Фред Астер

Фред Астер
Fred Astaire
Студийная фотография 1941 года
Имя при рождении:	Фредерик Аустерлиц
Дата рождения:	10 мая 1899(1899-05-10)
Место рождения:	Омаха, Небраска, США
Дата смерти:	22 июня 1987(1987-06-22) (88 лет)
Место смерти:	Лос-Анджелес, США
Гражданство:	США США
Профессия:	актёр, певец. танцор
Карьера:	1904—1981
Награды:	Звезда по адресу: 6756, Голливудский б-р на Голливудской «Аллее славы»

Фред Асте́р (англ. Fred Astaire; настоящее имя Фредерик Аустерлиц, англ. Frederick Austerlitz); 10 мая 1899 — 22 июня 1987) — американский актёр, танцор, хореограф и певец, звезда Голливуда, один из величайших мастеров музыкального жанра в кино. Его театральная и кинематографическая карьера охватывает период в 76 лет, в течение которого Астер снялся в 31 музыкальном фильме.

Имя Фреда Астера часто упоминается вместе с именем Джинджер Роджерс, с которой он снялся в период с 1933 по 1949 год в 10 фильмах, перевернувших жанр музыкальной комедии. Первый фильм с совместным участием — это «Полёт в Рио» (англ. Flying Down to Rio) 1933 года. Вторым был фильм «Весёлая разведённая» (англ. The Gay Divorcee) 1934 года, причём Фред и Джинджер снялись в нём уже в главных ролях.

Джин Келли, ещё один новатор в области танцев, говорил, что «история танца в записи начинается с Астера». Помимо кино и телевидения, Астер оказал наибольше влияние на танцоров и хореографов, в том числе Рудольфа Нуреева, Сэмми Дэвиса, Майкла Джексона, Грегори Хайнса, Михаила Барышникова, Джорджа Баланчина, Джерома Роббинса и Мадхури Дикшит. Американский институт киноискусства назвал его пятым в списке величайших кинозвезд в истории Голливуда.

Жизнь и карьера

1899—1917: Молодость и карьера

Астер родился в Омахе, штат Небраска, в семье Джоанны «Энн» и Фредерика «Фрица» Аустерлица (родился 8 сентября 1868 года, как Фридрих Эмануэль Аустерлиц). Его мать родилась в Соединенных Штатах, в лютеранской семье Дэвида Гейлуса и Вильгельмины Клаат, немецких иммигрантов из Восточной Пруссии и Эльзасе. А отец родился в Линце, Австрия, в семье Саломона Стефана Аустерлица и Люси Хеллеровой, чешских евреев, которые приняли католичество.

26 октября 1892 года 24-летний Фриц Астер прибыл в Нью-Йорк на остров Элис, надеясь найти работу в пивоваренной промышленности, устроившись на работу в пивоваренную компанию Storz, он переехал в Омаху, штат Небраса. Мать Астера всегда мечтала уехать из Омахи, в силу талантов её детей, после того как её дочь Адель, открыла в себе талант к пению и танцам. Энн планировала создать «дуэт брата и сестры», которые были очень распространены в водевиле в то время. Хотя Фред Астер сначала отказался брать уроки танцев, он с лёгкостью передразнивал старшую сестру, а также играл на фортепиано, аккордеоне и кларнете.

Когда, в 1905 году, их отец внезапно потерял работу, семья переехала в Нью-Йорк, чтобы начать карьеру детей в шоу-бизнесе. Там Фред и Адель начали обучение в мастер-школе при театре Alviene и в Академии культуры и искусств.

Несмотря на то, что Адель и Фред дразнились и соперничали друг с другом, общественность быстро признала их индивидуальность и талант. Мать Фреда и Адель предложила детям использовать псевдоним «Астер», потому как ей казалось, что «Аустерлиц» ассоциируется у зрителей с битвой. А семейная легенда приписывает имя дяди, которого прозвали Л`Астер. Их учили танцевать, говорить, петь, в рамках подготовки их к театральным номерам. Их первый номер охарактеризовал их как несовершеннолетних артистов, которые представляли собой современные музыкальные, танцевальныё новинки. В начале номера Фред носил цилиндр и фрак, потом в долю секунды переодевался в костюм омара. В своём интервью, дочь Астера, Ава Астер МакКензи, отметила, что её отцу специально надевали цилиндр, чтобы зрительно сделать его более высоким. Дебютное выступление состоялось в Кейпорте, Нью-Джерси, в «пробном театре». После этого в местной газете, было написано следующее: «Астеры — являются самым величайшим детским дуэтом в водевиле».

В результате успешной рекламы их отца, Фред и Адель быстро подписывают крупный контракт, со знаменитым «Orpheum Circuit», и выступают не только в Омахе, но и по всей территории Соединенных штатов. Вскоре Адель выросла, она стала на три дюйма выше Фреда, и их дуэт стал выглядеть нелепо. Семья решила взять двухлетний перерыв в шоу-бизнесе, чтобы со временем убрать их от публики и избежать проблем с Джерсийским обществом по предотвращению жестокого обращения с детьми. В 1912 году Фред стал членом епископальной церкви, и карьера брата и сестры возобновилась с переменным успехом, постепенно они увеличивали свои навыки, включая в свои номера чечётку. Астер был вдохновлен такими танцорами как Билл Робинсон и Джон Бабблс. От танцора водевиля Аурелио Коччиа они стали изучать танго, вальс и другие танцы которые ввели в моду Вернон и Айрин Касл. Некоторые источники утверждают, что брат и сестра Астер появились в фильме 1915 года, «Сверчок Фашон», главную роль в котором играла актриса Мэри Пикфорд, но Астер всегда отрицал это.

В возрасте 14 лет, Фред взял на себя музыкальные обязанности в их дуэте. Он впервые встретился с Джорджем Гершвином, который был аккомпаниатором Джерома Ремика, в его издательской музыкальной компании, в 1916 году. Фред уже искал новую музыку и идеи для танцев, и их случайная встреча, сильно повлияла на творчество и карьеру обоих артистов. Астер всегда был в непрерывных поисках чего-то нового, и открыто демонстрировал свои навыки и совершенство. Астеры ворвались на Бродвей в 1917 году, с патриотическим номером «Чрезмерный» (англ. Over the Top), с этим же номером они выступали в США перед Американской армией.

1917—1933: Сценическая карьера, на Бродвее и в Лондоне

Они продолжили выступать со своими работами в Бродвейском мюзиклё «The Passing Show of 1918». Журналист Хейвуд Браун писал: «В вечернее время, которое находится в изобилии хороших танцев, выделяется Фред Астер… Он и его партнерша Адель Астер, сделали отличное шоу в начале вечера с красивым, пластичным танцем».

К этому времени мастерство Астера возросло и он начинал затмевать свою сестру, хотя она по-прежнему блистала и на неё обращали внимание, частично благодаря тщательной подготовки Фреда и его сильной хореографии.

В течение 1920 десятилетия, Фред и Адель появлялись на Бродвее и в театрах Лондонских мюзиклов, выступая под композиции таких композиторов как Джером Керн Хейвуд Браун — «Букет и Джуди» (1922), Джордж и Айра Гершвинов — «Хорошо быть леди» (1924) и «Забавная мордашка» (1927), а также «Театральный фургон» (1931), став самым популярным дуэтом Атлантики. К тому времени чечётка Астера была признана одной из лучших, поскольку Роберт Бенчли написал в 1930 году: «Я не думаю, что вызову массовую волну негодования, заявив, что Фред является самым лучшим чечёточником в мире».

После закрытия мюзикла «Забавная мордашка», Астер отправился в Голливуд, (в настоящее время данные утрачены), на пробы в «Paramount Pictures», но его кандидатуру сочли не подходящей для кино.

Дуэт распался в 1932 году, когда Адель вышла замуж за лорда Чарльза Артура Фрэнсиса Кавендиша, сына герцога Девоншира. Астер продолжил свою карьеру, и добился успеха на Бродвее и в Лондоне с мюзиклом «Весёлый развод», рассматривая при этом предложения от Голливуда. В конце года Астер был травмирован, но это стимулировало его расширить свой диапазон. Свободный от ограничений «брат-сестра» Астер стал выступать с новой партнёршей Клэр Люче, вместе они создали романтический танец к песне Коула Портера Ночь и день, которая была записана для «Весёлого развода». Люче говорила, что должна была побудить его принять более романтический подход к танцу: «Давай, Фред, я не твоя сестра, и ты это знаешь». Успех номера был, отмечем и использован в киноверсии пьесы «Весёлый развод», что послужило началу новой эры в записи танцев. Кадры для этого фильма были взяты Астером у Фреда Стоуна, это было обнаружено историком Бэтси Бейтос в 1933 году, и в настоящее время представляет собой самую раннюю из известных работ Астера.

1933—1939: Астер и Роджерс в RKO Pictures

Согласно голливудскому фольклору, руководство RKO Pictures сначала отнеслись к Астеру с пренебрежением: «Петь не умеет. Играть не умеет. Лысеющий. Немного танцует…» Продюсер картин Астера и Роджерс Пандро С. Берман заявил, что ничего не слышал об этом в 1930 году, и что эта история могла появиться только несколько лет спустя. Астер позже говорил, что эта фраза на самом деле звучала по-другому: «Немного играет. Немного лысеет. С танцами то же самое». В любом случае 'приговор' был явно не утешительным, и Дэвид Селзник, который подписал контракт с Астером, говорил: «Я не уверен в этом человеке, но я чувствую, что, несмотря на его огромные уши и плохую линию подбородка, его обаяние настолько огромно, что превосходит даже его убогую игру». Тем не менее, это не повлияло на планы RKO, сначала Астеру предоставили на некоторое время работу в MGM. А в 1933 году состоялся его голливудский дебют в успешном мюзикле «Танцующая леди», где он сыграл роль партнера по танцам Джоан Кроуфорд.

По его возвращению в RKO, он принял участие в съёмках фильма «Полет в Рио», главную роль в котором играла Долорес дель Рио. Зажигательный танец «Кариока», который он исполнил вместе с Джинджер Роджерс на крышках семи белых роялей, оказался удачным переходом из бродвейского шоу в кино. В своём обзоре журнал Variety, отметил его огромный успех:

Суть «Полета в Рио», является своеобразным обещанием Астера... Он, несомненно, приятен и симпатичен на экране, микрофон делает его голос добрым, и как танцор, он остается лучшим, сам по себе. Последние наблюдения не станут большой новостью, в его профессии, ведь все уже давно признали, что Астер начинает танцевать там, где другие прекращают.

Уже, будучи привязанным к дуэту со своей сестрой Адель, Астер изначально неохотно относился, к тому, чтобы стать частью другого дуэта. Он писал своему агенту: «Я не против, сделать ещё один номер с ней, но что касается этой идеи, то для этого нужна команда. Мне только что удалось закончить одно сотрудничество, и я не хочу возиться с новым». Его переубедило очевидное общественное соединение с Джинджер Роджерс. Партнерство и хореография Астера и Хермеса Пана, помогли сделать танцы важным элементом голливудских музыкальных фильмов. Астер и Роджерс вместе снялись в 10 музыкальных картинах, в том числе «Весёлый развод» (1935), «Роберта» (1935), «Цилиндр» (1935), «Следуя за флотом» (1936), «Время свинга» (1936), «Потанцуем?» (1937) и «Беззаботный» (1938). Шесть из девяти мюзиклов дуэта «Астер-Роджерс» стали крупнейшими проектами RKO. Все фильмы принесли определённый престиж и мастерство, которого в то время жаждали все студии. Их партнерство прославило их обоих, как сказала Кэтрин Хепбёрн: «Он делится с ней своим мастерством, она делится с ним своей сексуальной привлекательностью». Астер тогда получал проценты от прибыли, что, в то время, было крайне редким явлением, и полная автономность над тем, как будут представлены танцы, что позволяло ему реконструировать танец на плёнке.

Астеру приписывают два важных нововведения в музыкальные фильмы. Первое: он настаивал, чтобы камера (почти постоянно) снимала танец одним кадром, и, если будет возможно, держать танцоров в кадре всё время. Астер язвительно замечал: «Либо камера будет танцевать, либо это сделаю я». Астер придерживался этой политики со съёмок в «Весёлом разводе» (1934) и до Радуги Финиана (1968), режиссёром которого был Фрэнсис Форд Коппола, и который стал последним музыкальным фильмом Астера. Стиль Астера в танцевальной последовательности сравнивали со стилем Басби Беркли, хореографом мюзиклов, которые были известны, экстравагантными воздушными выстрелами, быстро попадающие в кадр определённые участки тела, таких как руки или ноги. Во-вторых, Астер был твёрдо уверен, что все песни и танцевальные номера будут интегрированы с сюжетной линией фильма. Вместо того чтобы использовать танец как зрелище, как это делал Беркли, Астер использовал его как продолжение сюжета. Как правило, картины Астера включали в себя его сольные выступления, которые сам Астер называл «соло носка» — а партнерские танцы романтичными.

Танцевальные критики Арлин Кроче, Ханна Хайам и Джон Мюллер, рассматривали Роджерс, как наиболее подходящего партнера по танцам Астеру, их точку зрения разделяли Хермес Пан и Стэнли Донен. Кинокритик Полин Кейл, принимала более нейтральную позицию, в то время как, журналист и кинокритик, Ричард Шикель, в журнале «Time» писал: «Романтика, окружающая Роджерс и Астера, затмевает других партнеров».

Мюлер описывал способности Роджерс следующим образом: «Среди прочих партнеров Астера, Роджерс была самой выдающейся, не потому, что она была выше других в качестве танцовщицы, но и потому что она была более опытная и имела все качества и интуицию актрисы. Она была достаточно скрытна, и понимала, что представление не заканчивается, когда начинается танец… Очень многие женщины мечтали танцевать с Астером, и Джинджер Роджерс создавала впечатление, что танец с ним, является самым волнующим, который только можно было вообразить». Астер говорил о ней следующее: «Джинджер никогда не танцевала с партнерами до фильма „Полет в Рио“. Она очень много фальшивила, и это было ужасно. Она не могла проявить себя и не смогла сделать из танца что-то большее. Но у Джинджер есть свой стиль и талант, благодаря которому она стала лучше. Она добилась того, что через некоторое время, все кто танцевал со мной, смотрелись не так правильно». В своей книгё «Джинджер: Путь к звёздам», автор Дик Ричардс, цитировал Астера, который говорил Рэймонду Рохеру, куратору Нью-Йоркской Галереи Современного Искусства, «Джинджер блестящая и эффектная. Она заставляла всех работать на неё. Фактически, она делала всё вещи прекрасными для нас обоих, и она заслуживала большую часть нашего общего успеха».

Сама Роджерс, описывала бескомпромиссные черты Астера, распространяющиеся на всё его производство: «Иногда он думает о новой линии диалога, или смотрит на всю историю под другим углом. Он и сам иногда не знает, в какое время ночи он может позвонить, и с большим энтузиазмом рассказывать о новой идее… Он не допускает никакого безделья, в работе над его картинами, и никаких обрезанных углов».

Тогда Астер ещё не желал связывать свою карьеру с какой-либо студией. Но он провел переговоры с RKO, чтобы сняться в фильме «Девичьи страдания» (1937), с начинающей Джоан Фонтейн, но фильм не имел успеха. Он вернулся, чтобы сняться ещё в двух фильмах с Роджерс «Беззаботная» (1938) и «История Вернона и Айрин Касл» (1939). Несмотря на, что оба фильма имели огромный кассовый успех, Астер и Роджерс потеряли много денег, из-за увеличившихся производственных издержек. И Астер оставил RKO, После статьи «Кассовый яд» в независимом журнале о кино. Астер воссоединился с Роджерс в 1949 году, в MGM, для их последнего фильма «Парочка Баркли с Бродвея», чтобы потом продолжить сниматься в цветных фильмах.

1940—1947: Постепенное, досрочное завершение карьеры

В 1939 Астер оставил RKO, чтобы реализовать новые возможности в кино, с переменными, но в целом успешными результатами. В течение этого периода, Астер продолжал обучаться хореографии, и в отличие от 1930-х годов, когда он работал исключительно с Хермесом Паном, он получал уроки и у других хореографов, чтобы совершенствовать свои навыки. Его первой партнёршей После Джинджер, была невозмутимая Элинор Пауэлл — она стала лучшим женским чечёточником своего времени, После фильма «Бродвейская мелодия 40-х», где они с Астером танцевали под знаменитую песню Коула Портера, '«Начать сначала»'. В своей автобиографии «Шаги во времени», Астер отметил: «Она затмевала всех как человек, и никакие Рикки-Тикки-Сисси не заполняли Элли. Она единственная, кто мог великолепно выбивать чечётку, самостоятельно».

Вместе с Бингом Кросби он снимался в фильме «Праздничная гостиница» (1942), позже вышел второй их совместный фильм «Голубые небеса» (1946). Но, несмотря на огромный финансовый успех обоих картин, Астер был недоволен своей последней ролью. Первый фильм, особенно всем запомнился, его виртуозным сольным танцем «Let’s Say it with Firecrackers», а второй был отмечен, незабываемым танцем под композицию «Puttin' on the Ritz». Другим партнером, в этот период, была Полетт Годдар в фильме «Второй хор» (1940), в котором также принял участие хор, под руководством Арти Шоу. Он снялся в двух картинах с Ритой Хейворт, дочерью своего кумира, испанского танцора Эдуардо Кансино. Их первый совместный фильм «Ты никогда не будешь богаче» (1941), принёс Рите популярность, и вдохновил Астера, на третью картину, в которой он интегрировал латиноамериканские танцы в своём стиле (первый был танец «Кариока», с Джинджер Роджерс, в фильме «Полет в Рио» (1933), второй, с той же Роджерс, в фильме «История Вернона и Ирен Кастл» (1939), танец «Dengozo»), воспользовавшись прекрасными латинскими корнями Хейворт. Его второй фильм с ней «Ты никогда не была восхитительнее» (1942), был так же успешен, прекрасный танец под композицию Джерома Кёрна «Я старомодный», которая в 1983 году стала заглавной темой в «Нью-Йорк Сити балет», под руководством Джерома Роббинса, как дань Астеру. Затем он снялся вместе с семнадцатилетней Джоан Лесли, в военной драме «Небо - это граница» (1943), где он представил композицию Арлена и Мерсера «Одну за мою детку (и ещё одну на дорожку)», танцуя на барной стойке в темноте. Хореографию для этого фильма Астер поставил в одиночку, и его кассовые сборы были скромными, но по-своему успешными, они представляли собой, своеобразный отход Астера от своей обычной, очаровательной и беспечной персоны на экране, к удивлению многих критиков.

Его следующей партнёршей была Люсиль Бремер, с ней он снялся в двух фильмах, режиссёра Винсента Миннелли: фэнтезийный мюзикл «Иоланда и вор» (1945), в которой был также показан авангардный и сюрреалистичный балет, и музыкальная комедия «Безумства Зигфилда» (1946), в котором был продемонстрирован танцевальный дуэт Астера и Джина Келли «Баббит и Бромид» (англ. «The Babbit and the Bromide»), под композицию Гершвина. Под этот номер, в своё время (1927 год), начинали свой творческий путь Астер и его сестра Адель. В то время как Безумие стал хитом, а Иоланда, взрывала все кассы, Астер полагал, что его карьера начала угасать. Он объявил о своём уходе в процессе работы над фильмом «Голубые небеса» (1946), чем очень удивил своих фанатов. А свой танец «Puttin' On the Ritz», он назвал прощальным.

После объявления о своём уходе в 1946 году, Астер сосредоточил своё внимание на танцах, и в 1947 году основал сеть танцевальных студий Фреда Астера. Он был соучредителем студий вместе с Чарльзом и Честером Касинив, а в 1966 году он потерял интерес к студии, и продал свою часть, согласившись на дальнейшее использование его имени в этих студиях. В настоящее время существует 140 студий Фреда Астера в Соединенных Штатах.

1948—1957: Продуктивные годы с MGM и повторный уход из кино

Тем не менее, он вскоре вернулся на большой экран, чтобы заменить травмированного Келли в фильме «Пасхальный парад» (1948), составив компанию Джуди Гарленд, Энн Миллер и Питеру Лоуфорду. А также, чтобы вновь воссоединиться с Джинджер Роджерс (заменившей Джуди Гарленд) в фильме «Парочка Баркли с Бродвея» (1949), оба этих фильма возродили популярность Астера. В 1950 году он снялся в двух мюзиклах: один для «MGM» — «Три маленьких слова» (1950), с Верой-Эллен и Редом Скелтоном, другой для «Paramount» — «Давайте потанцуем» (1950), с Бетти Хаттон. В то время, как «Три маленьких слова» стал успешным и принёс хорошие кассовые сборы, «Давайте потанцуем» стал финансовым разочарованием. Фильм «Королевская свадьба» (1951) с Джейн Пауэлл оказался успешным и принёс большую прибыль, но «Красавица Нью-Йорка» (1952) потерпел кассовое бедствие. «Театральный фургон» (1953), который считается одним из лучших когда-либо созданных мюзиклов, получил положительные отзывы критиков и собрал огромную аудиторию. Но из-за чрезмерно большой стоимости билетов он не смог принести прибыль на своём первом показе. Вскоре после этого с Астером и другими звёздами MGM был расторгнут контракт в связи с их появлением на телевидении и сокращением съёмок фильмов на студии. В 1954 году, когда Астер начал работу над новым мюзиклом «Длинноногий папочка» с Лесли Карон на студии «20th Century Fox», его жена Филлис заболела и скоропостижно скончалась от рака лёгких. Астер был настолько опустошён, что он хотел закрыть картину и готов был выплатить издержки из собственного кармана. Но, тем не менее, Джонни Мерсер (композитор фильма) и руководители студии Fox, убедили его, что работа в этот период будет очень полезна для него. Фильм «Длинноногий папочка» был выпущен в 1955 году, но в прокате он собрал очень скромные сборы. Его следующий фильм для «Paramount» «Забавная мордашка» (1957) был совместной работой с Одри Хепбёрн и Кэй Томпсон. Но несмотря на шумиху вокруг фильма и композиции Гершвина, это не помогло оправдать затраты на картину. Аналогичная ситуация ожидала следующую картину Астера — его Последняя работа для MGM «Шёлковые чулки» (1957), в которой также снялась Сид Чарисс, не оправдала затрат. В результате Астер прекратил свою работу в кино на два года.

В течение 1952 года Астер записывал альбом «Истории Астера» (англ. «The Astaire Story»), четырёхтомный альбом с квинтетом во главе с Оскаром Питерсоном. Продюсером альбома стал Нормам Гранз, при условии, что альбом будет кратким музыкальным обзором карьеры Астера. В 1999 году альбом «Истории Астера» попал в Зал славы премии «Грэмми», специальный приз Грэмми, чтобы чествовать музыкальные альбомы, записанные более 25 лет назад, которые имеют «качественное или историческое значение».

Его наследием в этом пункте стали 30 мюзиклов через 25 лет. Впоследствии Астер объявил, что уходит из мюзиклов, чтобы сконцентрироваться над драматическими ролями, вдохновившись положительными отзывами о военной драме «На берегу» (1959).

1957—1981: Появление на телевидении в прямом эфире

Однако, от танцев Астер полностью не отказался. В 1958, 1959, 1960 и 1968 он создал четыре музыкальных телепередачи, которые высоко были оценены американской премией Эмми. В каждой из этих передач была задействована Барри Чейз, чьим танцевальным потенциалом он восхищался. Первый из фильмов был «Вечер c Фредом Астером», он выиграл 9 премий Эмми, в том числе и «Лучшая мужская роль в мини-сериале или фильме» и «Лучший мини-сериал или фильм». Также примечательно, что первые выпуски передачи были записаны на цветную плёнку, и позже были восстановлены. Восстановленная плёнка, в 1988 году, принесла награду Эмми за «Лучшую техническую работу» Эду Рейтану, Дону Кенту и Дэну Эйншетейну, которые восстановили оригинальную видеозапись, придав её содержанию современный формат и заполнили пробелы, где некоторые кадры были испорчены. Победа Астера в номинации за «Лучшее сольное выступление» была спорной, потому что многие считали, что его танец не подходил под ту категорию, для которой была предназначена премия. Сам Астер даже предложил вернуть награду, но академия телевидения отказалась рассмотреть его просьбу.

В 1959 году вышел фильм «На берегу», в котором Астер исполнил роль не танцующего Джулиана Осборна, и был номинирован на «Золотой глобус» за «Лучшую мужскую роль второго плана», но проиграл Стивену Бойду за роль в фильме «Бен-Гур». Актёр также снялся в не танцующих ролях в трех других фильмах и нескольких телесериалах с 1957 по 1969 годы.

Последним большим мюзиклом Астера был фильм «Радуга Финиана» (1968), режиссёра Фрэнсиса Форд Копполы. Для этой роли он оставил свой белый галстук и фрак, и сыграл ирландского мошенника, который считал, что если он зароет горшочек с золотом в Форт-Нокс, то его станет ещё больше. Его партнером в этом фильме стала Петула Кларк, она играла роль его скептически настроенной дочери. Астер признался, что его очень заботило пение с ней, когда сама Кларк призналась, что опасалась танцевать с ним. К сожалению, фильм не был успешным, хоть он и получил хорошую репутацию в течение многих лет с момента выхода фильма.

В 1970-е годы Астер продолжал появляться на телевидении. Он снялся в роли Александра Манди, отца персонажа Роберта Вагнера в сериале «Требуется вор», а также в фильме «Ад в поднебесье», в котором танцевал с Дженнифер Джонс, и был номинирован на премию Оскар в категории «Лучшая мужская роль второго плана». Также Астер появился в качестве рассказчика в мультфильмах «В город приехал Санта-Клаус!» и «Пасхальный кролик едет к нам». В середине 1970-х он появился в документальных фильмах «Вот это развлечение!» и «Вот это развлечение! Часть 2». В возрасте 76 лет он исполнил несколько песен и небольших танцевальных номеров вместе с Келли в своём последнем мюзикле. Летом 1975 года он записал три музыкальных альбома «Отношение к танцу» (англ. Attitude Dancing), «Они не могут пойти на это из-за меня» (англ. They Can't Take These Away From Me) и «Пара песен и танцев мужчин» (англ. A Couple of Song and Dance Men), последний альбом был совместным с Бингом Кросби. В 1976 году он снялся в одной из главных ролей, сыграв владельца собаки в культовом фильме «Невероятные доберманы», компанию ему составили Барбара Иден и Джеймс Францискус. Фред Астер также снялся во французском фильме «Сиреневое такси» (1977) в роли доктора Симуса Скалли.

В 1978 году вместе с Хелен Хейс он снялся, в телевизионном фильме «Семейный беспорядок», в котором они сыграли пожилую пару, пытающуюся справиться со своими болезнями. За эту роль Астер получил премию Эмми. Он также появился в качестве приглашенного актёра в хорошо разрекламированном научно-фантастическом телесериале «Звёздный крейсер Галактика» в 1979 году. Он появился в 17 эпизоде «Человек с девятью жизнями» в роли вероятного отца Старбака, которую специально для него написал сценарист Дональд П. Беллисарио. Актёр попросил своего агента, чтобы тот попросил для него роль в этом сериале из-за большого интереса своих внуков к нему. Этот эпизод был также отмечен тем, что является последней картиной, в которой Астер танцевал на экране. Его Последней ролью в кино стал адаптированный Питером Страубом фильм «История с привидениями». Этот фильм ужасов был также последней из двух его самых известных совместных работ с Мелвином Дугласом и Дугласом Фэрбенксом.

Методы работы и влияние на танцы

Астер был виртуозным танцором, способным передать всю беззаботность, риск, глубину и эмоции с помощью танца, его техника и чувство ритма поражали до глубины души. После его сольного танцевального номера "Я хочу быть человеком танца" в фильме «Красавица Нью-Йорка» (1952), было решено, что его скромный костюм, потрепанные декорации и реквизит не отвечали всем требованиям, и все сцены с ним были пересняты. В 1994 году документальный фильм «Вот это развлечение! Часть 3» показал два его танцевальных номера вместе в режиме "разделенного экрана". Структура движений в кадре была абсолютно идентична, вплоть до тончайших жестов.

Исполнение Астером самой программы танца ценится за его элегантность, изящество, оригинальность и точность. В своих танцах он старался использовать разные стили, от чёрных ритмов до классического танца, и лёгкий стиль Вернона и Айрин Касл, чтобы придать уникальность самому танцу, который оказал большое влияние на американские бальные танцы, а также установил стандарты, за которые его потом осуждали последующие создатели мюзиклов. Свой эклектический подход он называл "запретным стилем", непредсказуемо и инстинктивно смешивая свои навыки. Его движения скромны, но при этом полны нюансов. Джером Роббинс говорил, что «движения Астера со стороны выглядят так просто и легко, что обезоруживают. Однако структура танца, как он устанавливает движения, под музыку, на самом деле очень удивительны и изобретательны». Сам Астер говорил следующее:

Расстановка движений - очень сложный процесс, что-то вроде написания музыки. Вы должны всегда думать о движении, которое будет следующим, и весь танец должен смотреться как интегрированная картина. Если танец поставлен правильно, то в нём нет ни единого лишнего движения. У него должна быть своя кульминация и хороший финал.

За редким исключением, Астер создавал свои программы в сотрудничестве с другими хореографами, в первую очередь с Хермесом Паном. Они всегда начинали работу с чистого листа:

Иногда в течении нескольких дней, у нас ничего не получалось, мы просто стояли перед зеркалом и дурачились... И тогда внезапно ко мне приходит идея, или одному из нас представляется образ танца... Так мы и начинали нашу работу... Мы могли продумать практически всю идею за один день, но в процессе работы над танцем, мы корректировали некоторые движения, что-то меняли полностью, и так далее. Это иногда занимало две или три недели, чтобы в итоге получить конечный продукт.

Часто последовательность танца была построена на двух или трёх основных идеях, иногда они вдохновлялись своими движениями или музыкой, представляя собой особое настроение. Многие из его танцев были построены вокруг одного "трюка", например танец на стене в фильме «Королевская свадьба» или танец с вешалкой для одежды в фильме «Время свинга», которые он и его помощник придумали ранее, и сохранили для подходящей ситуации. Они проводили вместе многие недели, создавая все последовательности танца, в одном помещении, до начала съёмок, репетируя с пианистом (чаще всего с композитором Хэлом Борном), который в свою очередь, работал со многими музыкальными оркестрами.

Его перфекционизм был легендой, однако его постоянная настойчивость на репетиции и переснимании кадров, для многих были тяжелым бременем. Когда подходило время для съёмок видеоряда, Астер репетировал ещё в течение двух недель, а также записывал голос и музыку. Когда вся подготовка была закончена, съемки видеоряда проходили быстро, сокращая лишние затраты. Астер в течение всего процесса съёмок, спрашивал у коллег их мнение, о своей работе. Винсент Миннелли говорил о нем: «Ему не хватает уверенности в себе, и во всех людях в мире. Но он не будет браться за работу, если у него нет стремления... Он всегда думает, что он бесполезен». Сам Астер говорил: «Я никогда ещё не добивался 100% совершенства, но тем не менее, всё не так плохо, как я думаю.»

Майкл Кидд, который в 1953 году поставил «Театральный фургон», находил, что его собственное беспокойство по поводу эмоциональной мотивации, Астер не разделял. Кидд потом рассказывал: «Техника танца была очень важна для него, он всегда говорил "Давайте добавим новые движения и посмотрим, как это будет выглядеть"».

Хотя он и рассматривал себя в первую очередь как артиста, его непревзойдённый артистизм принёс ему восхищение таких танцевальных легенд двадцатого века как Джин Келли, Джордж Баланчин, братья Николас, Михаил Барышников, Марго Фонтейн, Боб Фосс, Грегори Хайнс, Рудольф Нуриев, Майкл Джексон и Билл Робинсон. Баланчин сравнивал его с Бахом, описывая его как «самого интересного, самого изобретательного, самого изящного танцора нашего времени», в то время как Барышников отзывался о нём, как о «гении... классическом танцоре, каких он никогда не видел в своей жизни».

Влияние на популярную музыку

Астер был чрезвычайно скромен в своих вокальных данных (он всегда говорил, что не умеет петь, хотя критики оценивали его как одного из лучших певцов). Астер исполнил множество известных песен, которые вошли в "Great American Songbook", в частности песни Коула Портера - «День и ночь» (англ. "Night and Day") в фильме «Весёлый развод» (1932), Ирвинга Берлина - «Разве это не прекрасный день?» (англ. "Isn't This a Lovely Day?"), «Щека к щеке» (англ. "Cheek to Cheek"), «Цилиндр и фрак» (англ. "Top Hat, White Tie and Tails") в фильме «Цилиндр» (1935), «Давайте покоримся музыке и танцу» (англ. "Let's Face the Music and Dance") в фильме «Следуя за флотом» (1936), и «Меняемся партнёрами» (англ. "Change Partners") в фильме «Беззаботная» (1938). Он также исполнил песни Джерома Керна - «Как ты выглядишь этой ночью» (англ. "The Way You Look Tonight") в фильме «Время свинга» (1936), Джорджа Гершвина - «Этого у меня не отнимут» (англ. "They Can't Take That Away From Me") в фильме «Потанцуем?», «Туманный день» (англ. "A Foggy Day"), «Хорошая работа, если ты сможешь её получить» (англ. "Nice Work if You Can Get it") в фильме «Девичьи страдания», Джонни Мерсера - «Одну за мою детку (и ещё одну на дорожку)» (англ. "One for My Baby (and One More for the Road")) в фильме «Небо – это граница» и «Любовь по правилам и без» (англ. "Something's Gotta Give") в фильме «Длинноногий папочка», а также Гарри Уоррена и Артура Фрида «Это моё сердце» (англ. "This Heart of Mine") в фильме «Безумства Зигфилда» (1946). Астер также ввёл в ряды множество классических песен через дуэты со своими партнерами. Например, со своей сестрой Адель он исполнил песню Гершвина «Я построю лестницу в рай» (англ. "I'll Build a Stairway to Paradise") в пьесе «Хватит флиртовать» (1923), «Захватывающий ритм» (англ. "Fascinating Rhythm") в бродвейском мюзикле «Леди, будьте лучше» (1924), «Забавная мордашка» (англ. "Funny Face") в одноимённом мюзикле 1927 года. И в дуэте с Джинджер Роджерс, он исполнил песни Ирвинга Берлина «Я оставлю все яйца в одной корзине» (англ. "I'm Putting all My Eggs in One Basket") в фильме «Следуя за флотом», Джерома Керна - «Соберись» (англ. "Pick Yourself Up") и «Тонкая романтика» (англ. "A Fine Romance") в киноленте «Время свинга», с Гершвином «Давай бросим всю эту чепуху» (англ. "Let's Call The Whole Thing Off") в картине «Потанцуем?». С Джуди Гарленд, он исполнил песню Ирвинга Берлина «Парочка бродяг» (англ. "A Couple of Swells") в «Пасхальном параде» (1948), а также с Джеком Бьюкэнэн, Оскаром Левантом и Нанетт Фабрей исполнил песню Артура Шварца и Ховарда Дитца «Вот это развлечение» (англ. "That's Entertainment") в фильме «Театральный фургон» (1953).

Хотя он и обладал чистым голосом, и все восхищались его лирикой, дикцией и выражающимися - изяществом и элегантностью в его танцах, которые, казалось, были отражены в его пении. Композитор Бертон Лейн описывал его как «величайшего в мире музыкального исполнителя». Ирвинг Берлин считал Астера, одним из лучших исполнителей его песен: «Он так же хорош как и Джолсон, Кросби или Синатра, и не только из-за своего голоса, но и из-за его стиля исполнениия». Джером Керн считал его лучшим мужчиной, который когда-либо исполнял его песни, Коул Портер и Джонни Мерсер, также восхищались его уникальностью исполнения их работ. В то время как Джордж Гершвин, относился весьма критично к вокальным способностям Астера, но он написал для него множество своих самых запоминающихся работ. В начале своей карьеры, на Астера ссылались много композиторов Коул Портер, Лоренц Харт и Эрик Машвиц, а также множество современных композиторов.

Астер был автором музыки «Я становлюсь всё хуже» (англ. "I'm Building Up to an Awful Letdown") (автором текста был Джонни Мерсер), песня достигла четвёртого места в хит-параде 1936 года. В 1940 году, совместно с Бенни Гудменом он написал «Это просто, как отнять конфету у младенца» (англ. "It's Just Like Taking Candy from a Baby") и на протяжении всей жизни он стремился стать успешным композитором популярной музыки.

Личная жизнь

По политическим взглядам Астер был консерватором, и до конца жизни был сторонником республиканской партии, хотя он никогда и не заявлял о своих политических взглядах публично. Наряду с Бингом Кросби, Джорджем Мерфи и Джинджер Роджерс, он был основателем Голливудского республиканского комитета. Он был верующим, посещал церковь, поддерживал американскую армию, и с пренебрежением относился к открытой сексуальности в кинематографе 1970-х годов.

Астер всегда выглядел безукоризненно, он и Кэри Грант были названы "самыми стильно одевающимися актёрами в кино". Астер оставался иконой мужской моды даже в последние годы жизни, придерживаясь одного образа: цилиндр и фрак (о котором он никогда не заботился). В пользу свежего, повседневного стиля специально были разработаны спортивные жакеты, цветные рубашки, галстуки и брюки - последние обычно использовали особенным способом старого галстука вместо ремня.

Первый раз Астер женился 12 июля 1933 года, на 25-летней Филлис Поттер (урожденная Филлис Ливингстон Бейкер, род. 1908 г. умерла 13 сентября 1954), известная в Нью-Йорке светская львица, и бывшая жена Элифалета Нотта Поттера III (1906-1981), после страстного романа, продлившийся два года, и вопреки возражениям матери и сестры. Вместе они прожили 21 год, после чего Филлис умерла от рака лёгких в возрасте 46 лет. Астер был опустошён смертью жены, он хотел остановить съёмки фильма «Длинноногий папочка» (1955), и готов был заплатить издержки из своего кармана. Но руководители уговорили его остаться. Астер воспитывал сына Филлис, от первого барка, Элифалета IV (более известного как Питер), также в этом браке у него родилось двое детей. Сын - Фред Астер-младший, родился 21 января 1936 года, когда Астеру было 36 лет. Он снялся вместе со своим отцом в фильме «Бег Мидаса» (1969), но в итоге он стал пилотом чартерных рейсов и владельцем ранчо. Дочь, Ава Астер, родилась 19 марта 1942 года, когда Астеру было 42 года. Вышла замуж за Ричарда МакКензи. Сейчас активно участвует, в продвижении наследия своего покойного отца.

Его друг, Дэвид Нивен, описывал его как «Робкого эльфа, всегда отзывчивого, со склонностью к шуткам школьника». Астер жил гольфом и скачками чистокровных лошадей. В 1946 году его лошадь по кличке Трипликейт, выиграла престижные премии "Hollywood Gold Cup" и " San Juan Capistrano Handicap". Он оставался в хорошей физической форме даже в свои 80 лет. В возрасте 78 лет, он сломал левое запястье во время езды на скейтборде внука.

24 июня 1980 года, Астер снова женился на Робин Смит (род. 14 августа 1944 г.), которая, была наездницей, и выступала за Альфреда Гвинна Вандербильта II, а 31 июля 1972 г. была опубликована на обложке журнала «Sports Illustrated».

Астер умер от пневмонии 22 июня 1987 года, в возрасте 88 лет, незадолго до своей смерти он сказал: «Я не хочу оставлять этот мир, не зная, кем станет мой потомок, спасибо Майкл» - с отсылкой к Майклу Джексону. Он был похоронен в мемориальном кладбище Оуквуд, в Четсворде, Калифорния. Одна из последних его просьб была - поблагодарить всех поклонников, за все годы поддержки.

О жизни Астера никогда не снимали фильмов, и он всегда отказывался от этого. «Сколько бы они мне не предлагали - и предложения приходят постоянно, я не буду продаваться.» Желание Астера, также состояло в том, чтобы таких фильмов о нем никогда не было, сам Астер комментировал это так: «У меня нет никакого желания, чтобы кто либо неверно истолковал мою жизнь».

Награды и почётные звания

• 1938: Был приглашён оставить свои отпечатки рук и ног на тротуаре перед Китайским театром Граумана.

• 1950: Джинджер Роджерс вручила ему почётную премию американской киноакадемии "За свой уникальный артистизм и заслуги в развитии музыкального кино".

• 1950: Получил Золотой глобус, за "Лучшую мужскую роль в комедии или мюзикле" в фильме «Три маленьких слова».

• 1958: Получил премию Эмми - "Лучшая мужская роль в мини-сериале или фильме" за «Вечер с Фредом Астером».

• 1959: Получин награду «Dance Magazine».

• 1960: Номинация на премию Эмми - "Лучшее выступление в варьете или музыкальной программе" за «Другой вечер с Фредом Астером».

• 1960: Был удостоен Звезды на Голливудской «Аллее славы», за вклад в развитие киноиндустрии. Она находится на Голливудском бульваре, её номер- 6756. Церемония состоялась 8 февраля 1960 г.

• 1960: Получил Премию Сесиля Б. Де Милля, за выдающиеся заслуги в кинематографё.

• 1961: Премия Эмми - "Лучшее выступление в варьете или музыкальной программе" за «Время Астера».

• 1961: В голосовании "Чемпион среди чемпионов", был, назвал лучшим актёром телевидения, по версии журнала «Motion Picture Daily», ежедневный журнал, который делал акцент на киноиндустрию.

• 1965: Премия Джорджа Истмена, от «Музея Джорджа Истмена» за выдающийся вклад в киноиндустрию.

• 1968: Попал в международный список «Самых стильных людей», сейчас этот список публикует журнал «Vanity Fair».

• 1968: Номинация Эмми за "Лучшее варьете или музыкальная программа" в «Шоу Фреда Астера».

• 1972: Журнал «Liberty» назвал его - "Лучшей звездой мюзиклов".

• 1972: Был одним из первых, чьё имя занесли, в 'Зал славы' американского театра.

• 1973: В честь него было устроено торжество в Линкольн-центре.

• 1975: Был номинирован на премию Оскар за "Лучшую мужскую роль второго плана" в фильме «Ад в поднебесье».

• 1975: Получил премии "Золотой глобус", "BAFTA" и "Давид ди Донателло" за "Лучшую мужскую роль второго плана" в фильме «Ад в поднебесье».

• 1978: Получил премию Эмми в номинации "Лучшая мужская роль в мини-сериале или фильме" за фильм «Семейный беспорядок».

• 1978: Его имя занесли в 'Зал Славы', Академии телевизионных искусств и наук, профессиональная организация, занимающаяся продвижением в телевизионной индустрии в Соединённых Штатах .

• 1978: Стал первым посетителем Центра Кеннеди.

• 1978: Получил звание 'Народного артиста' от американской ассоциации Национального театра, за "Большой вклад в американский театр".

• 1981: Премия за большие заслуги от Американского института киноискусства.

• 1982: Англо-американский фонд современного танца, объявляет о создании "Astaire Awards" - награды, за выдающиеся достижения танцоров, в честь Фреда Астер и его сестры Адель. Впоследствии награда была переименована в "The Fred and Adele Astaire Awards".

• 1987: Был награждён танцевальной обувью Capezio (опередив Р. Нуриёва)

• 1989: Его имя было занесено в 'Зал Славы' Национального музея танца США, который находится в Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк, его основала Мэрилу Уитни.

• 1989: Посмертно был награждён премией "Грэмми" за жизненные достижения.

• 1989: Посмертно был занесен в Зал славы телевидения, основанный президентом Академии телевизионных искусств и наук, в честь людей , которые внесли выдающийся вклад в американское телевидение.

• 1991: Его имя посмертно было занесено в 'Зал славы' бальных танцев.

• 1997: В октябре, журнал Empire опубликовал список "100 лучших кинозвёзд всех времён", Астер занял 73 место.

• 1999: Посмертно был занесён в Зал славы премии «Грэмми». За альбом «Истории Астера» (1952).

• 2000: Ава Астер МакКензи, открыла мемориальную доску в честь своего отца, воздвигнутую жителями Лисмор, Ирландия.

• 2008: В «Oriel College», Оксфорд, было устроено чествование жизни и творчества актёра.

Интересные факты

• В родном городе Астера, Омаха, а именно в доме Готлиба Сторза, есть танцзал Фреда и Адель Астер.

• Его лучшим другом на протяжении всей жизни был Ирвинг Берлин, они познакомились на съёмках фильма «Цилиндр» (1935). Также он очень хорошо дружил с актрисой Кэрол Линли.

• После того как Астер объявил о своём уходе из кино, Нью-Йоркский театр Paramount, создали петицию, которую подписали 10000 человек, чтобы убедить его не делать этого.

• Фред Астер родился в 9:16 PM, по центральному поясному времени.

• В списке "Самых лучших кинозвёзд всех времён", занял 19 место по версии журнала Entertainment Weekly, и 23 место по версии журнала Premiere.

• Его ноги были застрахованы на один миллион долларов.

• По версии Американского института кино, занял 5 место в "50 величайших легенд киноэкрана".

• Несмотря на то, что большую часть своего детства он провел на гастролях, он очень много времени проводил с семьёй и друзьями, которые, почти все являлись австрийскими иммигрантами.

• Основал студию "Ava Records", которую назвал в честь своей дочери.

В поп-культуре

• Астер изображен на обложке альбома группы Битлз, «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band».

• Наряду с другими легендами кино, был, упомянут в песне Мадонны Vogue, которая является саундтреком к фильму «Дьявол носит Prada».

• Актёр неоднократно упоминается в книгах Стивена Кинга («Долгая прогулка», «Темная Башня», «Бессонница» и других), Курта Воннегута («Синяя борода»).

• Неоднократно упоминается В книге Жаклин Сьюзан «Долина кукол».

• У группы «James» есть песня «Just Like Fred Astaire».

• Герои фильма Федерико Феллини Джинджер и Фред Амелия Бонетти (Джульетта Мазина) и Пино Ботичелло (Марчелло Мастроянни) выступая дуэтом, позаимствовали себе псевдонимы и творческую манеру у легендарных голливудских танцоров степа — Джинджер Роджерс и Фреда Астера.

• Присутствует в мультфильме «Трио из Бельвилля» в сцене выступления трио на пике славы.

• В песне «The World Ain`t Slowin Down» американского певца Элиса Пола есть слова: «I’ll be dancing like Fred Astaire.»

• В песне «Geraldines Routine» группы Tape Five есть слова: «Spin around like Fred Astaire».

Фильмография

Актёр
Год	Русское название	Оригинальное название	Роль	Примечание
1933	Танцующая леди	Dancing Lady	Играет самого себя
	Полёт в Рио	Flying Down to Rio	Fred Ayres
1934	Весёлая разведённая	The Gay Divorcee	Guy Holden
1935	Роберта	Roberta	Huck
	Цилиндр	Top Hat	Jerry Travers
1936	Следуя за флотом	Follow the Fleet	Bake Baker
	Время свинга	Swing Time	Lucky Garnett
1937	Потанцуем?	Shall We Dance	Petrov
	Девичьи страдания	A Damsel in Distress	Jerry Halliday
1938	Беззаботная	Carefree	Tony Flagg
1939	История Вернона и Айрин Касл	The Story of Vernon and Irene Castle	Vernon Castle
1940	Бродвейская мелодия 40-х	Broadway Melody of 1940	Johnny Brett
	Второй хор	Second Chorus	Danny O'Neill	Ассоциированный продюсер, в титрах не указан
1941	Ты никогда не будешь богаче	You'll Never Get Rich	Robert Curtis
1942	Праздничная гостиница	Holiday Inn	Ted Hanover
	Ты никогда не была восхитительнее	You Were Never Lovelier	Robert Davis
1943	Небо – это граница	The Sky's the Limit	Fred Atwell aka Fred Burton
1945	Иоланта и вор	Yolanda and the Thief	Johnny Parkson Riggs
1946	Безумства Зигфилда	Ziegfeld Follies	Fred Astaire ('Here's to the Ladies') Raffles ('This Heart of Mine') Tai Long ('Limehouse Blues') Gentleman ('The Babbit and the Bromide')
	Голубые небеса	Blue Skies	Jed Potter
1948	Пасхальный парад	Easter Parade	Don Hewes
1949	Парочка Баркли с Бродвея	The Barkleys of Broadway	Josh Barkley
1950	Три маленьких слова	Three Little Words	Bert Kalmar
	Давайте потанцуем	Let's Dance	Donald Elwood
1951	Королевская свадьба	Royal Wedding	Tom Bowen
1952	Красавица Нью-Йорка	The Belle of New York	Charlie Hill
1953 – 1962	Театр «Дженерал Электрик» (сериал)	General Electric Theater	J. Willingham Bardley
1953	Театральный фургон	The Band Wagon	Tony Hunter
1955	Длинноногий папочка	Daddy Long Legs	Jervis Pendleton III
1957	Забавная мордашка	Funny Face	Dick Avery
	Шёлковые чулки	Silk Stockings	Steve Canfield
1959	На берегу	On the Beach	Julian Osborne
1961	В его приятной компании	The Pleasure of His Company	Biddeford 'Pogo' Poole
1961 – 1966	Доктор Килдэр (сериал)	Dr. Kildare	Joe Quinlen
1962	Тридцать три несчастья	The Notorious Landlady	Franklyn Ambruster
1963 – 1967	Боб Хоуп представляет (сериал)	Bob Hope Presents the Chrysler Theatre	Fred Addams
1968 – 1970	Требуется вор (сериал)	It Takes a Thief	Alistair Mundy
1968	Радуга Финиана	Finian's Rainbow	Finian McLonergan
1969	Бег Мидаса	Midas Run	John Pedley
1970	Банда с холма едет снова	The Over-the-Hill Gang Rides Again	The Baltimore Kid
	В город приехал Санта-Клаус!	Santa Claus Is Comin' to Town	S.D. Kluger	Рассказчик, озвучка
1974	Ад в поднебесье	The Towering Inferno	Harlee Claiborne
1976	Невероятные доберманы	The Amazing Dobermans	Daniel Hughes
1977	Пасхальный кролик едет к нам	The Easter Bunny Is Comin' to Town	S.D. Kluger (narrator)	Озвучка
	Сиреневое такси	Un taxi mauve	Dr. Seamus Scully
1978	Семейный беспорядок	A Family Upside Down	Ted Long
1978 – 1979	Звездный крейсер Галактика (сериал)	Battlestar Galactica	Captain Dimitri
1979	Человек в костюме Санта Клауса	The Man in the Santa Claus Suit	Santa Claus
1981	История с привидениями	Ghost Story	Ricky Hawthorne
1988	К югу от Рино	South of Reno	Clip from 'Second Chorus	Хроника, в титрах не указан

Награды и номинации

Награда	Год	Категория	Фильм	Результат
Оскар	1950	Почётная премия		Победа
	1975	Лучшая мужская роль второго плана	Ад в поднебесье	Номинация
BAFTA	1976	Лучшая мужская роль второго плана	Ад в поднебесье	Победа
Золотой глобус	1951	Лучшая мужская роль в комедии или мюзикле	Три коротких слова	Победа
	1960	Лучшая мужская роль второго плана	На берегу	Номинация
	1961	Премия Сесиля Б. Де Милля		Победа
	1962	Лучшая мужская роль в комедии или мюзикле	В его приятной компании	Номинация
	1969	Лучшая мужская роль в комедии или мюзикле	Радуга Финиана	Номинация
	1975	Лучшая мужская роль второго плана	Ад в поднебесье	Победа
Эмми	1959	Лучшая мужская роль в мини-сериале или фильме	Вечер с Фредом Астером	Победа
	1960	Лучшее выступление в варьете или музыкальной программе	Другой вечер с Фредом Астером	Номинация
	1961	Лучшее выступление в варьете или музыкальной программе	Astaire Time	Победа
	1968	Лучшее варьете или музыкальная программа	Шоу Фреда Астера	Номинация
	1978	Лучшая мужская роль в мини-сериале или фильме	Family Upside Down	Победа

Ссылки

• Фред Астер (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [ibdb.com/person.php?id=30283 Фред Астер] (англ.) на сайте Internet Broadway Database
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=1624 Фред Астер] (англ.) на сайте Find a Grave
• [en.wikipedia.org/wiki/Fred_Astaire Wikipedia The Free Encyclopedia]
• [www.kinopoisk.ru/name/154895/ Фильмография Фреда Астера]
• [www.walkoffame.com/fred-astaire Hollywood. Walk Of Fame]
• [en.wikipedia.org/wiki/Fred_Astaire_Dance_Studios Танцевальные студии Фреда Астера]

Отрывок, характеризующий Фред Астер

– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.