упоминание названия Франкии содержится в хвалебных речах, датированных началом III столетия. В то время это понятие относилось к географической области севернее и восточнее реки Рейн, приблизительно в треугольнике между Утрехтом, Билефельдом и Бонном. Это название охватывало земельные владения германских племён сикамбров, салических франков, бруктеров, ампсивариев, хамавов и хаттуариев. Земли некоторых племён, к примеру, сикамбров и салических франков, были включены в Римскую империю, и эти племена снабжали воинами приграничные войска римлян. А в 357 году вождь салических франков включил свои земли в состав Римской империи и упрочил своё положение благодаря союзу, заключенному с Юлианом II, оттеснившим племена хамавов назад в Хамаланд.

Значение понятия Франкия расширялось по мере разрастания земель франков. Некоторые из франкских вождей, к примеру Бавтон и Арбогаст, присягнули на верность римлянам, а другие, например, Маллобаудес, действовали на романских землях по иным мотивам. После падения Арбогаста его сын Аригиус преуспел в установлении наследуемого графства в Трире, а после падения узурпатора Константина III некоторые франки встали на сторону узурпатора Иовина (411 год). После смерти Иовина в 413 году римляне уже не смогли сдерживать франков в их границах.

Вождь франков Теодомер был казнён римлянами, но эта смерть не принесла ожидаемого результата. Примерно в 428 году его сын, вождь салических франков Хлодион, чьи владения включали Токсандрию и Civitas Tungrorum (со столицей в современном Тонгерене), устраивал многочисленные вылазки на территорию римлян и смог включить в свои владения римскую колонию Камбре и земли современного департамента Сомма. Несмотря на утверждения Сидония Аполлинария о том, что Флавию Аэцию удалось в сражениях с франками на время оттеснить их (примерно 431 год), эти времена являются началом новой многовековой эпохи — эпохи правления германских франков над всё большим числом галло-романских владений.

Королевство Хлодиона получило новые границы, а понятие Франкия навсегда получило новое значение. Франкское государство перестало означать «земли варваров за Рейном» (barbaricum trans Rhenum), а стало политической силой на обоих берегах реки, имеющей существенное влияние на романскую политику. Родственники Хлодиона, династия Меровингов, расширили границы государства франков ещё дальше на юг. К тому же из-за разбойных нападений племён саксов у северо-восточной границы владений франков большая часть франков была вынуждена переселиться юго-западнее, на земли, расположенные примерно между рекой Соммой и Мюнстером.

Период Меровингов

Исторический вклад преемников Хлодиона достоверно не известен. Определённо можно утверждать только что Хильдерик I, вероятно, внук Хлодиона, правил Салическим королевством с центром в Турне, являясь федератом римлян. Историческая роль Хильдерика заключается в завещании земель франков сыну Хлодвигу, начавшему распространять власть над другими франкскими племенами и расширять области своего владения в западную и южную часть Галлии. Королевство франков было основано королём Хлодвигом I и в течение трёх веков стало мощнейшим государством Западной Европы.

В отличие от своих родственников-ариан, Хлодвиг принял католическое христианство. В ходе 30-летнего правления (481 год — 511 год) он нанёс поражение римскому полководцу Сиагрию, покорив римский анклав Суассон, нанёс поражение алеманнам (Битва при Толбиаке, 504 год), поставив их под контроль франков, победил вестготов в битве при Вуйе в 507 году, завоевав всё их королевство (за исключением Септимании) со столицей в Тулузе, а также покорил бретонцев (согласно утверждениям франкского историка Григория Турского), сделав их вассалами Франкии. Он подчинил все (или большинство) соседствующие франкские племена, живущие по течению Рейна, и включил их земли в своё королевство. Также он подчинил различные римские военизированные поселения (лаети), разбросанные по территории Галлии. К концу 46-летней жизни Хлодвиг правил всей Галлией, за исключением провинции Септимания и Бургундского королевства на юго-востоке.

Правление Меровингов было наследственной монархией. Короли франков придерживались практики делимого наследования, разделяя свои владения среди сыновей. Даже когда правили несколько королей Меровингов, королевство — почти как в поздней Римской империи — воспринималось как единое государство, руководимое коллективно несколькими королями, и только череда разного рода событий приводила к объединению всего государства под властью одного короля. Короли Меровингов правили по праву помазанников Божьих, и их королевское величие символизировали длинные волосы и аккламация, которая осуществлялась их подъёмом на щит согласно традициям германских племён по выбору вождя. После смерти Хлодвига в 511 году территории его королевства были разделены между его четырьмя взрослыми сыновьями таким образом, чтобы каждому досталась примерно равная часть фиска.

Сыновья Хлодвига выбрали своими столицами города вокруг северо-восточной области Галлии — сердца франкского государства. Старший сын Теодорих I правил в Реймсе, второй сын Хлодомир — в Орлеане, третий сын Хлодвига Хильдеберт I — в Париже и, наконец, младший сын Хлотарь I — в Суассоне. Во время их правления во франкское государство были включены племена тюрингов (532 год), бургундов (534 год), а также саксов и фризов (примерно 560 год). Отдалённые племена, жившие за Рейном, не были надёжно подчинены франкскому владычеству и, хотя их принуждали участвовать в военных походах франков, во времена слабости королей эти племена были неуправляемы и часто пытались выйти из государства франков. Тем не менее, франки сохранили в неизменном виде территориальность романизированного бургундского королевства, превратив его в одну из главных своих областей, включающую центральную часть королевства Хлодомира со столицей в Орлеане.

Надо отметить, что отношения между братьями-королями нельзя назвать дружественными, большей частью они соперничали друг с другом. После смерти Хлодомира (524 год) его брат Хлотарь убил сыновей Хлодомира, чтобы завладеть частью его королевства, которое согласно традиции разделили между оставшимися братьями. Старший из братьев, Теодорих I, скончался от болезни в 534 году и его старший сын, Теодеберт I, сумел отстоять своё наследство — самое крупное франкское королевство и сердце будущего королевства Австразия. Теодеберт стал первым франкским королём, официально разорвавшим связь с Византийской империей, начав чеканить золотые монеты со своим изображением и назвав себя Великим королём (magnus rex), подразумевая свой протекторат, распространяющийся вплоть до римской провинции Паннония. Теодеберт включился в Готские войны на стороне германских племён гепидов и ломбардов против остготов, присоединив к своим владениям провинции Реция, Норик и часть области Венеция. Его сын и наследник, Теодебальд, не смог удержать королевство, и после его смерти в 20-летнем возрасте всё огромное королевство отошло Хлотарю. В 558 году, после смерти Хильдеберта, правление всем франкским государством было сосредоточено в руках одного короля, Хлотаря.

Когда в 561 году Хлотарь скончался от лихорадки в возрасте 64 лет, франкское государство было вновь разделено на 4 части между сыновьями Хлотаря. Столицы остались в тех же городах. Старший сын, Хариберт I, унаследовал королевство со столицей в Париже и правил всей западной Галлией. Второй сын, Гунтрамн, получил прежнее королевство бургундов, дополненное землями центральной Франции, окружавшими старую столицу — Орлеан, а также большую часть Прованса. Малая часть Прованса, а также провинция Овернь и восток Аквитании отошли третьему сыну, Сигиберту I, который также унаследовал Австразию с её главными городами Реймс и Мец. Самое малое королевство — Суассон — досталось младшему сыну Хильперику I. Это королевство Хильперика, после его смерти в 584 году, явилось основой возникшего впоследствии королевства Нейстрия.

Этот второй раздел наследства на четверых вскоре был сорван братоубийственными войнами, которые начались, по утверждению наложницы (и последующей жены) Хильперика I Фредегонды, вследствие убийства его супруги Галесвинты. Супруга Сигиберта, Брунгильда, которая также была сестрой убитой Галесвинты, подстрекала мужа к войне. Конфликт между двумя королевами существовал вплоть до следующего века. Гунтрамн пытался добиться мира, и при этом дважды (585 год и 589 год) пытался завоевать Септиманию у готов, но оба раза терпел поражение. После скоропостижной смерти Хариберта в 567 году все оставшиеся братья получили своё наследство, но Хильперик смог во время войн дополнительно увеличить могущество, снова покорив бретонцев. После его смерти Гунтрамну понадобилось снова покорять бретонцев. Заключенный в 587 году договор Андело — в тексте которого франкское государство явно называется Франкией — между Брунгильдой и Гунтрамном закрепил протекторат последнего над юным сыном Брунгильды, Хильдебертом II, который был преемником Сигиберта, убитого в 575 году. По совокупности, владения Гунтрамна и Хильдеберта более чем в 3 раза превышали размер королевства наследника Хильперика, Хлотаря II. В эту эпоху франкское государство состояло из трёх частей и такое деление в будущем продолжит существование в виде Нейстрии, Австразии и Бургундии.

После смерти Гунтрамна в 592 году Бургундия целиком отошла Хильдеберту, который тоже вскоре скончался (595 год). Королевство поделили два его сына, старшему Теодеберту II досталась Австразия и часть Аквитании, которой владел Хильдеберт, а младшему — Теодориху II — отошла Бургундия и часть Аквитании, которой владел Гунтрамн. Объединившись, братья смогли завоевать большинство территории королевства Хлотаря II, у которого в итоге осталось во владении только несколько городов, но его самого братья пленить не смогли. В 599 году братья направили войска к Дормелю и заняли регион Дентелин, однако впоследствии они перестали доверять друг другу и оставшееся время своего правления провели во вражде, которую зачастую разжигала их бабушка Брунгильда. Она была недовольна тем, что Теодеберт отлучил её от своего двора, и впоследствии убедила Теодориха свергнуть старшего брата и убить его. Это произошло в 612 году, и всё государство его отца Хильдеберта снова оказалось в одних руках. Однако это длилось недолго, поскольку Теодорих умер в 613 году, готовя военный поход против Хлотаря, оставив внебрачного сына Сигиберта II, которому в это время было примерно 10 лет. Среди итогов правления братьев Теодеберта и Теодориха успешная военная кампания в Гаскони, где они основали герцогство Васкония, и покорение басков (602 год). Это первое покорение Гаскони принесло им также земли южнее Пиренеев, а именно — Бискайя и Гипускоа; однако в 612 году их получили висготы. На противоположной стороне своего государства алеманны в ходе восстания победили Теодориха, и франки утратили власть над племенами, живущими за Рейном. Теодеберт в 610 году путём вымогательства получил от Теодориха герцогство Эльзас, положив начало длительному конфликту о принадлежности региона Эльзас между Австразией и Бургундией. Этот конфликт завершится только в конце XVII столетия.

В результате междоусобиц представителей дома правящей династии — Меровингов — власть постепенно переходила в руки майордомов, занимавших должности управляющих королевского двора. Во время недолгой юной жизни Сигиберта II должность майордома, которая прежде редко замечалась в королевствах франков, стала занимать ведущую роль в политическом устройстве, и группы франкской знати стали объединяться вокруг майордомов Варнахара II, Радо и Пипина Ланденского для того, чтобы лишить реальной власти Брунгильду, прабабку юного короля, и передать власть Хлотарю. Сам Варнахар к этому времени уже занимал пост майордома Австразии, тогда как Радо и Пипин получили эти должности в качестве вознаграждения за успешный государственный переворот Хлотаря, казнь семидесятилетней Брунгильды и убийство десятилетнего короля.

Сразу же после своей победы правнук Хлодвига Хлотарь II в 614 году провозгласил Эдикт Хлотаря II (еще известный как Парижский эдикт), который в целом считается набором уступок и послаблений для франкской знати (в последнее время эта точка зрения ставится под сомнение). Положения эдикта в первую очередь были направлены на обеспечение правосудности и прекращение коррупции в государстве, однако он также зафиксировал зональные особенности трёх королевств франков и, вероятно, наделил представителей знати большими правами по назначению судейских органов. К 623 году представители Австразии начали настойчиво требовать назначения своего собственного короля, поскольку Хлотарь очень часто отсутствовал в королевстве, а также потому, что там его считали чужаком, вследствие его воспитания и предшествующего правления в бассейне реки Сены. Удовлетворив это требование, Хлотарь даровал сыну Дагоберту I правление Австразией, и тот был должным образом одобрен воинами Австразии. Однако несмотря на то, что Дагоберт имел полную власть в своем королевстве, Хлотарь сохранил безусловный контроль над всем франкским государством.

В годы совместного правления Хлотаря и Дагоберта, о которых часто говорят «последние правящие Меровинги», не полностью покорённые с конца 550-х годов саксы восстали под предводительством герцога Бертоальда, но были разбиты совместными войсками отца и сына и вновь включены во франкское государство. После смерти Хлотаря в 628 году, Дагоберт по завету отца даровал часть королевства младшему брату Хариберту II. Эта часть королевства была сформирована вновь и названа Аквитанией. Территориально она соответствовала южной половине прежней романской провинции Аквитания и её столица находилась в Тулузе. Также в это королевство были включены города Каор, Ажен, Перигё, Бордо и Сент; герцогство Васкония также было включено в число его земель. Хариберт успешно воевал с басками, но после его смерти они восстали снова (632 год). В эти же времена бретонцы опротестовали франкское владычество. Король бретонцев Юдикаэль под угрозами Дагоберта направить войска смягчился и заключил соглашение с франками, по которому уплатил дань (635 год). В тот же год Дагоберт послал войска на усмирение басков, что и было успешно выполнено.

Тем временем, по приказу Дагоберта убит Хильперик Аквитанский, наследник Хариберта, и всё франкское государство вновь оказалось в одних руках (632 год), несмотря на то, что в 633 году влиятельная знать Австразии вынудила Дагоберта назначить их королём своего сына Сигиберта III. Этому всячески способствовала «верхушка» Австразии, желавшая иметь своё обособленное правление, поскольку при королевском дворе преобладали аристократы Нейстрии. Хлотарь правил в Париже десятилетия, прежде чем стать королём в Меце; также и династия Меровингов во все времена после него являлась в первую очередь монархией Нейстрии. В действительности, первое упоминание «Нейстрии» в летописях происходит в 640-х годах. Такая задержка упоминания по сравнению с «Австразией», вероятно, имеет место, потому что нейстрианцы (составлявшие большинство авторов того времени) называли свои земли просто «Франкией». Бургундия в те времена также противопоставляет себя относительно Нейстрии. Тем не менее, во времена Григория Турского были австразианцы, считавшиеся народом, обособленным внутри королевства, и предпринимавшие довольно резкие действия для обретения независимости. Дагоберт в сношениях с саксами, алеманнами, тюрингами, а также со славянами, жившими за пределами франкского государства и которых он намеревался заставить платить дань, но потерпел поражение от них в Битве под Вогастисбургом, приглашал всех представителей восточных народностей ко двору Нейстрии, но не Австразии. Именно это, в первую очередь, заставляло Австразию просить о назначении своего собственного короля.

Молодой Сигиберт правил под влиянием майордома Гримоальда Старшего. Именно он убедил бездетного короля усыновить своего собственного сына Хильдеберта. После смерти Дагоберта в 639 году герцог Тюрингии Радульф организовал мятеж и попытался объявить себя королём. Он победил Сигиберта, после чего произошёл важнейший перелом в развитии правящей династии (640 год). В ходе военной кампании король утратил поддержку многих вельмож, а слабость монархических институтов того времени доказывалась неспособностью короля вести эффективные военные действия без поддержки знати; к примеру, король был не способен даже обеспечить собственную охрану без верноподданной поддержки Гримоальда и Адальгизеля. Зачастую именно Сигиберт III считается первым из ленивых королей (фр. Roi fainéant), и не потому, что он ничего не делал, а из-за того, что мало что довёл до конца.

Хлодвиг II, наследовавший у Дагоберта Нейстрию и Бургундию, которые будут впоследствии поглощены, но пока ещё управляются самостоятельно, достиг совершеннолетия только в самом конце своего правления. Над ним всецело главенствовала его мать Нантильда и майордом Нейстрии Эрхиноальд. Преемник Эрхиноальда, Эброин, владел королевством следующие 15 лет, в которые почти непрерывно шли гражданские войны. Сигиберт умер в 656 году, заслужив репутацию святого (позже будет канонизирован). Его родной сын (появившийся на свет уже после усыновления Хильдеберта) был отослан в монастырь в далёкую Ирландию, а Австразией стал править родной сын майордома Гримоальда. Эброин со временем объединил всё франкское государство для наследника Хлодвига II, Хлотаря III, убив Гримоальда и Хильдеберта в 661 году. Однако Австразия снова потребовала собственного короля, и Хлотарь назначил им своего младшего брата Хильдерика II. Во времена правления Хлотаря франки предпринимали нападения на северо-западные области Италии, но были разбиты лангобардским королём Гримоальдом неподалёку от Риволи.

Франкская знать смогла поставить под свой контроль всю деятельность королей благодаря праву влиять на назначение майордомов. Сепаратизм знати приводил к тому, что Австразия, Нейстрия, Бургундия и Аквитания все более обособлялись друг от друга. Правившие в них в VII в. т. н. «ленивые короли» не обладали ни авторитетом, ни материальными ресурсами.

Период господства майордомов

В 673 году Хлотарь III скончался, и отдельные представители знати Нейстрии и Бургундии попросили его младшего брата Хильдерика II стать королём всего государства, однако вскоре у него начались серьёзные размолвки с нейстрийской знатью и в 675 году он был убит. Правление Теодориха III окончательно подтвердило закат династии Меровингов. Являясь абсолютным нейстрийцем, он объединился со своим майордомом Берхаром и пошёл войной на Австразию, где из Ирландии вернули Дагоберта II, сына Сигиберта III, и провозгласили своим королём (в противовес Хлодвигу III). В 687 году он потерпел поражение от Пипина Геристальского, майордома Австразии из рода Арнульфингов, имевшего реальную власть в этом королевстве, в битве при Тертри и, в результате, был вынужден признать Пипина как единого майордома и герцога франков (лат. dux et princeps Francorum) (почётный титул, предвещающий, согласно неизвестному автору «Книги истории франков», начало эпохи «правления» Пипинидов). В дальнейшем деятельность монархов династии Меровингов, согласно дошедшим до нас источникам, только изредка была существенной и самостоятельной.

В период разброда и неразберихи 670-х — 680-х годов были предприняты попытки снова утвердить верховенство франков над фризами, но эти попытки были безуспешны. Тем не менее, в 689 году Пипин начал кампанию покорения Западной Фризии (Frisia Citerior) и в сражении возле городка Дорестад, в то время бывшего важным торговым перевалочным пунктом, победил короля Фризии Радбода. В итоге во Франкское государство вошли все земли, находившиеся между рекой Шельда и в то время эстуарием Вли. Затем, около 690 года, Пипин напал на центральную Фризию и захватил Утрехт. В 695 году Пипин даже способствовал образованию Архиепархии Утрехта для обращения фризов в христианство, которую возглавил епископ Виллиброрд. Тем не менее, Восточная Фризия (Frisia Ulterior) оставалась свободной от протектората франков.

Добившись огромного успеха в покорении фризов, Пипин обратил своё внимание на алеманнов. В 709 году он начал войну против Виллехари, герцога Ортенау, предположительно за наследование герцогства скончавшегося Готфрида для своих юных сыновей. Разные посторонние вмешательства привели ещё к одной войне в 712 году, после чего алеманны были возвращены на некоторое время под владычество франков. Однако регионы южной Галлии, которая не находилась под влиянием рода Арнульфингов, стали отдаляться от королевского двора, чему всячески способствовали их предводители — воин, а затем епископ Саварик Осерский, не признавший Арнульфингов аристократ Антенор Прованский и герцог Аквитании Эд Великий. Годы правления Хлодвига IV, умершего уже в 13 лет, и его брата Хильдеберта III — с 691 по 711 год — были отмечены всеми характерными признаками правления так называемых «ленивых королей», хотя доказано, что Хильдеберт принимал решения, шедшие вразрез с интересами предполагаемого покровителя из семейства Арнульфингов.

После смерти Пипина в 714 году Франкское государство погрузилось в гражданскую войну, а герцоги дальних регионов стали независимыми де факто. Назначенный Пипином преемник, Теодоальд, действовавший под покровительством вдовы Пипина и его бабки, Плектруды, поначалу противился попыткам короля, Дагоберта III, назначить майордомом во всех трёх королевствах Рагенфреда, но вскоре появился третий кандидат на майордомство в Австразии в лице взрослого нелегитимного сына Пипина, Карла Мартелла. После того, как король (теперь уже Хильперик II) и Рагенфред нанесли поражение Плектруде и Теодоальду, Карл смог на короткое время провозгласить своего короля, Хлотаря IV, в противоположность Хильперику. И наконец, в битве при Суассоне в 719 году, Карл окончательно разгромил своих соперников и вынудил их к бегству, впоследствии согласившись с возвращением короля при условии получения должностей его отца (718 год). С этого момента больше не было действующих королей династии Меровингов и франками правил Карл и его наследники династии Каролингов.

После 718 года Карл Мартелл вступил в череду войн, целью которых было укрепление превосходства франков в Западной Европе. В 718 году он сокрушил мятежных саксов, в 719 году он опустошил Западную Фризию, в 723 году снова подавил саксов, а в 724 году нанёс поражение Рагенфреду и восставшим нейстрийцам, окончательно завершив период гражданских войн в эпоху своего правления. В 721 году, после смерти Хильперика II, он провозгласил королём Теодориха IV, но тот был марионеткой Карла. В 724 году он отстоял свою кандидатуру Хугберта для наследования баварского герцогства и в баварских военных кампаниях (725 и 726 годы) ему помогли алеманны, после чего законы там провозглашались именем Теодориха. В 730 году Алеманния была порабощена силой, а её герцог Лантфрид был убит. В 734 году Карл воевал против Восточной Фризии и в конце концов овладел этими землями.

В 730-х годах покорившие Испанию арабы также подчинили Септиманию и начали своё продвижение на север в центральную Франкию и в долину Луары. Именно в это время (примерно 736 год) Мауронтус, герцог Прованса, призвал на помощь арабов, чтобы противостоять растущей экспансии Каролингов. Однако, Карл вторгнулся в долину Роны вместе со своим братом Хильдебрандом I и армией лангобардцев и разорил эти земли. Именно из-за союза с лангобардцами против арабов Карл не стал поддерживать папу Григория III против лангобардцев. В 732 или 737 году (современные учёные не пришли к согласию о точной дате) Карл выступил против армии арабов на участке между Пуатье и Туром и разбил их в битве при Пуатье, остановив продвижение арабов к северу от Пиренеев и обратив их в бегство; при этом реальные интересы Карла находились северо-восточнее, а именно у саксов — от них он стал получать дань, которую те веками платили Меровингам.

Незадолго до своей смерти в октябре 741 года Карл разделил государство, как если бы он был королём, между своими двумя сыновьями от первой жены, обойдя своего самого младшего сына Грифона, получившего весьма небольшую долю (достоверно не известно какую). Несмотря на то, что правящего короля в государстве не было со времени смерти Теодориха в 737 году, сыновья Карла — Пипин Короткий и Карломан всё ещё оставались майордомами. Каролинги переняли от Меровингов статус и церемониал царствующих особ, но не королевские титулы. После разделения государства Австразия, Алеманния и Тюрингия отошли к Карломану, а Нейстрия, Прованс и Бургундия — Пипину. Весьма показательна фактическая независимость герцогств Аквитания (под властью Гунальда I) и Баварии (под властью Одилона), поскольку их даже не включили в раздел Франкского государства.

После того как Карл Мартелл был погребён в аббатстве Сен-Дени рядом с королями Меровингами, немедленно вспыхнул конфликт между Пипином и Карломаном с одной стороны и их младшим братом Грифоном с другой. Несмотря на то, что Карломан пленил и заключил Грифона под стражу, вероятно, между старшими братьями была неприязнь, вследствие которой Пепин освободил Грифона в то время, когда Карломан совершал паломничество в Рим. По всей видимости, чтобы уменьшить амбиции своего брата, Карломан в 743 году предложил вызвать из монастыря Хильдерика III и провозгласить его королём. По одним предположениям, позиции двух братьев были довольно слабы, по другим — Карломан действовал в основном в интересах партии легитимистов и лоялистов в королевстве.

В 743 году Пипин начал военную кампанию против баварского герцога Одилона и вынудил его признать верховенство франков. Карломан также развернул кампанию против саксов и совместно они подавили восстание басков под предводительством Гунальда и мятеж алеманнов, в котором, по всей видимости, погиб Лиутфрид, сражаясь либо за, либо против, братьев. Однако в 746 году армию франков остановили, поскольку Карломан решил уйти в монастырь аббатства у горы Соракт. Властное положение Пипина укрепилось и открылся путь к провозглашению его королём в 751 году.

Период Каролингов

Пипин Короткий правил как выборный король. Хотя подобные выборы случались в истории очень редко, общая норма тевтонских законов указывала, что король опирается на поддержку признанных авторитетных членов общества. Такие члены сообщества имеют право выбрать нового лидера из правящей династии, «заслуживающего быть королём», в случае, когда они полагают, что прежний лидер не способен повести их в победоносном сражении. Даже несмотря на то, что в последующей Франции королевство передавалось по наследству, короли поздней Священной Римской империи не смогли упразднить традицию выборности и продолжали властвовать в качестве выборных правителей вплоть до формального заката империи в 1806 году.

Пипин укрепил своё положение в 754 году войдя в коалицию с папой Стефаном II, который на роскошной церемонии в Париже в Сен-Дени преподнёс королю франков копию подложной грамоты, известной как Дар Константина, помазав Пипина и его семейство на царство и провозгласив его защитником Католической церкви (лат. patricius Romanorum). Спустя год Пипин выполнил данное папе обещание и вернул папству Равеннский экзархат, отвоевав его у лангобардов. Пипин передаст в дар папе в качестве Пипинова дара покорённые земли вокруг Рима, закладывая основы папского государства. Папский престол имел все основания полагать, что восстановление монархии у франков создаст почитаемую основу власти (лат. potestas) в виде нового мирового порядка, в центре которого будет находиться папа римский.

После смерти Пипина в 768 году королевство снова было разделено между его сыновьями Карлом и Карломаном. Отношения между братьями были дурными, и вскоре Карломан умирает, после чего вся власть сосредотачивается в руках его брата, который позже получит прозвище «Великий». Он известен как благопристойно образованный, эрудированный и полный энергии персонаж, ставший легендой в последующей истории как Франции, так и Германии. Важной заслугой Карла Великого считается восстановление равновесия сил между императором и папой.

Начиная с 772 года Карл покорил саксов и окончательно включил их земли в государство франков. Эта военная кампания укрепила обычай обращения в христианство неримскими правителями своих соседей при помощи вооруженных сил; католические проповедники из числа франков, наряду с проповедниками из Ирландии и англосаксонской Англии, приходили на земли саксов начиная с середины VIII века, что вызвало нарастание конфликта с саксами, сопротивлявшимся деятельности миссионеров и параллельно вооруженным посягательствам. Основной противник Карла, Видукинд Саксонский, принял крещение в 785 году (это было одним из условий мирного договора), но прочие предводители саксов продолжали сопротивляться. После своей победы в 787 году при Вердене Карл распорядился казнить несколько тысяч пленённых саксонских язычников. После нескольких последующих восстаний саксы признали своё полное поражение в 804 году. После этого государство франков расширилось на восток вплоть до реки Эльбы. Чтобы способствовать принятию саксами христианства, Карл основал несколько епископств, среди которых были диоцезы Бремена, Мюнстера, Падерборна и Оснабрюка.

Примерно в то же время (773—774 годы) Карл покорил лангобардов, после чего северная Италия оказалась под его влиянием. Он возобновил выплату пожертвований Ватикану и обещал папству защиту со стороны франкского государства.

В 788 году против Карла восстал Тассилон III, баварский герцог. После разгрома восстания Бавария была включена в королевство Карла. Тем самым был не только пополнен королевский фиск, но также существенно ослаблена мощь и влияние Агилольфингов, другой главенствующей династии среди франков и потенциальных соперников Карла. Вплоть до 796 года Карл продолжал расширять границы королевства ещё далее на юго-восток, на территорию современной Австрии и некоторых частей Хорватии.

Таким образом, Карл создал государство, простирающееся от Пиренеев на юго-западе (фактически после 795 года включавшее территории северной Испании (Испанская марка)) через почти всю территорию современной Франции (за исключением Бретани, которая никогда не была покорена франками) на восток, включая большую часть современной Германии, а также северные области Италии и современную Австрию. В церковном священноначалии епископы и аббаты стремились получить попечительство королевского двора, где собственно и находились первоисточники покровительства и защиты. Карл в полной мере проявил себя как предводитель западной части христианского мира и его покровительство над монастырскими интеллектуальными центрами стало началом так называемого периода каролингского возрождения. Наряду с этим при Карле был построен большой дворец в Ахене, множество дорог и водный канал.

В первый день Рождества 800 года в Риме папа Лев III короновал Карла Великого как Римского императора, что было представлено как неожиданная церемония (Карл не хотел быть обязанным епископу Рима). Этот факт явился очередным шагом папства в череде символических знаков, которые должны были подчеркнуть общность папского авторитета (лат. auctoritas) и имперского могущества (лат. potestas). Несмотря на то, что Карл Великий, принимая во внимание возмущение Византии, предпочитал именоваться титулом Император, король франков и лангобардов, данная церемония официально признала франкское государство в качестве преемника Западной Римской империи (учитывая, что только подложный «Дар» дал папе политическое право сделать это), тем самым положив начало полемике с Византией на тему принадлежности слова «Римская» в именовании. Протестовав поначалу против неправномерного присвоения прав, в 812 году император Византии Михаил I признал Карла Великого императором. Коронация обеспечила необратимую правомерность главенства Каролингов среди всех династий франков. Позже, в 962 году, такая причинная связь будет использована ещё раз, но уже династией Оттонидов.

Карл Великий скончался 28 января 814 года в Ахене и был погребён там же, в собственной дворцовой часовне. В отличие от прежней Римской империи, войска которой после поражения в Битве в Тевтобургском Лесу в 9 году переходили Рейн только чтобы отомстить за поражение, Карл Великий окончательно сокрушил силы германцев и славян, досаждавших его государству, и расширил границы своей империи до реки Эльба. Эта империя в исторических источниках называется Франкской империей, Каролингской империей или Империей Запада.

Раздел империи

У Карла I Великого было несколько сыновей, однако только один пережил отца. Этот сын, Людовик Благочестивый, унаследовал от своего отца всю единую Франкскую империю. При этом такое единоличное наследование было не умыслом, а делом случая. Каролинги придерживались обычая делимого наследования и, после смерти Людовика в 840 году, после короткой гражданской войны три его сына заключили в 843 году так называемый Верденский договор, по которому империя была разделена на три части:

1. Старший сын Людовика, Лотарь I, получил титул Императора, однако в реальности он стал правителем только Срединного королевства — центральных областей франкского государства. Его три сына, в свою очередь, разделили это королевство между собой в виде Лотарингии, Бургундии, а также Ломбардии на севере Италии. Все эти земли, имевшие различные традиции, культуру и народности, позже перестанут существовать как самостоятельные королевства, и в итоге станут Бельгией, Нидерландами, Люксембургом, Лотарингией, Швейцарией, Ломбардией, а также различными департаментами Франции, расположенными вдоль речного бассейна Роны и горного массива Юра.
2. Второй сын Людовика, Людовик II Немецкий, стал королём Восточно-Франкского королевства. Эта область позже стала основой для образования Священной Римской империи путём добавления к Королевству Германия дополнительных территорий из Срединного королевства Лотаря: большая часть этих земель в итоге превратится в современные Германию, Швейцарию и Австрию. Преемники Людовика Немецкого указаны в списке монархов Германии.
3. Третий сын Людовика, Карл II Лысый, стал королём западных франков и правителем Западно-Франкского королевства. Эта область, в границах которой расположена восточная и южная части современной Франции, стала основой для последующей Франции при династии Капетингов. Преемники Карла Лысого указаны в списке монархов Франции.

Впоследствии, в 870 году, по Мерсенскому договору границы раздела будут пересмотрены, поскольку западное и восточное королевство разделят между собой Лотарингию. 12 декабря 884 года Карл III Толстый (сын Людовика Немецкого) объединяет в своих руках почти всю Империю Каролингов, за исключением Бургундии. В конце 887 года его племянник, Арнульф Каринтийский в ходе мятежа низлагает своего дядю и становится королём восточных франков. Карл отрёкся и вскоре (13 января 888 года) скончался. Эд, граф Парижа, был избран правителем западных франков и был коронован в течение месяца. На данном этапе Западно-Франкское королевство содержит земли Нейстрии на западе и регион, расположенный между реками Маас и Сена. Десять лет спустя в Западной Франкии будет восстановлено правление династии Каролингов и они будут править вплоть до 987 года, когда скончается последний король франков Людовик V.

Итоговый раздел Франкского государства

В итоге Франкское государство было разделено следующим образом:

• Западно-Франкским королевством правил Карл Лысый. Это королевство является предвестником современной Франции. Оно состояло из следующих крупных феодальных владений: Аквитания, Бретань, Бургундия, Каталония, Фландрия, Гасконь, Септимания, Иль-де-Франс и Тулуза. После 987 года королевство стало известно под именем Франция, поскольку представители новой правящей династии Капетингов изначально являлись герцогами Иль-де-Франс.
• Срединным королевством, земли которого были втиснуты между Восточной и Западной Франкией, правил Лотарь I. Образованное в результате Верденского договора королевство, включавшее Итальянское королевство, Бургундию, Прованс и западную часть Австразии, было «искусственным» образованием, не имевшим этнической или исторической общности. Это королевство было разделено в 869 году после смерти Лотаря II на Лотарингию, Прованс (причём Бургундия была в свою очередь разделена между Провансом и Лотарингией), а также северную Италию.
• Восточно-Франкским королевством правил Людовик II Немецкий. Оно содержало четыре герцогства: Швабия (Алемания), Франкония, Саксония и Бавария; к которым позже, после смерти Лотаря II добавились восточные части Лотарингии. Такое деление существовало вплоть до 1268 года, когда прервалась династия Гогенштауфенов. Оттон I был коронован 2 февраля 962 года, что положило начало истории Священной Римской империи (идея Translatio imperii). Начиная с X столетия Восточная Франкия также стала известна под именем Тевтонское королевство (лат. regnum Teutonicum) или Королевство Германия, и это название стало доминирующим в эпоху правления Салической династии. С этого времени, после коронации Конрада II, стал использоваться титул императора Священной Римской империи.

Общество во Франкском государстве

Законодательство

Различные племена франков, к примеру салические франки, рипуарские франки и хамавы, имели различные правовые нормы, которые были систематизированы и закреплены намного позже, главным образом при Карле Великом. При Каролингах появились так называемые варварские кодексы — Салическая правда, Рипуарская правда и Хамавская правда. В наши дни, по прошествии большого времени, ученым крайне сложно выделить их основы в раннем государстве франков. При Карле Великом также были кодифицированы Саксонская правда и Фризская правда. Другие германские племена к востоку от Рейна в эпоху господства франков начали кодифицировать свои племенные правовые нормы, к примеру в записях Алеманнская правда и Баварская правда соответственно для алеманов и баварцев. Повсеместно в королевствах франков Галло-римляне находились под действием Римского права, а духовенство под действием Канонического права. После того как франки покорили Септиманию и Каталонию, эти земли, находившиеся прежде под контролем готов, по прежнему продолжили использовать кодекс вестготов.

В раннем периоде нормы франкского законодательства сберегались рахимбургами — выборными коллегиями заседателей, которые запоминали их и передавали далее. В эпоху Меровингов для обнародования и сохранения королевских законов стали использовать капитулярии. Они использовались также при Каролингах, и даже впоследствии герцогами Сполето Ги и Ламбертом в ходе обновления королевства франков.

Наиболее значительным явился последний капитулярий Меровингов — Эдикт Хлотаря II (еще известный как Парижский эдикт) — выпущенный Хлотарем II в 614 году в присутствии своих вельмож, по своему смыслу напоминающий Великую хартию вольностей поскольку закреплял права франкской знати, хотя фактически его целью было устранение мздоимства в судебной системе и защита местных и региональных групп лиц. И даже после последнего капитулярия Меровингов, короли династии продолжали выполнять определенные юридические полномочия. Хильдеберт III даже открывал расследование дел против могущественных майордомов семейства Пипинидов и стал известен в народе за свою правосудность. Однако законодательные нормы франков впереди ожидало испытание эпохой Каролингского возрождения.

В числе правовых реформ, предпринятых Карлом Великим, стала систематизация и кодификация упомянутого выше обычного права. Также он стремился держать под контролем власть местных и региональных судов, направляя попарно королевских посланников (лат. missi dominici) для кратковременного надзора за отдельными регионами. Как правило, чтобы избежать конфликта интересов, посланники отбирались из числа представителей иных регионов. Их обязанности были оглашены в капитулярии 802 года. Они должны были осуществлять правосудие, добиваться уважения королевских прав, надзирать за правлением герцогов и графов (которые как и прежде назначались королём), принимать присягу на верность, а также надзирать за духовенством.

Общество

Городская и сельская жизнь

Самым существенным изменением в общественной жизни средневековой Галлии стал упадок торговли и кризис городской жизни. Хотя в Тёмные века уже существовало множество «городов», они являлись всего лишь укреплёнными поселениями или торговыми центрами, окружёнными правительственными или религиозными сооружениями; множество этих городов произошло от римских городов. Однако отмечается развитие сельского хозяйства, в особенности начало применения нового тяжелого плуга и растущие масштабы использования системы трёхпольного севооборота.

Денежная система

В государстве франков были в ходу византийские монеты до того как Теодеберт I начал чеканить собственную монету на заре своего правления. Во франкском государстве между 534 и 679 годами чеканили солиды и триенсы. Позже, примерно в 673—675 годах в обращении появились денарии (еще известные как денье); их чеканили от имени Хильдерика II и различных особ некоролевского происхождения. Начиная с 755 года и вплоть до XI столетия в Галлии на смену денарию Меровингов и фризскому пфеннигу пришёл денарий Каролингов.

Денарии впоследствии выпускались в оборот в Италии — после 794 года от имени правителей Каролингов, позже в X веке от имени так называемых «самородных» королей, и ещё позже именем германских императоров, начиная с Оттона Великого в 962 году. И наконец, денарии чеканились в Риме совместно от имени папы и императора, начиная с папы Льва III и Карла Великого и вплоть до конца X столетия.

См. также

• Каролингская империя
• Император Запада
• Список королей Франции
• Меровинги
• Каролинги

Литература

• Лебек С. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Article/lebek_prfrank.php Происхождение франков. V—IX века] / Перевод В. Павлова. — М.: Скарабей, 1993. — Т. 1. — 352 с. — (Новая история средневековой Франции). — 50 000 экз. — ISBN 5-86507-001-0.
• Тейс Л. Наследие Каролингов. IX — X века / Перевод с французского Т. А. Чесноковой. — М.: «Скарабей», 1993. — Т. 2. — 272 с. — (Новая история средневековой Франции). — 50 000 экз. — ISBN 5-86507-043-6.
• Григорий Турский. История франков = Historia Francorum. — М.: Наука, 1987. — 464 с.
• Сидоров А. И. [annuaire-fr.narod.ru/statji/Sidorov-2001.html Каролингская аристократия глазами современников] // Французский ежегодник 2001. М., 2001

Отрывок, характеризующий Франкское государство

– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.