Фредрикссон, Герт

Фредрикссон Герт
Герт Фредриксон (Олимпиада-1960 в Риме)
Личная информация
Полное имя	Герт Фри́дольф Фре́дрикссон
Оригинальное имя	швед. Gert Fridolf Fredriksson
Гражданство	Швеция Швеция
Специализация	Гребля на байдарках и каноэ
Дата рождения	21 ноября 1919(1919-11-21)
Место рождения	Нючёпинг, Швеция
Дата смерти	5 июля 2006(2006-07-05) (86 лет)
Место смерти	Нючёпинг, Швеция
Награды и медали Гребля на байдарках и каноэ Олимпийские игры Золото Лондон 1948 Одиночка 1 000 м Золото Лондон 1948 Одиночка 10 000 м Золото Хельсинки 1952 Одиночка 1 000 м Серебро Хельсинки 1952 Одиночка 10 000 м Золото Мельбурн 1956 Одиночка 1 000 м Золото Мельбурн 1956 Одиночка 10 000 м Золото Рим 1960 Двойка 1 000 м Бронза Рим 1960 Одиночка 1 000 м Чемпионаты мира Золото Лондон 1948 Одиночка 500 м Золото Лондон 1948 Эстафета 4x500 м Золото Копенгаген 1950 Одиночка 1 000 м Золото Копенгаген 1950 Эстафета 4x500 м Серебро Копенгаген 1950 Одиночка 10 000 м Золото Макон 1954 Одиночка 500 м Золото Макон 1954 Одиночка 1 000 м Золото Макон 1954 Эстафета 4x500 м Серебро Прага 1958 Одиночка 500 м Бронза Прага 1958 Одиночка 1 000 м Бронза Прага 1958 Эстафета 4x500 м

Герт Фри́дольф Фре́дрикссон (швед. Gert Fridolf Fredriksson; 21 ноября 1919, Нючёпинг, Швеция — 5 июля 2006, там же) — шведский гребец на байдарке, шестикратный олимпийский чемпион, выигрывавший золотые олимпийские награды на четырёх Олимпиадах подряд.

Является рекордсменом Швеции по количеству олимпийских наград, в т. ч. золотых. 7-кратный чемпион мира и 32-кратный чемпион Швеции (всего 71 медаль на чемпионатах Швеции).

Дебютировал на Олимпийских играх в Лондоне в 1948 году в возрасте 28 лет и выиграл две золотые медали. На каждой из своих 4 Олимпиад Фредрикссон выигрывал по 2 награды. Последние олимпийские медали (золото и бронза) Герт выиграл в 1960 году в Риме в возрасте 40 лет. 7 из 8 своих наград Герт выиграл на одноместной байдарке, и лишь одно золото в Риме-1960 он завоевал в двойке на дистанции 1000 метров вместе со Свеном-Оловом Шёделиусом.

Лучший спортсмен Швеции 1949 года.

В родном Нючёпинге Фредрикссону установлен памятник.

Внешние изображения
	[nla.gov.au/nla.pic-vn4278496-s228 Герт Фредрикссон демонстрирует зрителям золотую медаль, завоеванную на Олимпийских играх в Мельбурне]

Литература

• Toppkvartett inför Melbournespelen 1956: Bertil Antonsson, Gert Fredriksson, Bengt Nilsson, Björn Thofelt // Martin Lehman, Nils Löfstrand. — Stockholm: Eklund, 1955. — 128 s.: ill.

Ссылки

• [www.sports-reference.com/olympics/athletes/fr/gert-fredriksson-1.html Герт Фредрикссон на Олимпийских играх]  (англ.)
• Фредрикссон, Герт — статья из Большой олимпийской энциклопедии (М., 2006)

Отрывок, характеризующий Фредрикссон, Герт

Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.