Рамовш, Фран

Фран Рамовш
Fran Ramovš [frán ramôvš]
Фран Рамовш в 1930-е годы
Дата рождения:	14 сентября 1890(1890-09-14)
Место рождения:	Любляна (Словения)
Дата смерти:	16 сентября 1952(1952-09-16) (62 года)
Место смерти:	Любляна (Словения)
Страна:	Словения
Научная сфера:	словенская диалектология, история словенского языка, словенская лексикология (терминология)
Учёное звание:	профессор, академик Словенской академии наук и искусств
Альма-матер:	Венский университет (1910-1911), университет в Граце (1911-1914)

Фран Рамо́вш (словен. Fran Ramovš; 14 сентября 1890 — 16 сентября 1952) — словенский филолог, лингвист, исследователь словенских диалектов и истории словенского языка (фонетика, морфология). Создатель первой карты словенских наречий (Dialektološka karta slovenskega jezika, 1931), установил 7 словенских диалектных групп и около 40 диалектов. Совместно с Антоном Брезником разработал правила словенской орфографии (1935). Профессор Люблянского университета (1919), декан Философского факультета (1926/1927) и ректор (1934, 1935 гг.) Люблянского университета. Один из основателей и первых профессоров Словенской академии наук и искусств. В 1945—1952 руководил Институтом словенского языка Словенской академии наук и искусств, ныне носящим его имя. За достижения в области науки был избран членом-корреспондентом Югославской Академии наук и искусств в Загребе (1926), Сербской академии наук и искусств в Белграде (1929), Славянского института в Праге (1929) и Польской академии наук в Кракове (1935).

Биография

Отец — Франц, мать — Мария (Томшич). Школу посещал в маленьком городке Боровнице недалеко от Любляны, куда переселилась семья в 1984 году, в 1902—1910 годах учился во 2-й Люблянской гимназии. Уже в гимназии познакомился с Краткой грамматикой индоевропейских языков Бругмана . Побуждаемый другом Иваном Цанкаром, словенским писателем, начал сам писать под псевдонимом Юрий Дуб (словен. Julij Dub) и публиковаться в периодическом издании «Люблянский колокол» (Ljubljanski zvon) в 1910 и 1912 годах. Изучал языкознание в Вене в 1910 году у профессоров Майер-Любке, Кречмайера, Ягича, Вондрака, Решетара и др. и в Граце в 1911—1914 годах у профессоров Мерингера и Шухардта. Уже в 1911 году Фран Рамовш стал ассистентом проф. Мерингера, в том же году написал докторскую диссертацию о рефлексах праславянских редуцированных гласных в словенском языке. На третьем и четвёртом году обучения в университете проводил семинарские занятия, принимал зачеты по сравнительно-историческому языкознанию и писал хабилитационное сочинение о современной редукции гласных в словенском языке. На каникулах в 1913 году путешествовал по Германии и Дании, изучал словенские протестантские издания. В июле 1914 года защитил диссертацию в Граце. Изданию диссертации в издательстве Slavica в Гейдельберге помешала начавшаяся Первая мировая война. Несмотря на слабое здоровье, Фран Рамовш был мобилизован на фронт, однако спустя несколько месяцев был демобилизован, после чего лечился в клинике в Вене.
С помощью Ягича диссертация Рамовша была опубликована отдельным изданием в 1918 году, в начале того же года он читал лекцию в Грацском университете о топонимах в Фриули (словен. Furlanija) — исторической области на севере Италии, где издавна проживали славяне (они до сих пор составляют в некоторых городах Фриули большой процент населения), Профессорская ученая степень Рамовша была подтверждена в мае 1918 года, и по рекомендации Ягича его назначили профессором в университет города Черновцы, входящего тогда в состав Австро-Венгрии. В это же время Ф. Рамовша пригласили в Грацский университет в качестве приват-доцента для проведения курсов по славистике. Все эти планы не осуществились из-за распада Австро-Венгрии.

Вернувшись из Граца в Словению, Рамовш включился в деятельность по созданию высшей школы в Любляне, и в декабре 1918 года стал секретарем комиссии по созданию университета в Любляне. Через год, 3 декабря 1919 года, он прочитал первую лекцию во вновь открытом Люблянском университете (этот день традиционно отмечается в настоящее время как дата открытия университета). В течение двух первых лет был секретарем университета и детально разработал структуру его деятельности.
Вскоре он стал одним из главных организаторов «Объединения гуманистических наук» (ZDHV) в Любляне 1921 и первым секретарем этого общества, которое вскоре поставило своей главной целью создание академии наук в Словении.С 1924 по 1938 гг. Рамовш был одним из энтузиастов и борцов за создание словенской академии наук и искусств.
Будучи одним из первых профессоров словенского языка в Люблянском университете, долгие годы преподавал историческую грамматику, акцентологию, общую фонетику, праславянский язык, кроме того, два года он преподавал сравнительно-историческую индоевропеистику (грамматику).
Увлеченный работой по созданию системы высшего филологического образования в Словении, в 1923 году отказался от приглашения читать лекции в Венский университет, спустя 4 года, в 1927 году, отказался от чтения лекций в Праге.
Фран Рамовш был деканом философского факультета (1926–1927) и ректором Люблянского университета (1934). Будучи ректором, предложил план создания академии наук, и, поскольку тот был отклонен, отказался от ректорской должности. Осенью 1945 года началась работа по реорганизации Академии. 2 октября на собрании Академии были установлены Комиссии по составлению словаря словенского языка, лингвистического атласа, топографического словаря, словаря словенских фамилий и др. Рабочий план по изучению словенского языка (проект) был представлен Ф. Рамовшем уже 3 октября 1945 года, а 13 октября в письме министру образования Словении план был детализирован. 15 мая 1950 года Фран Рамовш был избран четвёртым председателем Академии и оставался им до своей смерти в 1952 году.
Рамовш являлся редактором или соредактором многих публикаций Словенской академии наук и искусств. За свою исключительно плодотворную деятельность Ф. Рамовш получил признание как в Словении, так и за её пределами: был членом-корреспондентом был членом-корреспондентом School of Slavonic and East European Studies в Лондоне (1925), членом-корреспондентом Югославской академии наук и искусств (впоследствии Хорватская академия наук и искусств) в Загребе (1926), Сербской академии наук и искусств в Белграде (1929), Славянского института в Прагае (1929), Чешского королевского научного общества (Královské české společnosti nauk) в Праге (1935), Польской академии наук в Кракове (1935) и Американской Ассоциации современной лингвистики (Modern Linguistic Association of America) (1948).

Научная деятельность Рамовша

В своих первых лингвистических исследованиях Рамовш стоял на позициях младограмматиков,теоретические представления которых уже не отвечали требованиям развивающейся науки. Рамовш начал искать свой путь в лингвистике, отличный от пути его учителя Гуго Шухардта (1842—1927). Свою научную деятельность он с самого начала он связывал со словенистикой. Вначале он занимался вопросами взаимодействия словенского языка с романскими и германскими языками (наречиями) в зонах языкового контактирования для установления субституции звуков. Устанавливая возможные фонетические комбинации в историческом развитии звукового строя словенского языка, проследил развитие отдельных звуков в различные эпохи и по различным говорам, значительно развив при этом первоначальный метод субституций Г. Шухардта. Интерес к фонетическим процессам побудил Рамовша заняться детальным изучением фонетики по работам Сиверса, Отто Есперсена и др. и перенести методы современной ему фонетики и фонетических методов в исследования истории языка, создавая при этом и необходимую словенскую лингвистическую терминологию.

Работы Франа Рамовша в области исторической грамматики словенского языка

Рамовш начал работать над исторической грамматикой словенского языка с первых шагов в науке. Уже во время учебы в Венском и Грацском университете он систематически расписал все словенские тексты, начиная с середины XVI до середины XIX вв. для разработки вопросов истории языка, в особенности развития фонетики и морфологии. Параллельно с этим он записывал словенские говоры. Результатом многолетней работы было появление труда 'Slowenische Studien, опубликованного в журнале Archiv für slavische Philologie, XXXVII (1918, 1920). Этот труд, посвященный всестороннему рассмотрению вопроса редукции в словенском языке в истории и диалектах, знаменовал собой начало новой эпохи в словенском языкознании. Вслед за ним начали выходить и другие статьи Рамовша по отдельным проблемам истории языка в научных журналах Словении ( Časopis za slovenski jezik, književnost in zgodovino, Razprave Znanstvenega društva za humanistične vede, Slavistična revija) и за её пределами (Archiv für slavische Philologie (Берлин), Revue des Etudes slaves (Париж), Zeitschrift fur slavische Philologie (Гейдельберг), Južnoslovenski filolog (Белград) и др.). Статьи стали подготовительными этапами создания исторической грамматики словенского языка. Рамовш предполагал написать несколько книг, однако писал их не в том порядке, который предполагался в первоначальном плане.

Во второй книге из серии под названием «Консонантизм» (Konzonantizem 1924) решаются практически все вопросы диалектного развития словенских согласных. Словенские же гласные, история развития которых тесно связана с историей ударения в многочисленных словенских диалектах, представляют весьма сложную научную проблему, поэтому книга о вокализме так и не была написана. Однако систему словенского вокализма в его развитии Рамовш (впервые в словенистике) представил в лучшей своей книге «Краткая история словенского языка» (Kratkа zgodovinа slovenskega jezika, I, 1936). Ученый связал диалектные рефлексы с историческим развитием звуков, и, исходя из системы праславянского языка, проследил развитие отдельных гласных вплоть до их представленности в современном ему словенском диалектном языке. Кроме того, словенским гласным и их истории были посвящены работы Рамовша «Относительная хронология явлений в области словенского ударения» (Relativna kronologija slovenskih akcentskih pojavov, 1950) и «Основная линия в формировании словенского вокализма» (Osnovna črta v oblikovanju slovenskega vokalizma, 1951), в которых установлен закон зависимости качества гласного от количественных характеристик. К исследованиям в области истории словенского языка относится и критическое издание Фрейзингенских отрывков (Brižinski spomeniki, Х-XI вв.), подготовленное Франом Рамовшем и Милко Косом в 1937 г., где была опубликована предложенная Рамовшем фонетическая транскрипция памятника, нуждающаяся, с точки зрения современных исследователей, лишь в минимальных правках. В предисловии к изданию Рамовш доказывает, что язык памятника является словенским и что переходный период из праславянского диалекта к словенскому завершился уже в середине VIII в.

Фран Рамовш и словенская диалектология

Большая часть научного наследия Ф. Рамовша связана со словенской диалектологией. До его работ в этой области отсутствовали точные знания о расчлененности словенского диалектного языка. Фран Рамовш создал подробный план систематической фиксации диалектных явлений, при этом обращал внимание на необходимость учета таких факторов, как социальные условия, колонизация, геоморфология (ландшафт), влияние других языков и ассимилятивные процессы, а также характер жизни населения отдельных местностей («жизненный темперамент»).

Ученый сам занимался сбором диалектных данных из области фонетики и морфологии в своих путешествиях по Словении, изучил все более ранние исследования и заметки о словенских говорах, записывал сведения о диалектах от своих учеников, слушателей. Обобщив накопленные данные и приняв во внимание известные историко-административные и геоморфологические факторы, он создал первую классификацию словенских говоров на основе важнейших фонетических и морфологических особенностей словенских диалектов. Эта классификация в основных чертах сохраняется до сих пор (с уточнениями, сделанными во второй половине XX в. вначале Йоже Топоришичем, затем Тине Логаром и Якобом Риглером. В 1931 году появилась «Диалектологическая карта словенского языка» (Dialektološka karta slovenskega jezika).

В книге «Диалекты» (Dialekti, 1935), которая, по замыслу Рамовша, должна была представлять седьмую часть его «Исторической грамматики словенского языка», подробно описаны отдельные словенские говоры и группы говоров, а также дана схематическая карта наречий. Краткое описание словенских говоров с картой представлено также в «Краткой истории словенского языка» (Kratka zgodovina slovenskega jezika I). В книге «Фольклор из Рожа» (Narodno blago iz Roža, Марибор, 1936—1937) Рамовш в соавторстве с Шашелем показал связь наречий с фольклором.

Работая над диалектологической картой Словении, Рамовш пришел к выводу о необходимости создания Словенского лингвистического атласа.В годы войны им была создан вопросник и сетка населенных пунктов для будущего атласа. Реальные очертания идея начала обретать в 50-е годы, когда были созданы условия для планомерной работы по созданию атласа..

Работы Франа Рамовша по нормированию словенского языка

После создания Люблянского университета Фран Рамовш стал одним из наиболее авторитетных специалистов в области словенского литературного языка. Его отношение к нему не было традиционно пуристическим. ПРамовш был весьма осторожен в оценке неологизмов, хотя резко выступал против неоправданного заимствования конструкций и лексем, чуждых словенскому языку. Эти принципы он реализовал в «Орфографических правилах словенского языка» (Slovenski pravopis, 1935, школьные издания — 1937, 1938, расширенное и исправленное издание — 1950), выступая как организатор и редактор издания. В 1950 году он был награждён высшей премией Словении — премией Прешерна за свою научную деятельность и за организационную деятельность по созданию Орфографических правил словенского языка.

Работа по нормированию современного словенского языка привела Рамовша к пониманию необходимости создания большого словаря словенского литературного языка, словенского этимологического словаря и словенского исторического словаря. Подготовка словарей началась сразу после войны, и спустя 25 лет появился первый том «Словаря словенского литературного языка» (Slovar slovenskega knjižnega jezika, 1970—1991). В 1976—2007 гг. вышло также 4 тома этимологического словаря, который по инициативе Рамовша начал создавать Ф. Безлай, а закончили М. Сной и М. Фурлан. Фран Рамовш занимался также созданием терминологии для разных областей науки, учредив для этих целей Терминологическую комиссию Словенской академии наук и искусств

Наиболее важные работы Франа Рамовша

• Historična gramatika slovenskega jezika II: Konzonantizem. Ljubljana 1924.
• Dialektološka karta slovenskega jezika. Ljubljana 1931.
• Über die Stellung des Slovenischen im Kreise der slavischen Sprachen. Annales Academiae scientarium Fennicae, serija B 27. Helsinki 1932. 218–238.
• Historična gramatika slovenskega jezika VII. Dialekti. Ljubljana 1935.
• Slovenski pravopis. Ljubljana 1935 (z Antonom Breznikom).
• Kratka zgodovina slovenskega jezika 1. Ljubljana 1936.
• Komisija za etimološki slovar slovenskega jezika. LSAZU 1, 1938/42, 1943. 352–359.
• Poročilo, podano na svečani seji glavne skupščine dne 8. februarja 1946. LSAZU 2, 1943/47, 1947. 136–143.
• Relativna kronologija slovenskih akcentskih pojavov. Slavistična revija, Ljubljana 1950. 16–23.
• Morfologija slovenskega jezika. Ljubljana: DZS za Univerzitetno Študijsko komisijo 195.

Литература

• France Bezlaj: Fran Ramovš: Pogled na njegovo delo. SR 3 (1950). 225–236.
• Jakob Šolar: Fran Ramovš: Življenje. SR 2 (1950). 441–445.
• Rajko Nahtigal: Prof. Ramovš o sebi od doktorata do docenture v Gradcu. SR 5/7 (1954). 9–40.
• Rajko Nahtigal: Pisma prof. Ramovša od docenture do profesure. SR 8 (1955). 90–104, 232–246.
• Janez Rotar: Pisma profesorja Frana Ramovša dr. Želmíri Gašparíkovi. RSAZU 2. razred 12, 1989. 129–172.
• Zvonko Bizjak: Bibliografija Frana Ramovša. RSAZU 2. razred 13, 1990. 283–291.
• Franc Jakopin: Fran Ramovš kot imenoslovec. RSAZU 2. razred 13, 1990. 5–12.
• Korespondenca med Franom Ramovšem in Aleksandrom Belićem. Ur. J. Rotar. Ljubljana, 1990.
• Franc Jakopin: Delo Frana Ramovša za Slovensko akademijo znanosti in umetnosti. Jezikoslovni zapiski 1. Ljubljana, 1991. 19–24.
• Jože Toporišič: Breznik-Ramovšev Slovenski pravopis. Zborovanje slavistov ob stoletnici rojstva Frana Ramovša. Ur. M. Orožen, I. Orel-Pogačnik. Ljubljana, 1991. 34–47.
• Tine Logar. Pomen Frana Ramovša za slovenistiko. - Sedemdeset let slovenske slovenistike (Zbornik slavističnega društva Slovenije). Ljubljana, 1990. 13-17.
• Ramovšev zbornik. SR 42 (1994), št. 2/3.

Ссылки

• [641.gvs.arnes.si/ramovs.html Страница на сайте Славистического общества Словении (Slavistično društvo Slovenije)]  (словенск.)
• [nl.ijs.si:8080/fedora/get/sbl:2409/VIEW/ Страница в Словенском биографическом словаре]  (словенск.)

Отрывок, характеризующий Рамовш, Фран

– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.