Французский Лаос

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Автономный протекторат Лаос
фр. Protectorat du Laos

лаос. ພາສາ ລາວ

часть Индокитайского союза

 

 

1893 — 8 апреля 1945

1946 — 1949


 

Флаг
Столица Вьентьян, Лаунгпхабанг (королевская резиденция)
Язык(и) Лаосский язык, французский язык
К:Появились в 1893 годуК:Появились в 1946 годуК:Исчезли в 1945 годуК:Исчезли в 1949 году

Французский Лаос — общее название лаосских земель в составе Французского Индокитая.





Захват лаосских земель Францией

Лаосские земли были захвачены Францией в 1893 году. На их базе возникло новое колониальное образование, ставшее в 1899 году пятой частью Индокитайского союза. Внешние границы лаосского компонента Союза сложились на основе франко-китайского, франко-английского и франко-сиамского соглашений (в соответствии с последним лаосцы утратили в пользу Сиама большую часть своих территорий по правому берегу Среднего Меконга). Земли, которые в результате территориального размежевания достались Франции, получили обобщающее франкоязычное наименование «Лаос».

К моменту французской колонизации единой лаосской государственности не существовало ни юридически, ни фактически уже почти два века. Общелаосское королевство Лансанг распалось на три независимых королевства ещё в начале XVIII века, из них к приходу французов относительно сохранилось лишь Луангпхабанг. В 1887 году французы дали правителю Луангпхабанга обещание сохранить престол королевства за ним и его потомками, что позднее стало интерпретироваться как признание Луангпхабангом статуса французского протектората. Однако власть этой династии не признавали ни центральные, ни южные лаосские земли, да и сама она ещё на рубеже XVIII—XIX веков окончательно отказалась от попыток стать общелаосской, и встала на сепаратистские позиции. Поэтому, несмотря на то, что весь Лаос в 1899 году был объявлен «автономным протекторатом», его центральная и южная части управлялись и эксплуатировались до марта 1945 года как колония.

Реорганизация французами лаосской территории

К моменту прихода французов лаосская территория делилась на автономные княжества-мыанги и три примеконгских королевства. В первые годы своего господства французы сгруппировали мыанги всего Лаоса в одиннадцать провинций. Провинции центра и юга возглавили французские резиденты. Территориальное ядро бывшего королевства Тямпасак было превращено в отдельную провинцию под названием «Бассак», а потомки тямпасакских королей были сделаны в ней губернаторами, но под контролем французского провинциального резидента. Королевство Луангпхабанг было разделено на несколько провинций: собственно Луангпхабанг, Пхонгсали и Хуапхан. Каждую из этих провинций также возглавил французский чиновник — правительственный комиссар. Резиденты и правительственные комиссары подчинялись верховному резиденту Автономного протектората Лаос, а тот — генерал-губернатору Индокитайского союза. Верховный резидент Лаоса, резиденция которого с 1900 года находилась во Вьентьяне, на вверенной ему территории был наделён всей полнотой административно-политической, хозяйственной и военно-полицейской власти. Мыанги французы стали называть «туземными округами», во главе мыанга стоял тяумыанг (из числа лаосцев), подчинявшийся французскому провинциальному резиденту, но назначавшийся непосредственно верховным резидентом (исключением были мыанги королевства Луангпхабанг).

Отношение французов с королями Луангпхабанга

Отношение французов с луангпхабангским королём в течение межвоенного периода определяли конвенции 1914 и 1917 годов. Они констатировали получение французами от короля Сисаванг Вонга права проводить любые реформы в его королевстве, объявленном протекторатом. За самим королём сохранялось право в пределах королевства назначать и перемещать по службе представителей административной верхушки мыангов во главе с самим тяумыангом и присваивать им традиционные титулы. Все свои акты король должен был оформлять в виде издания ордонансов за своей подписью и печатью, действительных только с визой верховного резидента.

Для короля Сисаванг Вонга подписание конвенций 1914 и 1917 годов явилось большим успехом: они узаконили более чем двукратное увеличение территории его королевства. Колонизаторам же такой административно-правовой порядок позволил решать свои военно-стратегические задачи и свободно использовать доступные им с финансово-экономической точки зрения местные ресурсы точно так же, как и в Центральном и Южном Лаосе.

Реорганизация 1941 года

В ноябре-декабре 1940 года войска Таиланда атаковали лаосский и камбоджийский участки границ Индокитайского союза, началась франко-тайская война. Несмотря на победу, вишистская Франция 9 мая 1941 года под давлением Японии была вынуждена подписать договор на таиландских условиях. В части, касающейся Лаоса, они означали потерю всех правобережных лаосских земель. После этих событий, осознав, что правым берегом таиландский экспансионизм при японской поддержке не удовлетворится, и что лаосская элита из-за пораженческого поведения Франции стала стремительно уходить из-под их влияния, французские колонизаторы решили наконец начать процесс административного объединения лаосских земель. Взамен утраты правобережной части исторических тямпасакских земель принцу Бун Уму тямпасакскому был официально передан (как унаследованный от отца) пост бассакского губернатора и придан статус четвёртой аристократической персоны (после луангпхабангских короля, наследника и вице-короля) в создаваемой общелаосской аристократической иерархии. Были введены посты лаосских провинциальных губернаторов (правда, под строгим контролем прежних французских резидентов).

29 августа 1941 года генерал-губернатор Индокитайского союза адмирал Ж.Деку подписан с королём Сисаванг Вонгом договор о протекторате — первый франко-лаосский документ, ратифицированный парламентом метрополии. По этому договору утрата правобережья щедро компенсировалась присоединением к королевству всех северных и части центральных территорий Лаоса, включая даже провинции Вьентьян и Чаннинь. Как формальному протекторату, Луангпхабангу было разрешено иметь свои герб, флаг и гимн. Было создано правительство, главой которого стал принц Пхетсалат, которому был присвоен титул махаупахата (после смерти отца Пхетсалата — Бункхонга — в 1921 году этот титул был негласно отменён: по конвенциям 1914 и 1917 года к французам перешли именно те функции практического государственного управления, которыми в лаосских государствах традиционно ведали махаупахаты).

Пхетсалат ещё в 1914 году был сделан губернатором Вьентьяна (в качестве компансации за то, что в 1904 году ему было отказано в престоле Луангпхабанга — королём тогда стал Сисаванг Вонг, внук короля Ункхама), а в 1931 году занял самый высокий из допустимых для лаосцев пост — «инспектора по административно-политическим делам туземного населения Лаоса при верховном резиденте» . В результате к 1941 году он сумел расставить лично преданных ему людей по важнейшим административным постам всего Лаоса, за исключением юга, где ему противостояла патронатно-клиентельная система принца Бун Ума. Санкционированное генерал-губернатором Индокитая присвоение Пхетсалату титула махаупахата ввело его в систему властных отношений не только Лаунгпхабанга, но всего Лаоса. В результате Пхетсалат, который на тот момент являлся самым влиятельным в стране родовым аристократом, культово почитаемым в крестьянской среде, смог использовать объединительные усилия колонизаторов в своих собственных целях.

Вторая мировая война

Во время Второй мировой войны на территории Индокитая в соответствии с франко-японским соглашением были размещены японские войска. Однако широкомасштабной экономической эксплуатации Лаоса Япония не осуществляла: оккупация ею этой части Индокитайского союза преследовала чисто военные цели. К местной лаосской администрации и населению, если они не сотрудничали с французами, японцы относились корректно: лояльность «туземцев» в стратегически значимом районе была им необходима. Однако, несмотря на усилия японцев, паназиатизм не оказал глубокого влияния на умонастроения лаосцев. Ряд тяумыангов центра и юга, а также принц Бун Ум и потомки местного княжеского рода провинции Чаннинь пошли на активное сотрудничество с французскими разведывательно-диверсионными группами, забрасываемыми при содействии англичан по воздуху через Индию. Основная же часть лаосского чиновничества во главе с Пхетсалатом, сотрудничая с японцами, использовала их конфликт с французами, чтобы подготовить как можно больше административно-политических условий для провозглашения независимости единого Лаоса после войны.

События 1945 года

К весне 1945 года франко-японское «сотрудничество» окончательно исчерпало себя, и в ночь с 9 на 10 марта японское командование в Восточном Индокитае совершило молниеносный военно-политический переворот, интернировало всех французских граждан, кто не успел скрыться, и взяло всю полноту власти в свои руки. Видя, что большинство лаосских чиновников во главе с Пхетсалатом пошло на сотрудничество с ними, японцы уже в конце марта передали им всю административную власть. Было позволено даже создавать лаосские вооружённые отряды в примеконгской зоне (Пхетсалат ссылался на необходимость борьбы с речным пиратством и французскими партизанами).

Вопреки своему желанию, король Сисаванг Вонг был принуждён японцами провозгласить независимость Лаоса. Несмотря на то, что в королевской декларации говорилось сразу и о независимости Лаоса, и о независимости королевства Луангпхабанг, этот документ дал основания японцам объявить себя освободителями лаосского народа, а Пхетсалату — исходить из того, что власть его правительства распространяется отныне де-юре на весь Лаос. Эмиссары Пхетсалата были посланы в центральные и южные провинции, не охваченные договором 1941 года.

После капитуляции Японии 15 августа 1945 года самой влиятельной силой на территории Лаоса оказался Пхетсалат. На его поддержку рассчитывали как созданная при поддержке США организация «Лао пен Лао» («Лаос — лаоссцам»), так и коммунистическая партия Индокитая, стремящиеся к подлинной независимости Лаоса. Однако важным политическим действующим лицом был и король Сисаванг Вонг, которого поддерживал его сын и наследник принц Саванг Ватхана. Король продолжал считать, что единственным надёжным гарантом его пребывания на престоле был и остаётся французский колониализм, и надеялся на восстановление действия договора о протекторате 1941 года. Наконец, серьёзной политической силой являлись скрывавшиеся в сельской местности французские партизаны и помогавшие им тяумыанги центра и юга, которые верили, что только Франция сможет уберечь Лаос от дезинтеграции в условиях послевоенного хаоса.

Независимость 1945—1946 годов

Реставрация Французского Лаоса

В результате военных действий французы в 1946 году вернули королю трон. Пытаясь сохранить прежнюю колониальную систему под новым флагом, правительство Франции создало в октябре 1946 года Французский Союз, одним из ассоциированных членов которого 23 декабря 1947 года стал Лаос. 19 июля 1949 года Лаос получил самоуправление, став ассоциированным членом Индокитайской Федерации.

Создание Лаосского королевства

Источники

  • «История Востока» (в 6 томах). Т.V «Восток в новейшее время (1914—1945 гг.)» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2006. ISBN 5-02-018500-0

Напишите отзыв о статье "Французский Лаос"

Отрывок, характеризующий Французский Лаос

Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.