Французская кампания

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вторжение Германии во Францию, Бельгию, Нидерланды и Люксембург (1940)
Основной конфликт: Вторая мировая война

Карта Французской кампании 1325 июня 1940 года
Дата

10 мая22 июня 1940 года

Место

Бельгия, Люксембург, Нидерланды, Франция

Итог

Решительная победа стран оси

Изменения

Бельгия, Люксембург, Нидерланды, северная и западная Франция оккупируются Германией; юго-восточная Франция оккупируется Италией; установление режима Виши во Франции. Начало движения Сопротивления во Франции и оккупированных странах.

Противники
Франция

Великобритания Великобритания

Бельгия Бельгия
Нидерланды Нидерланды
Люксембург Люксембург
Польша
Чехословакия


Швейцария Швейцария (незначительные воздушные перестрелки)

Третий рейх Третий рейх

Королевство Италия Королевство Италия[1]
(с 10 июня)

Командующие
Морис Гамелен
Максим Вейган
Джон Горт
Леопольд III
Генри Винкельман
Владислав Сикорский
Герд фон Рундштедт
Федор фон Бок
Вильгельм фон Лееб
Гейнц Вильгельм Гудериан
Умберто Савойский
Силы сторон
Западный фронт
83 дивизии + 13 на Линии Мажино
12 дивизий
22 дивизии
8 дивизий
2 дивизии
Альпийский фронт
(с 10 июня)
6 дивизий
Всего: ~3 300 000
13 974 орудий калибра 75мм и выше
4656 танков и САУ
4469 самолётов[2]
Западный фронт
136 дивизий
Альпийский фронт
(с 10 июня)
32 дивизии
Всего: ~3 350 000
7378 орудий калибра 75мм и выше
2909 танков и САУ[3]
2589 самолётов
Потери
~96 000 убитых
~207 000 раненых
1 450 000 пленных[4]
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3385 дней]
3457 убитых
13 602 раненых
3267 пропавших без вести
~28 000 пленных
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3385 дней]
~7500 убитых
15 850 раненых
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3385 дней]
2890 убитых
6889 раненых
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3385 дней]
Всего: ~112 000 убитых и пропавших без вести
~245 000 раненых
~1 500 000 пленныхК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3385 дней]
45 219 убитых и пропавших без вести
111 034 раненых
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3385 дней]
642 убитых
2691 раненых
2151 обмороженных
Всего: 45 860 убитых и пропавших без вести
113 725 раненых
2151 обмороженных
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3385 дней]
 
Французская кампания
Голландия Бельгия Аррас Кале Дюнкерк («Динамо») • Лилль Юго-Восточная Франция

Французская кампания или Падение Франции — успешная военная операция стран Оси в Западной Европе с мая по июнь 1940 года, приведшая к разгрому французских, бельгийских и нидерландских вооружённых сил, а также эвакуацию Британских экспедиционных сил во Франции и обеспечившая господство в Европе Германии и её союзников. План «Гельб» — кодовое название немецкого плана блицкрига против Бельгии, Нидерландов, Люксембурга; План «Рот» — против Франции.

Немецкие войска 10 мая 1940 года начали наступление на Францию, объявившую войну Германии ещё 3 сентября 1939 года, в связи с нападением последней на Польшу. В результате стремительного наступления немецких войск, использующих тактику молниеносной войны — блицкрига, союзнические войска были наголову разгромлены, и 22 июня Франция вынуждена была подписать перемирие. К этому времени бо́льшая часть её территории была оккупирована, а от армии практически ничего не осталось.

Путь немецких войск во Францию пролегал по землям Бельгии и Нидерландов, оказавшихся первыми жертвами агрессии. Немецкие войска в краткие сроки захватили их и в дальнейшем, нанеся удар через Арденны, разбили французские войска и вынудили эвакуироваться на Британские острова выдвинувшиеся на помощь части французских войск и Британский экспедиционный корпус.

В результате этой войны Германия избавилась от основного на тот момент своего противника. Был получен плацдарм для действий авиации против Великобритании и возможной высадки немецкой армии на Британские острова.





Предыстория

См. также Странная война, Датско-Норвежская операция

3 сентября 1939 в ответ на нападение Германии на Польшу, Великобритания и Франция объявили войну Германии: локальная польско-германская война фактически дала старт новой мировой войне. Во Франции, у укреплённой линии Мажино, расположилась франко-британская армия, а у линии Зигфрида сконцентрировалась немецкая армия. Но военные действия ограничивались лишь частными операциями на море. На границе Франции и Германии царила странная тишина: огромные армии стояли лицом друг к другу, но сражений не было, только кое-где завязывались случайные перестрелки. Этот период войны (сентябрь 1939 — апрель 1940) вошёл в историю как Странная война.

С началом советско-финской войны 30 ноября 1939 в правительствах Великобритании и Франции стали разрабатываться планы помощи Финляндии и военных действий против СССР. Намечались высадка экспедиционного корпуса в Норвегии и авиаудары по бакинским нефтепромыслам. Но окончание советско-финской войны 12 марта 1940 положило конец этим планам.[www.opoccuu.com/angl1.htm]

9 апреля 1940 немецкие войска вторглись в Данию и Норвегию. Дания сразу же капитулировала, но в Норвегии 14 апреля высадился англо-французский десант. Завязались ожесточённые бои, которые могли привести к затяжной войне. Был освобождён Нарвик, но дальнейшему наступлению союзников помешало начавшееся 10 мая немецкое наступление на Францию, Бельгию, Нидерланды и Люксембург.

Расстановка сил

Германия

К началу мая на западных границах Германии находилось 104 пехотных, 9 моторизованных и 10 танковых дивизий, в общей сложности насчитывавших 2,5 миллиона солдат и офицеров. Все эти силы были разделены на три группы армий (перечислены в порядке их расположения с севера на юг):

  • Группа армий «B» (генерал-полковник Федор фон Бок) состояла из двух армий: 18-й и 6-й армий.
    • 18-я армия состояла из девяти пехотных, одной танковой и одной кавалерийской дивизии. Командующий — генерал-полковник фон Кюхлер. 18-я армия была северным крылом группы армий «B».
    • 6-я армия состояла из четырнадцати пехотных и двух танковых дивизий. Командующий — генерал-полковник фон Рейхенау.

Группа армий «B» располагалась от Северного моря до Ахена.

Воздушное прикрытие осуществляли 2478 самолётов, в основном современных и превосходивших по тактико-техническим характеристикам ВВС союзников. Авиация была разделена на две группы:

Общее командование осуществлял Гитлер, начальником штаба являлся Вильгельм Кейтель, а непосредственное командование осуществлял генерал Вальтер фон Браухич.

Основным танковым соединением кампании была «танковая группа Клейста» под командованием Эвальда фон Клейста[5] в составе двух танковых и одного моторизованного корпусов: XIX (командующий — Гейнц Гудериан), XV (Герман Гот) и XXXI (Георг Райнхардт). В состав группы входили пять из десяти танковых дивизий, имевшихся к тому времени в Германии и пять моторизованных дивизий. Группа имела на вооружении 1250 единиц бронетехники (танков и бронетранспортеров)[6].

Всего на Западном фронте Германия имела 35 танковых батальонов в составе 10 танковых дивизий, 2488 танка, из них:

Также было 187 командирских танков:

Из 177 САУ было:

Поступления в войска во время кампании

Во время кампании в действующие части Вермахта поступило 244 танка[9]:

А также командирских танкеток:

Таким образом, общее количество танков и САУ Германии участвовавших во Французской кампании — 2,909 машин.

Франция и её союзники

Французские войска насчитывали более 2 миллионов человек и 3101 танк (в том числе 470 самых современных средних SOMUA S35 и тяжелых B1bis, превосходившие немецкие аналоги), входившие в 4 бронетанковые(DCR), 5 легких механизированных(DLM) и 74 других дивизий. 10 мая французская армия имела на северо-восточном фронте 24 пехотные дивизии, 7 пехотных моторизованных, 20 резервных дивизий первой очереди, 16 резервных дивизий второй очереди, 5 кавалерийских дивизий, 4 отдельные кавалерийские бригады, 3 бронетанковые дивизии, 3 легкие механизированные дивизии, 1 польскую дивизию и гарнизоны Линии Мажино, общей численностью 13 дивизий. Против Италии на Альпийском фронте находились 4 пехотные и 3 крепостные дивизии. В Северной Африке находились ещё 7 пехотных и одна кавалерийская дивизия. Резерв главного командования составлял 14 дивизий и находился за центральным участком фронта в районе Шалон-на-Марне, Сен-Кантен. Кроме того, английские силы во Франции составляли двенадцать дивизий, из которых девять располагались вдоль бельгийской границы, одна действовала на Саарском фронте для получения боевого опыта, и ещё две дивизии не были полностью оснащены и обучены, находились во французских учебных лагерях и не могли считаться боеспособными.

Французские и британские силы на северо-восточном фронте были распределены по трём группам армий:

  • Первая (генерал Гастон Бийот) занимала участок от Ла-Манша до Монмеди и состояла из четырёх армий и Британского экспедиционного корпуса (генерал Джон Горт). Французские армии: 2-я (две кадровые пехотные дивизии, одна резервная дивизия первой очереди, две резервные дивизии второй очереди, две с половиной кавалерийские дивизии), 9-я (одна кадровая пехотная дивизия, две резервные дивизии первой очереди, две резервные дивизии второй очереди, две с половиной кавалерийские дивизии), 1-я (три кадровые пехотные дивизии, одна резервная дивизия первой очереди, две легкие механизированные дивизии), 7-я (одна кадровая пехотная дивизия, две моторизованные пехотные дивизии, две резервные дивизии первой очереди, одна легкая механизированная дивизия, одна резервная дивизия второй очереди). Кроме того, Британский экспедиционный корпус состоял из 9 дивизий.
  • Вторая (генерал Андре Гастон Претела), в составе трёх армий — 8-й (три кадровые пехотные дивизии и четыре резервные дивизии), 5-й (пять кадровых пехотных дивизий, три резервные дивизии первой очереди и одна — второй очереди) и 3-й армии (две кадровые дивизии, одна резервная дивизия первой очереди, одна резервная дивизия второй очереди и две с половиной кавалерийские бригады), занимала позиции вдоль линии Мажино — от Монмеди до Эпиналя;
  • Третья (генерал Бессон) занимала непосредственно укрепления линии Мажино

Главнокомандующим являлся генерал А. Ж. Жорж, в свою очередь подчинявшийся главнокомандующему объединёнными силами генералу Морису Гюставу Гамелену.

Французское командование уделяло много внимания состоянию и боевой подготовке своей сухопутной армии. Однако несмотря на это по своим тактическим возможностям французские вооруженные силы значительно уступали немецким войскам. Противотанковая и противовоздушная оборона была лишь незначительно улучшена со времени начала войны. Зенитные подразделения пехотных соединений все ещё были на конной тяге. Зенитная артиллерия среднего калибра больше чем наполовину состояла из пушек времен первой мировой войны.

О моральном состоянии сухопутных войск говорится в докладной записке французского генерального штаба, составленной после разгрома французской армии:

«До 10 мая боевой дух войск был удовлетворителен, хотя и недостаточно высоким. Не хватало зажигающего воодушевления и решительности. Чувство готовности к выполнению своего долга любой ценой не проявлялось даже в лучших частях с желательной ясностью и твердостью…

Эта армия с большими материальными и духовными недостатками противостояла противнику, который был достаточно оснащен танками и противотанковым оружием, прикрывался и поддерживался мощной авиацией и имел твердую волю к победе»

Типпельскирх, Курт, фон История Второй мировой войны.]

Бельгийские войска под командованием короля Леопольда III номинально насчитывали 600 тысяч человек (18 пехотных, 2 кавалерийских и 2 арденнских егерских дивизий самокатчиков). Двенадцать пехотных дивизий были вооружены достаточно хорошо, остальные шесть могли оцениваться лишь как слабо оснащенные второочередные резервные дивизии. В целом армия не была подготовлена к ведению маневренной войны.

Армия Бельгии располагала примерно тремя сотнями легких танков:

  • Т-13 — легкий танк, вооруженный 47-мм пушкой (252 машины): по 12 танков на пехотную дивизию, по 18 на кавалерийскую дивизию, по 12 в двух пограничных ротах и ещё 12 в танковой роте Намюрского укрепрайона.
  • Т-15 — легкий танк, вооруженный 13,2-мм пулеметом «Гочкис» (42 машины).
  • A.C.G. 1 — легкий танк французского производства (8 единиц).

Данные по количеству танков в разных источниках несколько различаются, что может быть связано с учетом наличных или только боеготовых машин или же по их фактическому/штатному количеству.

Распределены бронемашины были следующим образом:

  • 1-я,2,3,4,7,8,9,10,11 пехотная дивизия — по 12 T-13;
  • 1-я дивизия арденнских егерей — 3 T-15 и 48 T-13;
  • 2-я дивизия арденнских егерей — 3 T-15;
  • Отдельная пограничная велосипедная рота — 12 T-13;
  • 8-я пограничная велосипедная рота — 12 T-13;
  • Рота Намюрского укрепрайона — 12 T-13;
  • 1-я и 2-я кавалерийские дивизии — по 18 T-15 и 18 T-13;
  • Эскадрон бронемашин кавалерийского корпуса (Escadron d’auto-blindees du corps de cavalerie) — 8 Renault ACG-1. Бельгийские ACG1 имели модифицированную башню, куда вместо пулемета MAC31 калибра 7,5 мм устанавливался пулемет 13,2 мм.
  • Автотанковая учебная школа Borsbeek под Антверпеном — 1 Т-15[10].

Преимуществом бельгийцев была сложная и разветвленная сеть каналов, благодаря которым они рассчитывали притормозить наступление немецкой армии.[11]

Нидерландские вооруженные силы под командованием генерала Генри Винкельмана составляли 400 тысяч человек. Это были удовлетворительно оснащённые восемь дивизий, одна лёгкая дивизия, три смешанные бригады и несколько пограничных батальонов. Танков не было совсем, войска имели в расположении только 33 бронеавтомобиля и 5 танкеток: 14 M36 в первом эскадроне бронеавтомобилей и 12 M38 во втором, и ещё 7 Paw. M39 и 5 танкеток Carden-Loyd Mk VI в остальных частях.

Всего, 10 мая 1940 года на Западном фронте Союзники имели 3687 танков (из которых 3101 французских).

Из 3101 французских танков:

Тип Изображение Назначение Количество Вооружение
AMR 33 лёгкий танк 91 1 × 7,5-мм Reibel mle1931
AMR 35 ZT лёгкий танк 168 1 × 13,2-мм Hotchkiss mle1929 или 1 × 7,5-мм Reibel mle1931
AMR 35 ZT2 / ZT3 лёгкий танк 20 1 × 25-мм SA35 L/47 в башне для ZT2 или в рубке для ZT3
FT-17 / FT-18 лёгкий пехотный танк 462 1 × 37-мм SA18 L/21 или 1 × 7,5-мм Reibel mle1931
H35 / H38 лёгкий пехотный танк 328 1 × 37-мм SA18 L/21
H39 лёгкий пехотный танк 474 1 × 37-мм SA38 L/33
R35 / R39 лёгкий пехотный танк 945 1 × 37-мм SA18 L/21 для R35 или 1 × 37-мм SA38 L/33 для R39
FCM 36 лёгкий пехотный танк 90 1 × 37-мм SA18 L/21
S35 средний танк 264 1 × 47-мм SA35 L/34
D2 средний пехотный танк 45 1 × 47-мм SA34 L/21 для 1-й серии или 1 × 47-мм SA35 L/34 для 2-й серии
B1bis тяжёлый пехотный танк 206 1 × 75-мм SA32 L/17 в рубке и 1 × 47-мм SA35 L/34 в башне
Char 2C сверхтяжёлый танк 8 1 × 75-мм mle1897 L/36

Так-же в охранных частях французской армии (аэродромы, склады и т.д) находилось[9]:

Из 308 британских танков:

Тип Изображение Назначение Количество Вооружение
Vickers Mk. VI лёгкий танк 208 1 × 12,7-мм Vickers .50
Matilda I лёгкий пехотный танк 77 1 × 12,7-мм Vickers .50 или 1 × 7,7-мм Vickers .303
Matilda II средний пехотный танк 23 1 × 40-мм QF 2-pounder L/50

Из 278 бельгийских танков:

Тип Изображение Назначение Количество Вооружение
T13 лёгкий танк / противотанковая САУ 228 1 × 47-мм F.R.C. Mod.31 L/33
T15 лёгкий танк 42 1 × 13,2-мм Hotchkiss mle1929
ACG-1 лёгкий танк 8 1 × 47-мм F.R.C. Mod.31 L/33

Голландская армия не имела танков, а всего 33 бронеавтомобиля и 5 танкеток[9]:

Поступления в войска во время кампании

Французские танки и САУ поступившие в войска во время кампании (685 машин)[9]:

  • AMC 35 — 47 единиц;
  • H39 — 75 единиц;
  • R35 / R39 — 106 единиц;
  • R40 — 130 единиц;
  • D1 — 45 единиц;
  • Somua S35 — 64 единицы;
  • B1 — 17 единиц;
  • B1bis — 131 единица (не считая 6 безбашенных танков);
  • Laffly W15 TCC — 70 единиц;
  • Laffly S20TL — несколько машин.

16-17 мая прибыла 1-я бронетанковая дивизия из Великобритании (284 танка):

Таким образом, общее количество танков и САУ Союзников участвовавших во Французской кампании — 4 656 машин.

Планы сторон

Германия

Немецкий план наступления на Францию, Бельгию и Нидерланды назывался «Гельб» (нем. Fall Gelb — жёлтый), был разработан ОКХ на основе предложения начальника штаба группы армий «A» генерала Манштейна, поддержанного Гитлером, и предусматривал связывание основных сил англо-французской армии ударами группы армий «B», в то время как основной прорыв планировалось осуществить южнее — через Арденнские горы группой армий «A» (основной ударной силой вермахта), с последующим выходом к берегу Атлантического океана в районе Абвиля и окружения англо-французских сил находящихся севернее прорыва.

Основной задачей Группы армий «В» (18-я и 6-я армии) было сковать силы противника, захватить Нидерланды и Бельгию, быстро прорвать пограничные укрепления, захватить «Крепость Голландию» и помешать наступлению англо-французской армии, которая предположительно могла войти в Бельгию левым крылом.

18-я армия — северное крыло Группы армий «В» — должна была небольшими силами действовать против северо-восточных провинций Голландии, а основными силами прорвать позицию Эйссел и линию Пел по обе стороны нижнего Рейна и реки Маас с целью атаковать затем «Крепость Голландию» с востока и юга. Чтобы быстро вывести из строя голландскую армию, было необходимо помешать ей организовать планомерную оборону на восточных и южных рубежах «крепости», которые могли быть легко усилены при помощи затоплений. Для этой цели были выделены 22-я пехотная дивизия генерала Шпонека, обученная и оснащенная как воздушно-посадочная дивизия, и 7-я авиадесантная дивизия генерала Штудента. Воздушно-десантные войска должны были высадиться внутри «Крепости Голландия» между Лейденом и Роттердамом, чтобы сковать в этом районе силы противника, а парашютисты, сброшенные южнее Роттердама, — захватить большой железнодорожный и шоссейный мост через реку Маас близ Мурдейка и удерживать его до подхода основных сил. Поскольку для успеха первого удара 18-й армии в районе южнее Ваала решающее значение имел захват как можно большего количества неповрежденных мостов через реку Маас севернее Маастрихта, для этой цели были тщательно подготовлены специальные мероприятия.

Южнее 18-й армии, через узкий коридор между Рурмондом и Льежем, должна была продвигаться 6-я армия. При этом нужно было преодолеть такие препятствия, как река Маас и хорошо обороняемый канал Альберта. Канал в южной части, которую требовалось форсировать в первую очередь, был защищен с фланга мощным фортом Эбен-Эмаэль, поэтому планировался немедленный захват этого форта воздушно-десантными войсками. В случае прорыва 6-й армией фронта между Маастрихтом и Льежем ей открывался путь на Брюссель. Тогда танковый корпус Гёпнера (3-я и 4-я танковые дивизии), входивший в 6-ю армию, должен был быстро выдвинуться вперед, чтобы в районе севернее рек Маас и Самбра заранее выйти навстречу флангу противника, который, как предполагалось, начнет продвигаться в Бельгию. Крепость Льеж должна была быть блокирована только с севера, так, чтобы она не могла создать угрозу для флангов продвигающейся на запад армии. Успешное выполнение своей задачи 6-й армией — энергичными действиями сковать силы бельгийцев и союзников, спешно стягивающихся к ним для оказания поддержки, — имело решающее значение для успеха всей операции. От быстроты этих действий зависело, как скоро выходящие вперед армии противника потеряют свободу действий.

На Группу армий «А» (4-я, 12-я, 16-я, 2-я армии, танковая группа фон Клейста) была возложена решающая задача первой фазы Французской кампании. Группе армий предстояло вторгнуться на территорию Бельгии и первоначально продвигаться медленно, дав возможность союзникам прийти на помощь бельгийцам, а затем совершить бросок через Арденнский лес и ущелье Стене во Францию, далее продвигаться к Кале и побережью Атлантического океана, подставив окруженные в Бельгии англо-французские и бельгийские войска под удар группы армий «В». Далее группа армий «А» должна была уничтожить французские войска, находящиеся у линии Мажино, и соединиться с группой армий «С».

Наступавшая справа 4-я армия должна была прорвать приграничную оборону бельгийцев и затем, прикрывая наступающие южнее войска со стороны Льежа, как можно скорее выйти к реке Маас, правым флангом у Динана, левым — в районе Живе. За 4-й армией располагался танковый корпус Гота (5-я и 7-я танковые дивизии). Сразу после прорыва бельгийской приграничной обороны он должен был переправиться через Маас в полосе наступления 4-й армии.

Наступавшая южнее 12-я армия, предположительно, должна была столкнуться с наиболее труднопроходимыми участками местности, зато вначале им было легко продвигаться через не обороняемый Люксембург. Предположительно, сопротивление на бельгийско-люксембургской границе будет легко сломлено. Однако в дальнейшем следовало считаться с возможностью того, что в Южной Бельгии придется вести бои с брошенными навстречу французскими силами. Эти силы было необходимо атаковать и с ходу отбросить. После этого войска должны были форсировать реку Маас между Живе и Седаном. В полосе наступления 12-й армии должна была действовать основная ударная сила танковых войск — танковая группа генерала фон Клейста.

Задачу прикрытия 12-й армии и танковой группы фон Клейста с юга должна была выполнять 16-я армия. 16-я армия должна была обеспечить прикрытие левого крыла наступающих севернее войск прорыва начиная от реки Мозель. По мере продвижения танкового клина на запад, прикрытие наступающих войск с юга осуществлялось сначала у люксембургской и бельгийской южной границы с целью воспрепятствовать контратакам противника со стороны линии Мажино, а впоследствии на противоположном берегу Мааса. Для этого 16-я армия должна была пройти через южную часть Люксембурга и затем развернуть свои соединения фронтом на юг.

Западнее Мааса левый фланг ударного клина вначале должны были обеспечивать моторизованные дивизии, действовавшие совместно с танковыми корпусами. Их как можно скорее должны были сменить наступавшие за ними пехотные дивизии 12-й армии и дивизии резерва главного командования, чтобы моторизованные дивизии могли продвинуться вперед и снова приступить к выполнению своей задачи по обеспечению фланга. Западнее Мааса прикрытие, создаваемое на реке Эна фронтом на юг, планировалось продлить к западу до Соммы и таким образом остановить возможные контрудары французов как можно дальше к югу и на хорошо обороняемых водных рубежах.

Для обеспечения снабжения и продвижения подвижных соединений в полосе наступления 4-й и 12-й армий планировалось провести особые мероприятия для улучшения сообщения через труднопроходимые Арденны. После преодоления трудной горной местности и реки Маас подвижные соединения могли использовать густую и отлично содержавшуюся французскую дорожную сеть.

Группа армий «C», в составе 1-й армии, расположенной против линии Мажино, и 7-й армии, находившейся на Рейне, должна была активными разведывательными действиями и имитацией приготовлений к наступлению сковать на этих участках фронта как можно более крупные силы противника.

На авиацию возлагалась задача прежде всего уничтожить вражескую авиацию на аэродромах или в воздушном бою, для того чтобы потом беспрепятственно ударами по коммуникациям противника затруднить оперативные передвижения войск противника и оказывать поддержку своим сухопутным войскам, ведущим бои на основных направлениях. Для этого в полосе наступления группы армий «A» действовал 3-й воздушный флот генерал-полковника Шперле, а в полосе группы армий «B» — 2-й воздушный флот генерал-полковника Кессельринга.

Продуманный и тщательно проработанный план германского командования предвосхищал ход событий и далеко выходил за рамки первой встречи с главными силами противника. Он строился на чрезвычайно смелых действиях, успех которых зависел от многих случайностей и имел долю авантюризма, так как предусматривал проход огромных масс танков через Арденнские горы, что было технически сложно и ставило немецкие бронетанковые войска в уязвимое положение. Однако огромным значением было состояние и моральный дух немецких войск. С осени 1939 года их численность и техническая оснащенность значительно возросли. Боевая подготовка и вооружение всех соединений, особенно сформированных с началом или вскоре после начала войны, стали намного лучше. Моральный дух за истекшее полугодие с начала войны значительно повысился. Войска питали доверие к командованию и были уверены в своих высоких боевых качествах. Всё это делало план германского командования, хоть и крайне рискованным, но вполне осуществимым.

Франция и её союзники

Французские и английские вооруженные силы располагались почти равномерно вдоль всей границы, но основная масса хорошо вооруженных и технически оснащенных дивизий находилась на северном фланге. Нежелание оставлять вооруженные силы Бельгии и Нидерландов один на один с германскими вооруженными силами и желание перехватить удар немецких войск по возможности дальше на восток вдали от французской границы и побережья оказывало решающее значение на планы союзников. 2-я группа армий имела чисто оборонительную задачу — удерживать линию Мажино. 1-я группа армий, кроме 2-й армии, в случае наступления немецких войск через Бельгию и Голландию должна была немедленно пересечь границу с Бельгией, выступить в северо-восточном направлении и овладеть рубежом Маас — Диль. 2-я армия должна была оборонять продолжение линии Мажино между городами Лонгийон и Седан и выдвинуть крупные силы кавалерии через Южную Бельгию к Люксембургу. Примыкающая к 2-й армии 9-я армия должна была одновременно с наступлением кавалерии через реку Маас выйти к этой реке и оборонять её на участке между Седаном и укрепленным районом Намюр. Располагавшаяся левее 1-я армия должна была, продвигаясь севернее реки Самбра, оборонять район между Намюром и Вавром на реке Лис. Примыкавший к этой армии английский экспедиционный корпус выходил к реке Диль на участке Вавр — Лёвен. Находившаяся западнее остальных 7-я армия имела задачу форсировать реку Шельда близ Антверпена и овладеть рубежом Тилбург — Бреда, чтобы обеспечить соединение с голландской армией.

План бельгийцев предусматривал, что участок южнее реки Маас, Льеж должны оборонять арденнские егерские и кавалерийские дивизии. На участке Льеж, Антверпен располагались 12 дивизий и, используя канал Альберта, который, благодаря своей глубине, крутым откосам и отсутствию изгибов, был отличным и легко простреливаемым противотанковым препятствием. 2 дивизии бельгийцев были выдвинуты для обороны предполья на восток и северо-восток, к голландской границе. Остальные 4 дивизии занимали оборонительные позиции, предусмотренные для бельгийской армии на реке Диль между Лёвеном и Антверпеном. Оборона Льежа и канала Альберта не планировалась. Однако бельгийцы предполагали, что немецкое наступление можно будет задержать на 2—4 дня, то есть достаточно долго, чтобы выиграть время, необходимое французам и англичанам для выхода на линию Маас-Диль.[11]

Голландия понимала, что у неё недостаточно сил для надежной обороны 400-километровой границы от Маастрихта до Северного моря. Кроме того, ей, в отличие от Бельгии не приходилось рассчитывать на своевременную и достаточную помощь союзных войск. Поэтому на границе были размещены лишь слабые силы без поддержки артиллерии. На южном участке границы — между городами Маастрихт и Неймеген были подготовлены к подрыву многочисленные железнодорожные и шоссейные мосты через Маас, канал Юлианы и Ваал, имеющие решающее значение для наступления немецких войск. Предусматривалась оборона лишь определенного района, названного «Крепость Голландия». С востока границей района была укрепленная линия Греббе, которая примыкала на севере к каналу Эйссел, а с юга — оборонительные сооружения от реки Ваал до Роттердама. Южнее реки Маас предполагалось временно задержать противника на линии Пел. Командование вооруженными силами Нидерландов рассчитывало длительное время удерживать «Крепость Голландию», оборона которой могла быть ещё больше улучшена затоплением отдельных участков местности. Для обороны этого района выделялись основные силы сухопутной армии. Два армейских корпуса заняли и оборудовали линию Греббе, третий армейский корпус был расположен южнее реки Маас — близ Хертогенбос, однако в случае наступления крупных сил противника с востока он должен был использоваться не для усиления войск, обороняющих линию Пел, а вместе с легкой дивизией, находящейся в районе Эйндховена, выдвинуться за реку Ваал и оборонять «Крепость Голландию» с юга. 1-й армейский корпус, расположенный между Роттердамом и Лейденом, был в резерве и обеспечивал охрану аэродромов, находившихся в этом районе.

Битва за территорию Бенилюкса

Объявление войны Нидерландам и Бельгии

Нидерланды и Бельгия были поставлены перед свершившимся фактом: лишь после того, как немецкие войска перешли границу 10 мая, в ноте об объявлении войны им было поставлено в упрек то, что они с самого начала войны якобы все более открыто и широко нарушали нейтралитет. Указывалось, что оба государства улучшали свои укрепления только против Германии и группировали свои силы так, что они были совершенно не в состоянии воспрепятствовать нападению другой стороны. Генеральные штабы Бельгии и Голландии якобы тесно взаимодействовали с генеральными штабами западных держав. Голландия почти ежедневно разрешала английским самолетам, направляющимся в Германию, пролетать над своей территорией. В нотах также говорилось, что в Голландии и Бельгии идет широкая подготовка к наступлению через её территорию английских и французских войск, и в этой связи отмечалась широкая разведывательная деятельность офицеров западных держав в этих странах. Правительство Германии не хочет бездеятельно ожидать наступления Англии и Франции и не может допустить перенесения военных действий через Голландию и Бельгию на территорию Германии. Поэтому оно дало приказ германским войскам обеспечить нейтралитет обеих стран. В заключении нота призывала оба государства позаботиться о том, чтобы германским войскам, которые пришли в страну не как враги, не было оказано сопротивления. В противном случае за неизбежное кровопролитие понесут ответственность правительства обеих стран.

Как и следовало ожидать, оба правительства отвергли предъявленные им вымышленные обвинения и просили западные государства о помощи. Уже в 6.45 1-я французская группа армий и английский экспедиционный корпус получили приказ осуществить план «Д». Это означало, что союзные войска должны были левым крылом войти в Бельгию, а два подвижных французских соединения — выдвинуться в район Тилбург — Бреда, чтобы установить связь с голландцами.

Вторжение в Голландию

Ход боевых действий

В полном соответствии с планом 10 мая в 5.30 18-я немецкая армия начала наступление. Она сразу захватила слабо обороняемые северо-восточные провинции и достигла восточного берега канала Эйссел севернее позиции Эйссел. В результате стремительного наступления немецким силам удалось захватить неповрежденными некоторые из мостов, подготовленных к взрыву, в районе Неймегена и южнее. Позиция Эйссел и линия Пел были прорваны и сданы обороняющимися в первый же день наступления. Голландские 2-й армейский корпус и легкая дивизия, занимавшие позиции за линией Пел, отошли за реку Ваал. Гораздо лучше обороняемая линия Греббе была, однако, уже 12 мая прорвана в нескольких местах и на следующий день при поддержке пикирующих бомбардировщиков окончательно захвачена. Два голландских корпуса отошли за новый водный рубеж. Однако самыми роковыми для голландской армии были бои, разыгравшиеся внутри «крепости Голландия». Хотя высадка воздушных десантов из состава 22-й пехотной дивизии в районе между Роттердамом и Лейденом не везде прошла успешно, а в некоторых местах даже потерпела полную неудачу и привела к тяжелым потерям, все же десанты сковали силы 1-го голландского армейского корпуса. В общей неразберихе и из опасения высадки новых десантов для обороны были стянуты даже части гарнизона линии Греббе. Немецким парашютистам, выброшенным в районе Роттердама и Дордрехта, удалось не только отбить все атаки противника, но даже продвинуться южнее Дордрехта. Они установили связь с имевшим исключительно важное значение для дальнейших боевых действий воздушным десантом у моста близ Мурдейка. Высадившиеся там парашютисты сумели воспрепятствовать взрыву моста и до подхода 9-й немецкой танковой дивизии отбивали все атаки, в которых принимала участие и отведенная за реку Маас легкая дивизия. 9-я танковая дивизия выступила сразу после взятия линии Пел и быстро продвигалась вперед, не встречая никакого сопротивления, поскольку 1-й голландский армейский корпус был отведен за реку Ваал. вечером 12 мая её передовые подразделения прибыли в Мурдейк, а на следующий день 9-я танковая дивизия, переправившись по мосту, разгромила голландскую легкую дивизию, которая почти целиком попала в плен. Вторжение в «крепость Голландию» было успешно осуществлено. Хотя части 7-й французской армии прибыли уже 11 мая в город Бреда, однако французы отказались атаковать немецкие войска, захватившие мост у Мурдейка. Они хотели сначала дождаться подхода подкреплений. За это время к Мурдейку подошла 9-я немецкая танковая дивизия и обеспечила защиту немецких парашютистов от атак противника со стороны города Бреда.

14 мая голландское командование, учитывая бесполезность дальнейшего сопротивления и угрозу воздушных налетов немецкой авиации на Роттердам и Утрехт, решило начать переговоры о капитуляции. Уже в тот же день в 21.30 огонь был прекращен. Однако, несмотря на капитуляцию, налет на Роттердам состоялся, и в результате его город сильно пострадал и погибло много мирных жителей. Королева Нидерландов Вильгельмина была эвакуирована в Великобританию.

В течение первых пяти дней войны Нидерланды были выведены из войны и 18-я немецкая армия освободилась для действий против Союзников в Бельгии.

Вторжение в Бельгию

6-я армия, наступавшая южнее 18-й армии, своим стремительным и мощным наступлением должна была создать у противника впечатление, что именно здесь должен состояться главный удар немецких войск. С этой задачей она полностью справилась. Первый прорыв, в ходе которого требовалось преодолеть реку Маас и расположенную за ней южную часть канала Альберта, удался очень легко, несмотря на то что голландцы успели взорвать важный мост в районе Маастрихта. Однако несколько других не менее важных мостов через канал Альберта были захвачены внезапными атаками парашютистов. Кроме того, тщательно подготовленный захват бельгийского форта Эбен-Эмаэль воздушным десантом увенчался полным успехом и этот мощный форт, построенный лишь в 1935 году не мог оказать никакой помощи войскам, обороняющим канал Альберта.

В первый же день наступления вечером 6-я армия форсировала реку Маас и канал Альберта на широком фронте. В тот же вечер бельгийцы отвели все войска, занимавшие укрепления перед Льежем, за Маас, кроме одной дивизии, которую отправили в Лёвен. Во второй половине 11 мая войска находились уже между Льежем и Хасселтом, отступая по всему фронту к реке Диль. 16-й танковый корпус генерала Гёпнера, минуя Льеж, вышел в район севернее Намюра и 13 мая под Жамблу натолкнулся на французскую 3-ю лёгкую механизированную дивизию. Здесь произошло первое крупное танковое сражение Второй мировой войны — Битва при Анню (англ.): немцы потеряли 164 танка, французы — 104. Однако после этого упорного боя французские соединения были отброшены к оборонительным позициям на реке Диль. Тем временем 6-я армия переправилась через Маас, продвигаясь правым флангом на Мехелен, центром на Брюссель, а левым флангом на Нивель. 14 мая передовые части 6-й армии подошли к реке Диль и установили соприкосновение с частями вышедших вперед английских и французских армий. Теперь стало ясно, что войска левого крыла союзников осуществили ожидавшееся захождение в Бельгию. Против них нужно было ввести такие силы, которые могли бы их сковать. После того как голландцы сложили оружие, высвободилась 18-я армия, которую можно было подтянуть к правому флангу 6-й армии. Поэтому немецкое командование решило снять танковый корпус Гёпнера, действовавший в полосе 6-й армии, и использовать его в полосе группы армий «A», где решался исход войны.

Наступление группы армий «A» оправдало все возлагавшиеся на неё немецким командованием надежды. 4-я армия и танковый корпус Гота прорвали позиции бельгийской кавалерии и арденнских егерей сначала на границе, затем на реке Урт, и уже рано утром 13 мая головные части выдвинувшихся далеко вперед танковых соединений достигли реки Маас севернее Динана. Бельгийцы отступили за Маас, в район между Намюром и Льежем. В то же утро танковые дивизии, натолкнувшиеся на не ожидающих такого быстрого продвижения немецких войск французов, создали плацдарм на другом берегу Мааса и успешно отразили контратаки французских сил. 14 мая танковым частям в ряде мест удалось продвинуться на западном берегу до 15 километров. Итак, уже 14 мая река Маас прочно находилась в немецких руках.

С таким же успехом проходило и наступление 12-й немецкой армии. Наступавший в авангарде 19-й танковый корпус Гудериана (1-я, 2-я и 10-я танковые дивизии и мотопехотный полк «Великая Германия») уничтожил заграждения, сооруженные люксембуржцами на своей границе, и вечером в первый же день наступления прорвал приграничную оборону бельгийских войск. Другой — более мощный рубеж обороны между Либрамоном и Нёфшато немецкие войска преодолели 11 мая. Пытавшаяся контратаковать французская кавалерия всюду была отброшена. После этого войска Гудериана переправились через реку Семуа и вечером 12 мая передовые части трех танковых дивизий вышли к Маасу и захватили город Седан на восточном берегу реки. Из-за столь быстрого наступления немецкие воинские части сильно растянулись, поэтому для немецкого командования было смелым решением форсировать реку Маас, на которой находилась заранее подготовленная оборонительная позиция французов. Однако, чтобы не терять время, уже в 16 часов 13 мая, при поддержке авиации, штурмовые группы начали переправляться на надувных лодках и катерах. К вечеру береговые укрепления линии Мажино были прорваны и по обе стороны Седана были созданы два небольших плацдарма, которые в течение ночи были укреплены и расширены. На следующий день, под прикрытием зенитной артиллерии, был наведен понтонный мост, и к вечеру три танковые дивизии уже находились на западном берегу реки Маас и начали продвижение в западном и южном направлениях.

К 4 июня Бельгия и Нидерланды оказались полностью оккупированы немцами.

Северная Франция

Вторжение на территорию Франции

10 мая группа армий «A» начала своё движение через Арденны и к 12 мая дошла до Мааса, в то время как основные силы союзников в эти два дня двигались в Бельгию, тем самым попав в капкан. В авангарде шла танковая группа (5 бронетанковых и 3 моторизованных дивизий) Эвальда фон Клейста. Севернее двигался танковый корпус Германа Гота, состоящий из двух бронетанковых дивизий. 13-14 мая немецкие войска, пройдя южную часть Бельгии, вышли на франко-бельгийскую границу.

13 мая танковый корпус Райнхардта, находившийся в составе танковой группы фон Клейста и наступавший севернее танкового корпуса Гудериана, форсировал реку Маас близ Монтерме. Таким образом, уже 14 мая семь танковых дивизий переправились через Маас. У Динана, Монтерме и Седана ещё пять моторизованных дивизий находились на подходе. Кроме того, ещё две танковые дивизии (танковый корпус Гёппнера), снятые со фронта 6-й армии, должны были через несколько дней прибыть в зону действий 4-й армии. Момент внезапности удалось полностью использовать, все трудности местности и технического осуществления операции были успешно преодолены немецкой армией.

На стокилометровом фронте между Седаном и Намюром располагались почти исключительно французские резервные дивизии первой и второй очереди. Они были не в состоянии отразить натиск немецких войск. Противотанкового оружия эти дивизии почти не имели. Против ударов с воздуха они были беспомощны. Уже 15 мая 9-я (генерал Андре Жорж Корап) французская армия, находившаяся между Седаном и Намюром, была полностью разбита и откатилась на запад. Соединения 2-й (генерал Шарль Юнцер) французской армии, которые находились южнее Седана, контратаками пытались остановить прорыв немецких войск. Когда 15 мая французское верховное командование осознало всю глубину опасности, нависшей в результате прорыва немецкими войсками обороны на Маасе не только над местными силами, но и над армиями, действовавшими в Бельгии, оно сделало все возможное, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу. Французское командование ещё некоторое время надеялось, что хотя бы северный фланг 9-й армии сможет удержаться. Тогда, возможно, где-нибудь между реками Маас и Уаза удалось бы остановить наиболее опасное продвижение немецких войск по обе стороны Седана и восстановить фронт между 2-й и 9-й армиями. Однако все попытки французов потерпели неудачу из-за стремительного наступления немецких подвижных соединений и следовавших за ними вплотную пехотных дивизий 4-й и 12-й армий, расширявших фронт прорыва и укреплявших фланги немецкого клина.

У франко-бельгийской границы — в районе поселка Бомон — брошенные в бой французские тяжёлые танки B-1bis безуспешно пытались остановить танковый корпус Гота, прорвавшийся в районе Динана. Для 1-й французской армии, располагавшейся севернее участка прорыва, был дан приказ ввести все свои моторизованные подразделения южнее реки Самбра для удара по северному флангу прорвавшихся немецких войск. Однако выполнить этот приказ французская армия не могла, поскольку все эти соединения были уже или разбиты или связаны боями с 6-й немецкой армией. Попытка 2-й французской армии прорваться с юга в район плацдарма, созданного у Седана, разбилась об упорную оборону 10-й танковой дивизии корпуса Гудериана, введенной для защиты своего южного фланга.

В этой критической обстановке главнокомандующий французской армией генерал Гамелен вспомнил о приказе, который отдал маршал Жоффр в сентябре 1914 года накануне битвы под Марной. Гамелен, будучи тогда молодым офицером генерального штаба, лично присутствовал при этом в главной квартире Жоффра. Теперь Гамелен обращался к своим солдатам с такими же зажигательными словами, которые в своё время предшествовали «чуду на Марне»:

"Отечество в опасности! Войска, которые не могут продвигаться вперед, должны скорее погибнуть на том месте, где они стоят, чем уступить хоть одну пядь французской земли, оборона которой им вверена. В этот час, как и во все исторические для родины моменты, наш девиз — победить или умереть. Мы должны победить!

Однако этот приказ не достиг своей цели. Французское правительство лишило Гамелена доверия и 18 мая сместило с занимаемого им поста и назначило генерала Вейгана его преемником. Когда 19 мая Вейган прибыл во Францию из Сирии, немецкие войска продолжали беспрепятственно расширять прорыв, проходя по 50 километров и более в сутки. К вечеру 18 мая они вышли в район Мобёжа, захватили Ле-Като и Сен-Кантен и обеспечили свой южный фланг севернее Лана. Здесь, ещё 16 мая, навстречу им выступила сформированная бригадным генералом Шарлем де Голлем (будущий глава французского движения Сопротивления, а затем президент Франции) ударная группа, ядро которой составляла недавно созданная 4-я танковая дивизия. С 17 по 19 мая де Голль нанёс три удара по южному флангу немцев, которые оказались единственным успехом французов за всю кампанию, но из-за мощных комбинированных контратак и подавляющего немецкого превосходства в воздухе был отброшен через Лан на юг. Предусмотренная в плане германского командования оборона фронтом на юг быстро создавалась вдоль реки Эна. 4-я армия вслед за устремившимися вперед танковыми соединениями также быстро продвигалась южнее реки Самбра. Она отрезала Мобёж с юга и своим левым флангом наступала в направлении на Аррас.

План Гамелена — Вейгана

20 мая Гамелен передал командование союзными вооруженными силами своему преемнику Вейгану. За день до этого он отдал приказ, представляющий собой последнюю попытку предотвратить угрозу окружения армий в Бельгии. Исходя из того, что широкая брешь уже не могла быть закрыта фронтальным контрударом, он приказал перейти к наступательным действиям с севера и с юга, чтобы таким путём добиться восстановления разорванного фронта. 1-я группа французских армий, действовавшая в Бельгии, уже начала проводить мероприятия по осуществлению этого плана. Армии, вначале выдвинувшиеся до рубежа Намюр, Антверпен, 16 мая под сильным натиском немецких армий, отступили вместе с бельгийцами за реку Дандр, а 19 мая — за реку Шельда. Одновременно с этим англичане начали снимать с фронта войска, чтобы создать на юге оборонительную позицию, которая первоначально тянулась от Денена до Арраса. Отсюда и можно было предпринять запланированный Гамеленом удар на юг. Ещё 16 мая генерал Морис Гамелен, чтобы заткнуть брешь в обороне, приказал создать из дивизий генерального резерва и крепостных частей укрепленных районов новую 6-ю армию. Эта армия находилась напротив немецких частей, прикрывавших южный фланг немецких танковых корпусов. Она занимала позиции вдоль канала Уаза-Эна и с продвижением немецких войск постепенно растягивалась до района южнее Лана. Правый фланг 6-й армии примыкал ко 2-й армии, а левее предполагалось расположить также новую 7-ю армию, которая должна была организовать оборону по Сомме до Ла-Манша. Две новые армии (6-я и 7-я) объединялись в новую, 3-ю группу армий. Эти армии по плану должны были наносить удар в северном направлении. Расстояние от Перонна до Арраса, куда подходили английские войска, составляло всего 40 километров. Если бы до 22 мая удалось как в районе Арраса, так и у Соммы собрать достаточные силы и начать наступление с севера и с юга, то эти силы могли бы ещё соединиться и остановить прорвавшиеся немецкие войска.

Генерал Вейган принял план своего предшественника и доложил его на совещании в Париже, на котором присутствовал Черчилль. Вейган потребовал неограниченной поддержки со стороны английской авиации, которая имела бы решающее значение для достижения успеха, и предложил хотя бы временно отказаться от воздушных налетов на Гамбург и Рурскую область, поскольку это не оказывает непосредственного влияния на ход военных действий. Черчилль принципиально согласился, но обратил внимание на то, что английские истребители, базирующиеся на аэродромах в Англии, могут находится над районом боевых действий не более 20 минут. Предложение о переброске английских истребительных частей во Францию он отклонил.

Однако осуществление французских замыслов не пошло дальше слабых попыток. Дивизии, предназначавшиеся для формирования новой 7-й армии, прибывавшие частично с линии Мажино, частично из Северной Африки, сильно запаздывали, так как с 17 мая немецкая авиация стала наносить мощные удары по железным дорогам. Таким образом, создание немецкого оборонительного рубежа, обращенного фронтом на юг, осуществлялось быстрее, чем сосредоточение новой французской армии, так что немцам даже удалось захватить несколько плацдармов на реке Сомма, которые сыграли большую роль в ходе последующей «битвы за Францию». Французская 7-я армия, несмотря на все настояния французского главнокомандующего начать наступление хотя бы частью сил, совершенно не старалась предпринять активных действий. Об организации же крупного наступления вообще не могло быть и речи. Активные действия войск генерала де Голля в районе Лана представляли собой единственную попытку выступить с юга навстречу прорвавшимся немецким войскам.

Гораздо более энергичными были направленные на восстановление связи с югом действия 1-й группы армий, которой грозило окружение, и особенно действия английских войск. Командующий группой армий генерал Бийот и главнокомандующий английскими войсками лорд Горт договорились выделить по две дивизии, которыми они 21 мая во второй половине дня хотели нанести контрудар по обе стороны от Арраса. Однако в действительности англичане к середине этого дня предприняли контратаку южнее Арраса только одним пехотным полком, усиленным двумя танковыми батальонами (танки Матильда I, потери - 60 машин из 88). Эти действия развертывались успешно, и в полосе 4-й немецкой армии создалось затруднительное положение. Вначале оно расценивалось как очень серьёзное, но уже к вечеру в результате массированного использования пикирующих бомбардировщиков и истребителей критическое положение было ликвидировано. Наступательные действия французов, которые должны были вестись наряду с действиями англичан, не были осуществлены, так как французские дивизии не успели подойти на направление удара. Потери немцев составили 30 танков и 600 чел.

На следующий день англичане в районе Арраса продолжали удерживать свои позиции, однако французы так и не перешли в наступление, в связи с этим британским войскам был отдан приказ отходить. Таким образом, план Гамелена — Вейгана закончил своё существование прежде, чем его начали по-настоящему осуществлять.

Завершение окружения войск союзников

Уже с 17 мая английский главнокомандующий со все возрастающим опасением следил за развитием событий во Франции. В этот день он впервые намекнул на возможность эвакуировать свои войска из Франции морским путём, и уже на следующий день ясно высказал эту мысль. Однако в это время английское правительство ещё настаивало на попытке прорыва на юг. Но и тогда оно рассчитывало на то, что, по крайней мере, отдельные части могут оказаться оттесненными к морю, и приказало на этот случай начать необходимые приготовления в Англии. Между тем, у главнокомандующего английскими войсками во Франции не только усилились опасения относительно хода боевых действий, но и уменьшалось доверие к своим французским и бельгийским союзникам. 22 мая он заявил, что, в связи с сократившимся подвозом, нельзя рассчитывать на повторные попытки прорвать кольцо окружения ударом с севера, намекнув, что освобождение окруженных войск должно прийти с юга. Тем временем командование французской армии поняло, что его план не может быть осуществлен. Поэтому 1-й группе армий было приказано удержать как можно больший плацдарм в районе Дюнкерк, Кале.

Немецкие соединения, почти не понесшие никаких потерь под Аррасом, продолжали развивать удар на северо-запад. 20 мая они достигли Амьена и Абвиля, на следующий день они захватили Сен-Поль и Монтрей. Северо-западнее Абвиля первое немецкое подразделение — батальон 2-й танковой дивизии — вышло к морю. В то время как войска второго эшелона обеспечивали прикрытие на Сомме вплоть до её устья против 10-й французской армии, которая, как предполагали немцы, находилась за этим рубежом, танковые соединения повернули на север и северо-восток, чтобы, продвигаясь левым флангом вдоль Ла-Манша, прорвать с юго-запада создаваемое противником предмостное укрепление. 23 мая были окружены города Булонь и Кале, на следующий день танковые дивизии Гудериана и Райнхардта стояли перед рекой Аа между городами Сент-Омер и Гравлин. Головные танковые части произвели разведку до Бетюна и Ланса, где английские войска и 1-я французская армия, находившиеся ещё на большом расстоянии от побережья, двигались навстречу наступающей 4-й немецкой армии.

Англичане и французы развили лихорадочную деятельность, стремясь создать оборону у канала Ла-Бассе и на противоположном берегу реки Аа. В этой обстановке танковые дивизии, наступавшие вдоль побережья Ла-Манша, 24 мая получили непонятный для них приказ Гитлера: остановиться на достигнутом рубеже и отвести назад части, продвинувшиеся на Азбрук. Этот приказ, который привел к спасению основных сил английского экспедиционного корпуса и части окруженных вместе с ним французских войск, стал с тех пор предметом самых оживленных споров. Согласно утверждению Франца Гальдера, бывшего в то время начальником Генерального штаба вермахта, Гитлера на тот момент больше беспокоила возможность удара со стороны Парижа войск численностью в 400—500 тыс. человек. Немецкие части могли только наблюдать, как англичане и французы создавали оборону и производили погрузку на суда. 26 мая танковым дивизиям было разрешено вновь начать активные боевые действия, однако вслед за тем пришел приказ сменить все танковые дивизии прибывшими моторизованными дивизиями и отвести их для выполнения других задач. В любом случае, большинство атак люфтваффе позднее были отражены английскими истребителями, действовавшими с баз в Южной Англии: на 106 уничтоженных британских самолётов пришлось 140 немецких.

После 25 мая перед окруженными союзными войсками стояла только одна задача — обеспечить и осуществить эвакуацию. Несмотря на то, что наступление немецких танковых частей было приостановлено, положение союзников оставалось тяжелым, потому что обе армии немецкой Группы армий «В» (18-я и 6-я) в ходе тяжелых боев к 25 мая форсировали реку Шельда и теперь вели наступление на реку Лис. Связующим звеном между 6-й армией на Шельде и танковыми корпусами между Бетюном и морем служила 4-я армия. Вместе со своими танковыми корпусами Гёппнера и Гота она преследовала остатки разбитой 9-й французской армии и введенные для её поддержки соединения, окружила и уничтожила в районе юго-западнее Мобежа сильную французскую группировку, овладела с тыла самой крепостью и затем зажала в тиски силы противника, выдвинувшиеся далеко вперед восточнее и южнее Лилля.

25 мая немецкие войска предприняли наступление на реке Лис у Менена и вбили глубокий клин между бельгийцами и англичанами. В тот же день французы вывели ещё находившиеся в Бельгии войска, чтобы использовать их для поддержки своих сил на юге. Предоставленные самим себе бельгийцы в следующие два дня в результате охватывающих ударов немецких войск были оттеснены ещё дальше к побережью. 27 мая измотанные, в полном беспорядке отступавшие соединения оказались в совершенно безнадежном положении: они были прижаты к морю и занимали район всего 50 км шириной и 30 км глубиной, который к тому же был весь забит беженцами. Бельгийский король Леопольд III, оставшийся при своей армии в то время, как его правительство выехало в Лондон, понимал, что его армия не может избежать уничтожения. Для её спасения морем через порты Остенде и Зеебрюгге ничего не было подготовлено. Король не хотел терять армию, но вместе с тем он считал, что долг монарха не позволяет ему последовать за своим правительством. Поэтому он решился остаться с армией и предложить капитуляцию. 27 мая в 17.00 парламентер пересек линию фронта, в 23:00 был подписан акт о капитуляции, а в 4 часа утра следующего дня был прекращен огонь.

Благодаря принятым заранее мерам, капитуляция Бельгии не отразилась пагубным образом на положении французских и английских войск. Предвидя капитуляцию, союзники заняли рубеж Ипр, Диксмюд, Ньивпорт для защиты своего восточного фланга. После выхода Бельгии из войны союзные войска занимали узкий, примыкавший к морю район шириной около 50 км. Этот район тянулся в юго-восточном направлении на 80 км и заканчивался за Лиллем. Французские войска всё ещё надеялись прорваться на юг и поэтому не хотели оставлять район южнее Лилля. Этим самым они подвергали себя и английские войска большой опасности, что и было доказано впоследствии. Ночью 28 мая пять английских дивизий оставили позиции южнее реки Лис, а уже утром следующего дня немецкими войсками было предпринято наступление с северо-востока и юго-запада одновременно. Этим немецкие силы отрезали путь отступления двум французским армейским корпусам, которые были окружены и уже 31 мая капитулировали. Ночью 29 мая английские войска и арьергардные части французских войск отошли на плацдарм.

Операция «Динамо»

После того, как 20 мая 1940 года немецкие танковые соединения прорвались к Абвилю, кабинет Черчилля и Британское Адмиралтейство решили эвакуировать части британского экспедиционного корпуса на Британские острова.

Для эвакуации командование союзников мобилизовало все имевшиеся в наличии корабли военно-морского и торгового флота: 693 английских и около 250 французских.

24 мая 1940 года Гитлер отдал приказ немецким танковым дивизиям, наступавшим вдоль побережья Ла-Манша остановить наступление на рубеже канала Аа и отвести назад части, продвинувшиеся на Азбрук. Это дало Союзникам необходимое время для создания обороны вокруг Дюнкерка.

Вечером 26 мая 1940 года британский экспедиционный корпус получил приказ о эвакуации.

Эвакуация из района Дюнкерка проходила рассредоточенно. Погрузка войск на крупные корабли британского военно-морского и торгового флота проходила в порту Дюнкерка, однако войска на побережье создали нескольких импровизированных причалов, к которым могли швартоваться небольшие корабли британского вспомогательного флота. Кроме того, под прикрытием кораблей британского военно-морского флота мелкие корабли и катера подходили к побережью, и солдаты добирались до них на лодках.

4 июня эвакуация завершилась. Всего в ходе операции «Динамо» с французского побережья в районе Дюнкерка было эвакуировано 338,226 военнослужащих союзников. Было брошено практически всё тяжёлое вооружение, техника и снаряжение.

Битва за Францию

Немецкая армия, действуя практически идеально, менее чем за месяц смогла разгромить бельгийские, голландские, британские экспедиционные и самые боеспособные французские войска. Были захвачены Северная Франция и Фландрия. Французы были деморализованы, в то время как немцы уверовали в свою непобедимость. Окончательный разгром Франции был делом времени.

5 июня немецкие войска перегруппировались в соответствии с довоенными планами. Группа армий «В» расположилась на западе, вдоль Соммы, до Буржуа, группа армий «A» дислоцировалась от Буржуа до Мозеля, группа армий «С» находилась на востоке, доходя своим левым флангом до швейцарской границы. Им противостояли три французские группы армий: 3-я (генерал Бессон) — от океанского побережья до Ремса, 4-я (генерал Юнцигер) — от Мааса до Монменди, 2-я (генерал Претелаа) — за линией Мажино. В полосе от океанского побережья до Линии Мажино которые занимали 3-я и 4-я группы армий находилась т.н. "Линия Вейгана" которая укреплялась с момента прорыва немецких войск к Абвилю 20-го мая.

Во французских войсках оставалось 59 потрёпанных, недоукомплектованных и плохо оснащённых дивизий, с французами остались 2 британские и 2 польские дивизии. Таким образом 136 немецким дивизиям противостояли всего 63 дивизии Союзников.

После ожесточенных боёв 5-9 июня группа армий «В», прорвав оборону французской 10-й армии, вышла к Сене и повернула к побережью, прижав 10-й корпус французов и 51-ю шотландскую «горную» дивизию, до сих пор остававшиеся на материке. Эти части сдались уже 12 июня. Восточные части 3-й группы армий держалась крепче, но 8 июня они были отведены к Парижу. Танковые части группы армий «A», усиленные танками группы армий «В», прорвали позиции 4-й французской армии у Шалон-сюр-Марна и двинулись на юг, а танки Клейста форсировали Марну у Шато-Тьерри. Немецкие войска оказались в пригородах Парижа, всего в нескольких десятках километрах от столицы, и 14 июня Париж был сдан без боя. Французское правительство бежало в Бордо.

10 июня итальянский диктатор Бенито Муссолини, поняв, что поражение Франции неизбежно, объявил ей войну. Итальянская группа армий Вест («Запад») принца Умберто Савойского, насчитывающая 323 тысячи человек, объединённых в 22 дивизии, имеющая 3 тысячи орудий и миномётов, начала наступление. В резерве находилась 7-я армия и танковые части. Противостоящая им альпийская армия генерала Ольдри имела 175 тысяч человек, но зато занимала очень выгодные позиции. Атаки итальянцев были отражены, лишь на юге они смогли незначительно продвинуться вглубь. 21 июня, в день подписания капитуляции, наступающие тремя колоннами уже 32 итальянских дивизии были остановлены. Кампания стала провалом итальянской армии, не иначе как "победным конфузом" можно назвать вступление Италии во Вторую мировую войну.

После сдачи Парижа у французов не оставалось ни войск, ни резервов для дальнейшего сдерживания немцев. Фронт был прорван во многих местах, и к 17 июня немцы дошли до Луары. Всё океанское побережье вплоть до Шербура было захвачено. Группа армий «С» наконец начала мощное наступление (14-15 июня), достигшее успеха: Линия Мажино была прорвана и 2-я группа армий оказалась полностью окружённой. Отрезанные за линией Мажино французские части сдались 22 июня.

Капитуляция Франции

Французы отчаянно сопротивлялись, но немцы раз за разом прорывали наспех занятые линии обороны: 19 июня была форсирована Луара, последняя надежда остановить немцев на пути к южной Франции. 22 июня в Компьенском лесу, в том же вагоне, в котором было подписано перемирие 1918 года, на встрече Гитлера и генерала Юнцигера был подписан акт о капитуляции (Компьенское перемирие 1940 года). 24 июня на вилле Инчеза (около Рима) был подписан акт о капитуляции Франции перед Италией. Официально военные действия закончились 25 июня.

Согласно условиям капитуляции, 3/5 территории Франции были отданы под контроль Германии. Французские войска были разоружены, а содержать немецкие оккупационные войска должны были сами же французы. Италия получала территорию площадью в 832 км². Французский флот (7 линкоров, 18 крейсеров, 48 эсминцев, 71 подводная лодка и другие суда) должен был быть разоружён под контролем Германии и Италии.

Причины поражения

Танки

Поражение французской армии не было обусловлено исключительно превосходством германских танков. Только один тип германских танков, Panzer IV (в советской историографии T-IV), вооружённый 75-мм орудием, мог тягаться с французскими тяжёлыми танками Char B, тогда как остальные Panzer I, II и III (в советской историографии T-I, Т-II, T-III соответственно) были либо устаревшими, либо недостаточно мощными. Было несколько других причин такого успеха германского танкового оружия (по версии французов), например, каждый германский танк (кроме танкеток Panzer I) был оборудован рацией (приемником-передатчиком), что в боевых условиях помогало в координации боевых действий и позволяло быстро и просто направить танковые силы туда, где они в этот момент необходимы больше всего. К тому же все танки участвовали в боевых действиях в составе укомплектованных независимых подразделений и не были приписаны к пехотным частям. И последнее, но не менее важное, это то, что все танковые подразделения находились под командой офицеров, которые были обучены и натренированы самим создателем германских бронетанковых сил — Хайнцем Гудерианом.

Стратегия и тактика

По мнению английского историка Б. Х. Лиддел-Гарта, основной причиной неудач союзников было отставание в области военной теории и излишняя самоуверенность:

Решение вопроса всецело зависело от фактора времени. Контрмеры французов оказывались безуспешными, ибо они, как правило, опаздывали, не поспевая за быстро меняющейся обстановкой. Это объяснялось тем, что авангард немецких войск продвигался вперед значительно быстрее, чем французское и даже немецкое командование могло предполагать. Воспитанные на традициях медленных темпов развития военных действий в период Первой мировой войны, французы психологически не могли приспособиться к новым условиям, и это явилось причиной того, что французские войска были так быстро парализованы.

Наибольшая слабость французов заключалась не столько в недостатке или плохом качестве вооружения, сколько в отсталости их военной теории. Их взгляды на ведение войны развивались медленнее по сравнению со взглядами их противников. Как часто бывает в истории, победа в одной войне порождала самодовольство и приводила к консервативности во взглядах, что и являлось причиной поражения в следующей войне.

— Лиддел Гарт Б. Х. [militera.lib.ru/science/liddel_hart1/index.html Стратегия непрямых действий.] — М.: илл., 1957

Потери

Французская армия в результате войны потеряла около 300 000 человек убитыми и ранеными. Полтора миллиона было взято в плен. ВВС и танковые силы были частично уничтожены, частично встали на вооружение вермахта. К концу июля немцы уничтожают или нейтрализуют почти весь французский флот.

Немецкие войска потеряли 45 218 человек убитыми и пропавшими без вести и 111 034 раненными.

Так, за период с 10-го мая по 5-е июня ежедневные потери Вермахта составляли 2499 человек в день и 4762 человек в день за период с 5-го по 25-е июня, что наглядно демонстрирует ожесточение сопротивления французской армии.

Интересно сравнение с результатами Вермахта на Восточном фронте в 1941 году. Боевые действия мая-начала июня 1940 происходили на "пятачке" Северо-Восточной Франции и Бельгии, с максимальными расстояниями в 300 км по фронту и 350 км в глубину. По площади эта территория примерно соответствует размерам Литвы, которую, одна из трёх, самая малочисленная, Гр. армий "Север" заняла за одну неделю июня 1941 года. К берегам Ла-Манша передовые танковые соединения вермахта вышли в Районе Булони 23 мая 1940 что в 350 км от границы. На Восточном же фронте на 14-й день войны, 5 июля немецкие войска находились уже в 450-470 км от границы.

С 22 июня по 10 декабря 1941 года ежедневные потери Вермахта составляли 4506 человек, против 3483 на Западном фронте c 10-го мая по 25-е июня. При этом в конце июля вермахт наступал не во Франции, а на огромном фронте от Нарвы до Кишинева (1450 км по прямой).

См. также

Напишите отзыв о статье "Французская кампания"

Примечания

  1. см. Итальянское вторжение во Францию
  2. Frieser, S. 35.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 [www.militaryphotos.net/forums/archive/index.php/t-43178.html Armored units in 1940 on the western front [Archive] - Military Photos]
  4. В том числе 1 100 000 которые сдались между 18-м и 25 июня в связи с приказом перемирия французского правительства Петэна, остальные 350 000 были взяты в плен в ходе предыдущих боев
  5. Позднее, во время вторжения в СССР командовал 1-й танковой группой, входившей в состав группы армий «Юг»
  6. Митчем, стр. 32
  7. Воспоминания немецкого генерала. (Танковые войска Германии во Второй мировой войне) М.: Центрполиграф, 2007. — ISBN 5-9524-1585-7. (стр. 519)
  8. [www.lexikon-der-wehrmacht.de/Waffen/Bilderseitenneu/Pz1sIG33.htm Lexikon der Wehrmacht]
  9. 1 2 3 4 NUMBER OF AFVs ON 10th MAY 1940 by David Lehmann
  10. [tankfront.ru/allies/belgium/belgium_history.html Бельгийские бронетанковые войска]
  11. 1 2 Курт Типпельскирх. История Второй мировой войны. Стр.98-99. ISBN 5-17-014934-4

Литература

  • Всемирная история войн.(Харперская энциклопедия военной истории с комментариями издательства «Полигон»). Кн. 4 (1925—1997) — М.; СПб.: АСТ; Полигон, 2000. — ISBN 5-89173-020-0 ; ISBN 5-89173-032-4
  • Трубников Б. Г. [www.imperia.net.ua/book/index_detail.php?book_id=54/ Большой словарь оружия.] — СПб.: Полигон, 1997. — ISBN 5-89173-007-3
  • Жан-Поль Паллю. План «Гельб»: Блицкриг на Западе, 1940. — М.: Эксмо, 2008. — 480 стр.: ил. — ISBN 978-5-699-24394-5

Ссылки

  • [www.youtube.com/watch?v=pICq35lQ5WY Парад нацистов по Парижу, 1940] (видео)
  • [www.33gid.ru/france-1940 Битва за Францию, 1940 год]


 
Западноевропейский театр военных действий Второй мировой войны
Саар «Странная война» Дания-Норвегия Франция Британия Сен-Назер Дьепп Нормандия Южная Франция Линия Зигфрида Арденны Эльзас-Лотарингия Колмар Маас-Рейн Центральная Европа

Отрывок, характеризующий Французская кампания

– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.


Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.


В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.
– Прощайте, княжна, – сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.
– Ах, виновата, – сказала она, как бы проснувшись. – Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?
– Постойте, я сейчас принесу ее, – сказала m lle Bourienne и вышла из комнаты.
Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.
– Да, княжна, – сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, – недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, – а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.
Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.
– Да, да, – сказала она, – но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…
– Я не принимаю ваших похвал, – перебил он ее поспешно, – напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.
И опять взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение. Но княжна уже увидала в нем опять того же человека, которого она знала и любила, и говорила теперь только с этим человеком.
– Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, – сказала она. – Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась, – сказала она. Голос ее вдруг дрогнул. – Я не знаю почему, – продолжала она, оправившись, – вы прежде были другой и…
– Есть тысячи причин почему (он сделал особое ударение на слово почему). Благодарю вас, княжна, – сказал он тихо. – Иногда тяжело.
«Так вот отчего! Вот отчего! – говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. – Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу, – говорила она себе. – Да, он теперь беден, а я богата… Да, только от этого… Да, если б этого не было…» И, вспоминая прежнюю его нежность и теперь глядя на его доброе и грустное лицо, она вдруг поняла причину его холодности.
– Почему же, граф, почему? – вдруг почти вскрикнула она невольно, подвигаясь к нему. – Почему, скажите мне? Вы должны сказать. – Он молчал. – Я не знаю, граф, вашего почему, – продолжала она. – Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. – У нее слезы были в глазах и в голосе. – У меня так мало было счастия в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. – Она вдруг заплакала и пошла из комнаты.