Фридрих I (король Пруссии)

Фридрих I Friedrich I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Пруссии
18 января 1701 — 25 февраля 1713
Преемник:	Фридрих Вильгельм I
Герцог Пруссии
16 мая 1688 — 18 января 1701
Фридрих III
Предшественник:	Фридрих Вильгельм I
Курфюрст Бранденбургский
16 мая 1688 — 25 февраля 1713
Фридрих III
Предшественник:	Фридрих Вильгельм I
Вероисповедание:	лютеранин
Рождение:	11 июля 1657(1657-07-11) Кёнигсберг, Пруссия
Смерть:	25 февраля 1713(1713-02-25) (55 лет) Берлин
Место погребения:	Берлинский кафедральный собор
Род:	Гогенцоллерны
Отец:	Фридрих Вильгельм I Бранденбургский
Мать:	Луиза Генриетта Оранская
Супруга:	Елизавета Генриетта Гессен-Кассельская (1), София Шарлотта Ганноверская (2)
Дети:	сыновья: Фридрих Август, Фридрих Вильгельм (2) дочь: Луиза (1)
Награды:

Фри́дрих I (нем. Friedrich I.; 11 июля 1657, Кёнигсберг — 25 февраля 1713, Берлин) — курфюрст Бранденбурга под именем Фридрих III с 1688 года, первый король Пруссии c 1701 года, представитель династии Гогенцоллернов.

Биография

Фридрих, сын курфюрста Бранденбургского Фридриха Вильгельма, прозванного Великим курфюрстом, родился в Кёнигсберге 11 июля 1657 года от первой жены своего отца — Луизы-Генриетты. Смерть старшего брата, Карла-Эмиля в 1674 году, открыла ему путь к короне.

Слабый здоровьем, бесхарактерный, легко поддававшийся влияниям, он был склонен к пышности и блеску. Поразительное различие между ним и отцом его отмечено всеми историками — различие в характере, воззрениях и стремлениях. Лавис метко называет Фридриха блудным сыном в семье скупцов. Наряду со страстью к роскоши стояло поклонение Фридриха III всему французскому. В «Deutsch-französische Modegeist» 1689 года говорится: «Теперь все должно быть французским: французский язык, французская одежда, французская кухня, посуда, французские танцы, французская музыка и французская болезнь. Гордый, лживый, развратный французский дух совершенно усыпил немцев». На содержание двора тратилось в год до 820 000 талеров, то есть всего на 10 000 талеров меньше, чем на содержание всего гражданского управления государства. Фридрих II характеризовал своего деда словами: «Великий в малых делах и малый в великих».

Внешняя политика

Не следует, однако, думать, что Фридрих совершенно забыл традиционные заветы Гогенцоллернов. После смерти отца в 1688 году он стал курфюрстом Бранденбургским под именем Фридрих III. Во внешней политике он держался тесного союза с Веной, но потребовал уступки Швибуса. Споры по этому предмету окончились только в 1694 году; император заплатил курфюрсту за Швибус 250 000 гульденов и признал за ним право на Ост-Фрисландию. Тем не менее, в союзе с императором Священной Римской империи Леопольдом I Фридрих участвовал в войнах против короля Франции Людовика XIV, когда пришел на помощь императору с 20 000 войском; последнему удалось отнять у французов Бонн, Рейнберген и Кайзерверт. До конца войны Фридрих оставался непримиримым врагом французов. Помощь оказал Фридрих императору Леопольду и в турецкой войне. Близок был Фридрих и с Вильгельмом Оранским, права которого на английский престол энергично поддерживал. Действующая армия выросла при Фридрихе с 30 000 человек, оставленных ему отцом, до примерно 39 000.

По Рисвикскому миру 1697 года Бранденбург не получил никакого территориального вознаграждения. Зато Фридрих в том же году куплей приобрел от курфюрста Августа II Саксонского Кведлинбург и Нордхаузен, в 1703 году — Эльбинг, с округом, у Польши, в 1702 году Линген и Мёрс из Оранского наследия и в 1707 году Невшатель и Фаленгин; в 1707 году он купил еще графство Текленбург.

Меценатство

Интересы Фридриха не ограничивались лишь военной областью. Главнейшим по влиянию лицом при Фридрихе III был в начале его царствования Эберхард фон Данкельман, человек твердый и верный законам страны. Придворные интриги довели его, однако, до падения, и его место в 1697 году занял Кольд фон Вартенберг, придворный льстец и дипломат. Под влиянием своей второй жены Софии Шарлотты и знаменитого философа и учёного Лейбница он основал Академию художеств (1696), Академию наук (1700), открыл в Галле университет (1694), сюда из Лейпцига перешел Франке. Фридрих привлекал на работу учёных, художников и скульпторов. Он воздвиг в Берлине величественный дворец и украсил столицу своих владений новыми зданиями и широкими улицами. Для своей жены он построил в Шарлоттенбурге (ныне район Берлина) дворец с парком и здание оперы.

Фридрих отличался веротерпимостью и продолжал давать у себя убежище изгоняемым из Франции и других католических стран протестантам; кроме гугенотов, в Бранденбург явились и последователи Вальденской секты из Савойи. Войны Людовика XIV в особенности много содействовали переселению в Бранденбург эмигрантов: так, эмигрантами из Пфальца Фридрих заселил Магдебург, все еще не оправившийся после опустошений 30-летней войны. Приглашённые из Франции гугеноты (всего их прибыло около 25 000, из них около 5000 поселились в Берлине) начали развивать в Пруссии промышленность. Был издан в форме вопросов и ответов целый трактат о выгодах колонизации в Бранденбурге, в котором обстоятельно изложена вся программа Гогенцоллернов по этому вопросу. Не только гонимых за религию принимал у себя Фридрих, но всех вообще, кто только желал у него поселиться, например эмигрантов из Сент-Галленского, Бернского и Цюрихского кантонов. Начавшимся в то время в Германии развитием пиетизма король очень интересовался. Шпенера он сделал своим придворным проповедником; в Берлине нашел приют и знаменитый юрист Томазий.

Получение королевской короны

Важнейшим событием в царствование Фридриха было приобретение им прусской короны, значительно поднявшее значение Бранденбурга. Уже отменой завещания своего отца Фридрих показал, что стремление к абсолютизму и полной политической независимости — основная мысль его политики. Вокруг Бранденбурга вырастали новые троны: Вильгельм Оранский сделался английским королём, курфюрст Саксонии Фридрих Август стал королём Польши, Эрнст-Август Ганноверский стал 9-м курфюрстом, а его сын Георг судя по всему, должен был стать преемником королевы Анны на английском троне, Бавария питала замыслы на Нидерландскую корону. Фридрих чувствовал, что Бранденбург должен сравняться с остальными германскими государями.

Так как, однако, он желал сделаться независимым королём, а не королём-вассалом, он и стал добиваться не бранденбургской короны, а прусской. В герцогстве Прусском, суверенном владении Гогенцоллернов, находившемся за пределами Священной Римской империи, он смог бы закрепить за собой статус короля и без согласия императора. Религиозные мотивы также побуждали курфюрста искать короны. Представители и защитники протестантства — скандинавские короли — потеряли теперь своё значение в Германии; курфюрст саксонский ради польской короны обратился в католицизм; единственным стражем протестантской церкви оставался Бранденбург; став королём, Фридрих мог с большим успехом отстаивать интересы своих единоверцев. Не все советники Фридриха одобряли его планы; некоторые указывали на польскую и английскую короны, которых курфюрст мог бы добиться для себя. Уже с 1693 года Фридрих вошел в переговоры с императором по вопросу о своем короновании прусской короной.

При Леопольде большим значением пользовался набожный католик Вагнер, затем иезуит Вольф: они убеждали императора не соглашаться на просьбу Бранденбурга. Но поскольку Леопольд в 1700 году, ввиду надвигавшейся Войны за испанское наследство (1701—1713), стал искать себе союзников среди имперских князей, то наиболее щедрую помощь ему предложил Фридрих, требуя за то дарования ему короны. В декабре 1700 года последовало на то императорское согласие, а ещё в ноябре того же года Фридрих вступил в союз с Австрией. 18 января 1701 года в Кенигсберге торжественно и с большой пышностью отпраздновано было коронование. Фридрих короновал себя под именем Фридрих I и жену, что должно было подчеркнуть независимость его трона от любой светской или церковной власти. Тем самым он стал королём в Пруссии, одновременно оставаясь курфюрстом Бранденбургским. Ввиду огромных расходов, вызванных коронацией, назначен был специальный налог под именем Kronsteuer; он дал до 500 000 талеров. Корона обошлась Фридриху в 6 млн талеров. Результатом приобретения Фридрихом прусской короны была большая сплоченность государства. Как курфюрст, Фридрих зависел от императора, мог даже быть подвергнут проскрипции; как король, он пользовался политической и юридической автономией. Изменились и отношения к Польше: Пруссия — уже не уступленная Бранденбургу провинция, а королевство; коронация Фридриха была, стало быть, эмансипацией от Польши. Наряду с Габсбургским домом вырастает могущественная протестантская династия; король прусский становится покровителем всех тех, кто подвергался гонениям в католической Австрии. Фридрих II влагает в уста своего деда следующие слова: «Я приобрел для вас титул, сделайтесь достойными его; я положил основание вашему росту и величию — вам предстоит довершить дело». В международной европейской семье одним королём — королём протестантом и немцев — стало больше.

Однако перемена в титуле не означала того, что отныне центр тяжести переместился из Бранденбурга в Пруссию: столицей и королевской резиденцией продолжал оставаться Берлин, а не Кёнигсберг. Правда, на новом королевском гербе появился не красный бранденбургский, а чёрный прусский орёл. Этот орёл — единственное звено, связывавшее королевство с Тевтонским рыцарским орденом, который властвовал в Пруссии до своего роспуска в 1525 году.

Попытки реформ

С получением королевского титула любовь Фридриха к величию и блеску ещё более возросла. Пышность двора после 1701 года достигла крайних размеров. Министерский триумвират Вартенберга, Вартенслебена и Витгенштейна вызывал всеобщие упреки. Бедствия низших классов увеличились. Чтобы помочь бедному классу, создан был проект введения более рациональной системы управления обширными казенными землями; предлагалось отдавать казенные земли в наследственную аренду, разделив их на более мелкие участки. Автором этого проекта был Христиан Любек. Своей реформой он желал освободить крестьян от тяжелых обязательств, наложенных арендаторами, заменить барщину денежным оброком. Далее проектировалось организовать из крестьянских сыновей нечто вроде местной милиции, которая могла бы защищать страну от вражеских нашествий. Попытки создать в государстве класс крестьян-землевладельцев после 1701 года разбились об упорное сопротивление знати. Сначала система наследственных аренд, введенная в обширных размерах, дала блестящие результаты, но в конце концов не оправдала возложенных на неё ожиданий. Пришлось снова вернуться к старой системе срочных аренд.

Участие в войнах

С 1700 года Фридрих участвовал в двух войнах — за испанское наследство и Великой северной. Это участие потребовало сначала новых налогов и еще более усилило бедственное положение народа. В то же время затраты двора всё возрастали, а Пруссия была слишком бедна, чтобы нести это бремя и одновременно содержать большую постоянную армию.

Фридрих умер в Берлине 25 февраля 1713 года, его сын и наследник Фридрих Вильгельм I наращивал военную мощь и урезал все прочие расходы. По условиям Утрехтского мирного договора, подписанного 11 апреля 1713 года, Пруссия получила испанскую часть Верхнего Гельдерна (Испанские Нидерланды) и княжество Невшатель (Швейцария) в качестве вознаграждения за помощь в Войне за испанское наследство. Кроме того, Франция признавала за курфюрстами Бранденбургскими их титул «королей Пруссии».

Потомки

• Первый брак: в 1679 году Фридрих женился в Потсдаме на принцессе Елизавете Генриетте Гессен-Кассельской (1661—1683).
  • Луиза Доротея (1680—1705), в 1700 году вышла замуж за наследного ландграфа Гессен-Кассельского, будущего короля Швеции Фредрика I
• Второй брак: в 1684 году Фридрих женился в Ганновере на принцессе Софии Шарлотте Ганноверской (1668—1705).
  • Фридрих Август (1685—1686)
  • Фридрих Вильгельм I (1688—1740), в 1706 году женился на принцессе Софии Доротее Ганноверской
• Третий брак: в 1708 году Фридрих женился в Берлине на герцогине Софии Луизе Мекленбург-Шверинской (1685—1735). Брак был бездетным.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Фридрих I (король Пруссии)

– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.