Французский Ренессанс

Французский Ренессанс (фр. Renaissance française) — термин используемый историками, культурологами и искусствоведами для описания достижений в культуре и искусстве Франции с конца XV до начала XVII века. Французский ренессанс связан с пан-европейским Ренессансом, зародившемся в Италии в XIV веке. Начало французского Возрождения относится к середине XV века, к началу французского вторжения в Италию в 1494 году во время правления Карла VIII до смерти Генриха IV в 1610 году.

Правление Франциска I (1515—1547) и его сына Генриха II (1547—1559), как правило, считается вершиной французского Возрождения. После скоропостижной смерти Генриха II в рыцарском турнире, страной правила его вдова Екатерина Медичи и её сыновья Франциск II, Карл IX и Генрих III, и, хотя ренессанс продолжал развиваться, Франция страдала от религиозных войн между гугенотами и католиками.

Для Франции в эпоху ренессанса были характерны начало абсолютизма, распространение гуманизма, исследование «нового мира», заимствование из Италии и развитие собственных новых методов в области печати, архитектуры, живописи, скульптуры, музыки, наук, народной литературы, а также разработка новых правил этикета и ораторского искусства.

Зарождение Ренессанса во Франции

Франциск I и его сестра Маргарита Наваррская.

Культура французского Возрождения зародилась и развивалась в период завершения объединения королевства, развития торговли, превращения Парижа в политический и культурный центр, к которому тяготели самые отдалённые и глухие провинции.

Начиная с XVI века французский королевский двор становится одним из самых блестящих дворов в Западной Европе. Короля Франциска I из-за его поэтического таланта и способности ценить умение владеть пером у других людей называли «отцом изящной словесности». Под влиянием итальянских походов король Франции, его сестра Маргарита Наваррская и окружавшие их люди стали уделять много внимания античному наследию — произведениям античных авторов, античной скульптуре, классическому латинскому языку.

С конца XV столетия во Францию приезжают многие известные итальянские поэты, писатели, художники, филологи. Среди них были поэт Фаусто Андреллини, учёный грек Иоанн Ласкарис, филолог Юлий Цезарь Скалигер, историографы де Сейссель и Павел Эмилий. Под итальянским влиянием Франциск I решил построить и украсить множество своих замков. Он окружил себя приглашёнными из Апеннинского полуострова художниками. Гениального итальянского художника и учёного XV—XVI веков Леонардо да Винчи, прибывшего во Францию после битвы при Мариньяно и скончавшегося в замке Амбуаз, сменили итальянский художник Андреа дель Сарто, скульптор Франческо Приматиччи, Россо Фьорентино и многие другие служители прекрасного.

Юноши из знатных и богатых семей стремились в Италию, чтобы познакомиться с богатствами итальянской культуры.

Возрождение античной культуры пользовалось большим вниманием и поддержкой со стороны королевского дома и богатой знати. Покровительство новому поколению образованнейших людей оказывали королева Анна Бретонская и король Франциск I, который не раз отводил от них мстительный меч церкви, был щедрым меценатом и добрым другом. Анна Бретонская создала своеобразный литературный кружок, традиции которого получили развитие в деятельности более знаменитого кружка единственной и горячо любимой сестры короля Маргариты Наваррской, которая неизменно пользовалась покровительством Франциска. Один из итальянских послов, находившийся при дворе Франциска I, говорил, что «король расходовал в течение года огромнее суммы на драгоценности, мебель, строительство замков, разбивку садов».

Литература

Поэзия

Основоположником новой французской поэзии стал Клеман Маро — талантливейший поэт тех десятилетий. Маро вернулся из Италии, получив тяжёлые ранения в битве при Павии. Хромой и нищий калека, он по доносу был брошен в тюрьму и был бы казнён, если бы не заступничество Маргариты. Он изучал античную философию, был очень близок к королевскому двору и литературному кружку Маргариты Наваррской. Он стал автором многих эпиграмм и песенок. Вольнодумные произведения не прошли даром для поэта. Дважды он бежал из Франции. Последние дни поэта закончились в Турине, а многие его стихи Сорбонна внесла в список запрещённых. В своём творчестве Маро стремился преодолеть итальянское влияние, придать стихам национальную окраску, «галльский блеск».

Существовала также и лионская школа поэзии. Её представители не подвергались сильным гонениям. К лионской школе относится поэтесса Луиза Лабе.

Маргарита Наваррская очень рано стала покровительницей и центром притяжения кружка передовых мыслителей и поэтов. К ней был близок Клеман Маро. В её окружение входил остроумный писатель Франсуа Рабле, посвятивший ей третью книгу «Гаргантюа и Пантагрюэля». Один из наиболее смелых умов первой половины века, Бонавантюр Деперье, в 1536—1541 годах состоял при Маргарите секретарём. Именно в это время он создал свой «Кимвал мира» и сборник озорных новелл «Новые забавы и весёлые разговоры». Секретарём Маргариты был также Антуан Ле Масон, сделавший в 1545 году новый перевод «Декамерона».

Значительным явлением для французской литературы было и творчество Маргариты Наваррской, которой принадлежит большое число стихотворных произведений, отразивших духовные искания её эпохи. Главное наследие Маргариты — сборник из 72 новелл под названием «Гептамерон», то есть «Семидневные». Вероятно, основная часть этого произведения была написана между 1542 и 1547 годами, в период, когда Маргарита была очень далека от забот парижского двора, от «большой» политики её брата, погружённая в «малую» политику её крошечного королевства и в семейные дела. По свидетельствам современников, она сочиняла свои новеллы, путешествуя по своим землям в носилках. «Гептамерон» Маргариты Наваррской показывает осознание трагических противоречий между человеческими идеалами и реальной жизнью.

Проза

Пожалуй, одним из самых известных произведений французского Возрождения является книга Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Рабле был одарённым человеком, и его талант особенно проявился в сочинительстве. Рабле очень много путешествовал, знал нравы и крестьян, и ремесленников, и монахов, и дворян. Он был знатоком простонародной речи. В своём замечательном и единственном романе он дал блестящую сатиру на людей своего времени.

Наряду с этим, литература французского Возрождения впитывала в себя и лучшие образцы устного народного творчества. Она отражала черты, присущие талантливому и свободолюбивому французскому народу: его весёлый нрав, смелость, трудолюбие и тонкий юмор.

Филология

Жоашен дю Белле и Пьер де Ронсар.

В XVI веке закладываются основы французского литературного языка и высокого стиля. Французский поэт Жоашен дю Белле в 1549 году опубликовал программный манифест «Защита и прославление французского языка». В этом сочинении опровергалось утверждение о том, что якобы только древние языки могут воплотить в достойную форму высокие поэтические идеалы, и утверждалось, что в своё время и древние языки были грубыми и неразвитыми, но именно совершенствование поэзии и литературы сделало их тем, чем они стали. Так будет и с французским языком, надо лишь его развивать и совершенствовать. Дю Белле стал своеобразным центром объединения его единомышленников и друзей. Пьер де Ронсар, входивший в него, придумал название «Плеяда». Название было выбрано не случайно: так же называлась и группа из семи древнегреческих поэтов-трагиков. Ронсар этим словом обозначил семёрку поэтических светил на литературном небосводе Франции, это была своеобразная французская поэтическая школа. В неё входили Пьер де Ронсар, Жоашен Дю Белле, Жан Антуан де Баиф, Реми Белло. Они отказывались от наследия Средних веков, переосмысляя своё отношение к античности. Уже при короле Генрихе II Плеяда получила признание двора, а Ронсар стал придворным поэтом. Он выступал в различных жанрах — оде, сонетах, пасторали, экспромтах.

Философия

Философская мысль во Франции того времени ярче всего была представлена Пьером де ла Рамэ, критиком схоластического аристотелизма. Тезис Рамэ «Всё сказанное Аристотелем ложно» стал начальной точкой новой европейской философии. Оторванным от жизни рассуждениям схоластов Рамэ противопоставил идею логически обоснованного, ориентированного на практику метода, названного им искусством изобретения. Средством создания метода должна была служить новая логика, начала которой Рамэ развивал в сочинении «Диалектика». Он был одним из крупнейших математиков своего времени и автором большого обобщающего труда «Курс математики».

Бонавантюр Деперье — один из самых самобытных деятелей Ренессанса. Он был филологом и переводчиком, служил секретарём Маргариты Наваррской. В 1537 году анонимно опубликовал книгу сатирических диалогов «Кимвал мира». Книга была признана еретической и запрещена. Деперье объявили «отступником от праведной веры», он был удалён от двора Маргариты Наваррской. В итоге гонения привели его к самоубийству.

Современник Деперье Этьен Доле защищал несчастных, которых отправляли на костёр по обвинению в связи с нечистой силой. Полагая высшим благом познание причин, сам Доле заключает, что всё сущее возникло не по высшей воле, а в силу «необходимых для этого действующих причин». Какое-то время покровительство знатных и богатых лиц спасало Доле от инквизиции. Однако в 1546 году он был обвинён в том, что его перевод Платона противоречит христианскому учению о бессмертии души. Доле был осуждён и сожжён на костре. Участь автора разделили и все его книги.

Гуманизм

Одним из выдающихся французских гуманистов был Жак Лефевр д’Этапль. Он был очень образованным человеком: энциклопедистом, филологом и философом, теологом, математиком, астрономом. Получил образование во Флоренции и стал основателем школы математиков и космографов у себя на родине. В конце XV — начале XVI века д’Этапль опубликовал комментарии к произведениям Аристотеля, отмеченные стремлением по-новому взглянуть на освящённый традицией авторитет короля философов. В 1512 году он издал комментарии к Посланиям Павла, в которых обосновал необходимость критического анализа сочинений отцов христианского вероучения. Он перевёл на французский язык Библию (до того времени она существовала только на латинском языке), но этот перевод был осуждён Сорбонной как еретический. Будучи на самом деле мечтательным и тишайшим гуманистом, Лефевр д’Этапль испугался последствий собственных идей, когда понял, к чему на практике они могут привести.

Вокруг д’Этапля группировались ученики, сторонники христианства, изучавшие евангельские тексты, среди которых особенно выделялся филолог Гийом Бюде, ставший одним из вождей гуманистического движения во Франции. Человек широчайшего кругозора, он внёс существенный вклад в изучение математики, естественных наук, искусства, философии, римской и греческой филологии. Его труд «Замечания на 24 книги Пандект» положил начало филологическому анализу источников римского права. В сочинении «Об ассе и его частях» развивалась идея двух культур — античной и христианской. Заботясь о славе Франции, он возлагал ответственность за её угасание на правителей и влиятельных лиц. Он даже написал книгу «Наставления государю». Благодаря Бюде была создана библиотека в Фонтенбло, позднее её перевели в Париж, и она стала основой Национальной библиотеки Франции. Бюде много и серьёзно разговаривал с королём Франциском, который под его влиянием учредил в Париже Королевский коллеж — Коллеж де Франс. Там стали преподавать греческий, латинский и древнееврейский языки.

Период развития гуманизма во Франции был короток, и его пути очень скоро стали тернисты. В Европе усиливалась католическая реакция. С середины 30-х годов XVI века Сорбонна, напуганная успехами гуманизма, выступила против его представителей. Меняется и отношение французской королевской власти и двора к гуманистам. Из покровительницы королевская власть превращается в гонительницу свободомыслия. Жертвами преследований стали крупные французские гуманисты — Бонавантюр Деперье, Этьен Доле, Клеман Маро.

Театр

Французский театр эпохи Возрождения достиг уровня Италии. Этьен Жодель стал постановщиком первой французской трагедии в «классическом», то есть античном стиле. Называлась эта трагедия «Пленённая Клеопатра».

Архитектура

Замок Шамбор и парижская ратуша.

Архитектура раннего периода Возрождения во Франции испытала сильное итальянское влияние. Развивая традиции готики, французские архитекторы создали новый тип архитектурных сооружений: замок Франциска I в Блуа, замки Азе-ле-Ридо, Шенонсо, Шамбор. В этот период очень широко использовались различные украшения зданий. Вершиной архитектуры Возрождения стало здание нового королевского дворца Лувра. Его строили архитектор Пьер Леско и скульптор Жан Гужон. Гужон первоначальное художественное образование получил во Франции. Затем очень много путешествовал по Италии, где изучал античную скульптуру. По возвращении во Францию он изваял своё первое знаменитое произведение — статую, известную под названием «Диана». Это был своеобразный портрет Дианы де Пуатье, герцогини Валентуа. Статуя украшала замок Ане. Диана изображена нагой и лежащей с луком в руке, облокотившись на шею оленя. Её волосы собраны в косы, в которые вплетены драгоценные камни, возле неё — собака. Эта скульптура так понравилась королю, что он поручил Гужону другие скульптурные работы в замке Ане. Гужон украсил также статуями Экутанский замок, отель Карнавале в Париже, парижскую ратушу, в которой обращали на себя внимание резанные мастером из дерева панно «Двенадцать месяцев», затем ворота Сент-Антуан с четырьмя великолепными барельефами «Сена», «Марна», «Уаза» и «Венера, выходящая из волн». Все эти работы сейчас находятся Лувре. Для церкви францисканцев Гужон изваял барельеф «Снятие с креста», наконец, его работе принадлежит «Фонтан нимф» в Париже. Этот фонтан до сих пор считается лучшим произведением французской архитектуры.

Замки Азе-ле-Ридо и Шенонсо.

Изобразительное искусство

Гуманистический интерес к человеку проявился и в изобразительном искусстве, особенно в портрете. Торжественное выражение лиц и величавость поз в портретах Жана Клуэ сочетались с остротой индивидуальных характеристик. Интересны так же и портреты Франсуа Клуэ.

Наука

Проблемы естествознания разрабатывал Бернар Палисси. Он был крупным учёным-химиком и открыл способ изготовления цветной глазированной керамики. Высоки были достижения в области математики. Теорему Франсуа Виета, талантливейшего математика, жившего в те времена, и сегодня изучают в школах. В области медицины большую роль сыграл Амбруаз Паре, превративший хирургию в научную дисциплину.

Галерея

• Andrea del Sarto 005.jpg

  Мадонна с младенцем и маленьким Иоанном Крестителем, Андреа дель Сарто, 1505-1510.

• Francesco Primaticcio 002.jpg

  Одиссей и Пенелопа, Франческо Приматиччо, 1563.

• Clouet - banhodiana02.jpg

  Купание Дианы, Франсуа Клуэ, 1559—1560.

• François Clouet - Portrait of Francis I, King of France - WGA5075.jpg

  Конный портрет Франциска I, Франсуа Клуэ, 1540.

• François Clouet 002.jpg

  Туалет дамы. Портрет Дианы де Пуатье, Франсуа Клуэ, ок. 1571.

• Rosso Fiorentino 002.jpg

  Снятие с креста, Россо Фьорентино, 1521.

• Front of Burghley House 2009.jpg

  Бёргли-хаус.

• Chateau de St Germain-en-laye.JPG

  Сен-Жерменский дворец.

Литература

• Бобкова, М. С. Французский Ренессанс: Раннее Новое Время, книга для чтения по истории. Москва, 2006.
• [bookucheba.com/page/kulturologis/ist/ist-11--idz-ax249--nf-65.html Кравченко, А. И. Культурология. Москва, 2002.]

Ссылки

• [about-france.ru/history/history8.htm История Франции. Эпоха французского Ренессанса.]

Отрывок, характеризующий Французский Ренессанс

Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.