Монтехо, Франсиско де

Франсиско де Монтехо и Альварес (исп. Francisco de Montejo y Alverez, 1479?, Саламанка, Испания — 1553?, Испания). Испанский конкистадор с титулом аделантадо, действовавший в Центральной Америке, сподвижник и соперник Грихальвы, Кортеса и Альварадо. Более всего известен как завоеватель Юкатана. Отличаясь чрезвычайной жестокостью, стал важным персонажем «Чёрной легенды».

О ранней его биографии сведений почти нет. В 1514 г. отправился на Кубу, где примкнул к Хуану де Грихальва. Во время экспедиции к Юкатану командовал четырьмя судами, имея воинское звание капитана. После возвращения на Кубу, знакомится с Кортесом, изъявляя желание участвовать в завоевании Мексики. Основатель города Веракрус. В 1519 г. именно Монтехо Кортес доверил доставку первых сокровищ и послания о завоевании Мексики королю Карлу V. В значительной степени, благодаря его дипломатическим талантам, Кортес был принят при дворе как триумфатор. В Испании Монтехо вступил в брак с Беатрис де Эррерой.

В 1526 г. Монтехо был королевским указом назначен генерал-капитаном Юкатана и губернатором этой провинции. Завоевание Юкатана началось в 1528 г., но индейцы майя, населявшие восточное побережье, особенно в Тулуме и Четумале, оказывали ожесточённое сопротивление. Монтехо применял самые варварские казни, вырезал целые селения и бросал женщин и детей боевым псам на растерзание.

Потерпев неудачу на восточном побережье, в 1530 г. Монтехо отправился на западное побережье Юкатана постепенно покорил территорию современного мексиканского штата Табаско. В 1531—1535 гг. Монтехо вторично пытался покорить Юкатан, на этот раз с запада. Первоначально он имел некоторые успехи, но в 1535 г. его войска вынуждены были покинуть полуостров. Одновременно, королевским указом 1533 г. Монтехо был назначен губернатором Гондураса, что вызвало военный конфликт с Альварадо, назначенным на эту же должность годом ранее. В 1536 г. Альварадо захватил Гондурас, и присоединил его к своим владениям, основал там плантации и золотые шахты. В 1540 г. Монтехо возвращает Гондурас себе.

В 1540 г. Монтехо организовал новое наступление на Юкатан, на этот раз завершившееся завоеванием полуострова. Основную роль в нём играл старший сын Монтехо — Франсиско де Монтехо Эль-Мосо (1508? — 1565). Монтехо Младший активно воевал в Кинтана-Роо, основал города Кампече (1540 г.) и Мериду (1542 г.). Всего на Юкатане он основал семь городов, каждый из которых носил при основании название Саламанка.

В 1546 г. Монтехо вновь вступает в полномочия генерал-капитана и аделантадо Юкатана, но из-за многочисленных конфликтов с духовенством, в том числе Диего де Ланда, в 1550 г. был отозван в Испанию, где и скончался после продолжительной и тяжкой болезни.

Современник о жестокостях Монтехо

Индейцы тяжело переносили ярмо рабства. Но испанцы держали разделенными их поселения, находившиеся в стране. Однако не было недостатка в индейцах, восстававших против них, на что они отвечали очень жестокими карами, которые вызвали уменьшение населения. Они сожгли живыми несколько знатных лиц в провинции Купуль, других повесили. Были получены сведения о [волнении] жителей Йобаина, селения Челей. Испанцы схватили знатных лиц, заперли в одном доме в оковах и подожгли дом. Их сожгли живыми, с наибольшей в мире бесчеловечностью. И говорит это Диэго де Ланда, что он видел большое дерево около селения, на ветвях которого капитан повесил многих индейских женщин, а на их ногах [повесил] их собственных детей. В том же селении и в другом, которое называют Верей (Verey), в двух лигах оттуда, они повесили двух индианок, одну девушку и другую, недавно вышедшую замуж, не за какую-либо вину, но потому, что они были очень красивыми, и опасались волнений из-за них в испанском лагере, и чтобы индейцы думали, что испанцам безразличны женщины. Об этих двух [женщинах] сохранилась живая память среди индейцев и испанцев, по причине их большой красоты и жестокости, с которой их убили. Индейцы провинций Кочвах (Cochua) и Чектемаль (Chectemal) возмутились, и испанцы их усмирили таким образом, что две провинции, бывшие наиболее населенными и наполненными людьми, остались наиболее жалкими во всей стране. Там совершали неслыханные жестокости, отрубая носы, кисти, руки и ноги, груди у женщин, бросая их в глубокие лагуны с тыквами, привязанными к ногам, нанося удары шпагой детям, которые не шли так же [быстро], как их матери. Если те, которых вели на шейной цепи, ослабевали и не шли, как другие, им отрубали голову посреди других, чтобы не задерживаться, развязывая их. Они вели большое количество пленных мужчин и женщин для обслуживания, обращаясь с ними подобным образом. Утверждают, что дон Франсиско де Монтехо не совершал ни одной из этих жестокостей и не присутствовал при них. Напротив, он их считал очень дурными, хотя не мог больше [ничего сделать].

(Диего де Ланда. Сообщение о делах в Юкатане. Глава XV. Пер. Ю. В. Кнорозова)

Литература

• [www.indiansworld.org/civhistmay1.html Конкиста Юкатана]
• Chamberlain, Robert Stoner (1953) The Conquest and Colonization of Honduras
• Chamberlain, Robert Stoner (1948) The Conquest and Colonization of Yucatan
• Диего де Ланда, * «[www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/L.phtml Сообщение о делах в Юкатане]»
• На русском языке упоминается у М. Стингла. [www.indiansworld.org/stinsec.html Тайны индейских пирамид]. М., 1977.

Отрывок, характеризующий Монтехо, Франсиско де

– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.