Фронт без флангов
Поделись знанием:
К:Фильмы 1975 года
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
(перенаправлено с «Фронт без флангов (фильм)»)
| Фронт без флангов | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
159 мин. |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Фронт без фла́нгов» — советский двухсерийный художественный фильм о Великой Отечественной войне, снятый в 1975 году по мотивам документального романа Семёна Цвигуна «Мы вернёмся» режиссёром Игорем Гостевым. Первый фильм трилогии о партизанах и военных разведчиках («Фронт без флангов», «Фронт за линией фронта», «Фронт в тылу врага»).
Фильм разрешён для показа в любой зрительской аудитории.
Содержание
Сюжет
События фильма воспроизводят период лета 1941 года и начала Битвы за Москву.
В конце лета 1941 года бывший директор школы, ставший чекистом, майор Млынский с небольшой группой солдат 315 полка 41-й стрелковой дивизии оказывается на оккупированной немцами территории.
Подбирая группы красноармейцев из других частей, Млынский берёт на себя командование новым отрядом.
Враг получает у себя в тылу хорошо организованный отряд разведчиков и народных защитников от карателей и полицаев…
В ролях
СССР
- Вячеслав Тихонов — Иван Петрович Млынский, майор
- Олег Жаков — дед Матвей Егорович
- Александр Денисов — Вакуленчук, мичман
- Тофик Мирзоев — Гасан Алиевич Алиев, комиссар
- Семён Морозов — Серёгин, капитан
- Галина Польских — Зина, медсестра
- Иван Переверзев — отец Павел (Павел Иванович Воробьёв)
- Евгений Шутов — Охрим Шмиль
- Владимир Ивашов — Афанасьев, капитан
- Владимир Заманский — Николай Сергеевич, командир партизанского отряда
- Валентин Печников — Петр Сергеевич Иванов
- Иван Лапиков — Ерофеич
- Евгений Леонов-Гладышев — Семён Бондаренко
- Светлана Суховей — Наталья Бондаренко, жена Семёна, радистка
- Алексей Борзунов — Петренко, лейтенант
- Павел Кормунин — Игнат Осыка
- Людмила Полякова — Клавдия Герасимовна, председатель колхоза
- Анатолий Соловьёв — Захар Петрович
- Михаил Турченков — Мишка Турченков
- Юра Касаткин — Алёша, внук Матвея Егоровича
- Борис Бибиков — дедушка Миши
- Вера Кузнецова — бабушка Миши (в титрах Валентина Кузнецова)
- Александр Лукьянов — Андрей Лукьянов, матрос
- Николай Полищук — Сашка Полищук, матрос
- Владимир Самойлов — Ермолаев
- Всеволод Сафонов — Садовников
- Виктор Шульгин — Виктор Сергеевич Хват
- Константин Желдин — Курт Шмидт
- В. Струков
- Раиса Куркина — Анна Андреевна, жена Млынского
- Николай Рудик
- Владимир Ферапонтов — солдат с балалайкой
- Борис Юрченко — Юрченко, разведчик
- Михаил Розанов — партизан
- Анвар Боранбаев — Бейсембаев
- Мария Скворцова — бабка Анастасия
- Елена Вольская — Феня
- Николай Горлов — немецкий офицер в штабе фон Хорна
- Евгений Марков — немецкий офицер в штабе фон Хорна
- Елизавета Кузюрина — беженка
- Александр Лебедев — Сокирка, партизан
- Ия Маркс
- Владимир Мартынов
- Олег Савосин
- Николай Юдин — дед
- Феликс Яворский — начальник разведки
- Валентин Брылеев
- Юрий Виноградов
- Владимир Козелков
- Валерий Козинец
- Геннадий Юхтин
- Виктор Речман
- Владимир Липпарт — раненый солдат
- Авангард Леонтьев
- Николай Сморчков — матрос-партизан
- Филимон Сергеев
- Виктор Волков — танкист
- Валерий Анисимов — член военного совета (в титрах не указан)
- В. Цыганков — член военного совета (в титрах не указан)
- А. Петров — раненый (в титрах не указан)
ГДР
- Ханньо Хассе — генерал-полковник фон Хорн
- Юрген Фрорип — полковник Кемпе
- Харри Питч — штандартенфюрер Карл Вольф
- Хорст Шульце — генерал
Озвучивание
- Артём Карапетян — текст за кадром
Съёмочная группа
- Автор сценария: Семён Цвигун (в титрах указан как Семён Днепров)
- Режиссёр: Игорь Гостев
- Оператор: Александр Харитонов
- Художники:
- Композитор: Вениамин Баснер
- Тексты песен: Михаил Матусовский
Технические данные
- Производство: Мосфильм
- Художественный фильм, двухсерийный, широкоэкранный, цветной
- Длина плёнки — 5973 м
- Длительность — 159 мин
Награды
- 1975 — 8 Всесоюзный кинофестиваль в Кишинёве — главный приз
- 1978 — Государственная премия РСФСР имени братьев Васильевых — удостоены сценарист Семён Цвигун, режиссёр Игорь Гостев, оператор Александр Харитонов, художник Александр Самулекин, актёры Олег Жаков, Галина Польских
- 1978 — V Международный кинофестиваль в Ташкенте — специальный диплом и приз Совета Министров Узбекской ССР
- 1979 — Премия Ленинского комсомола — удостоены сценарист Семён Цвигун, режиссёр Игорь Гостев, актёры Вячеслав Тихонов, Иван Лапиков
Интересные факты
- Спустя два года после выхода в журнале «Огонёк» документального романа Семёна Цвигуна «Мы вернёмся» это произведение было предложено для экранизации на киностудии «Мосфильм».
- Автор романа - заместитель Председателя КГБ СССР генерал Цвигун хорошо знал о событиях, описанных в книге, и активно помогал творческой группе в создании фильма. Он взял псевдоним Семён Днепров и под таким именем обозначен в титрах и в постановлениях ЦК ВЛКСМ и Совмина РСФСР о присуждении ему премий Ленинского комсомола и Совмина РСФСР за сценарий. По некоторым данным сценарий писал кинодраматург Вадим Трунин, а Цвигун осуществлял общее руководство.[1] Бесспорно одно, что Цвигун отлично знал о чем писал в романе по своему боевому опыту.
- Советский кинопрокат (1975, 14 место) — 27.6 млн зрителей.
- 315-й Стрелковый полк входил в состав 19-й стрелковой дивизии, которая в составе 53-го стрелкового корпуса 24-й армии прибыла под Вязьму в середине июля 1941 года. 44-й полк, в котором служил рядовой Бейсембаев входил в состав 42-й стрелковой дивизии 28-го стрелкового корпуса 4-й армии ЗОВО и дислоцировался непосредственно в Брестской крепости. Таким образом, солдат 44-го полка рядовой Бейсембаев никак не мог попасть в плен в июне 1941 года в районе Равы-Русской.
41-я стрелковая дивизия, в которую по сценарию фильма входил 315-й полк в июне 1941 года как раз дислоцировалась в районе Равы-Русской. Но оказаться в августе 1941 года на Смоленщине она не могла, так как находилась в составе 6-го стрелкового корпуса 26-й армии Юго-Западного фронта и в сентябре 1941 года полностью погибла при обороне Киева. Там же оказалась и 42-я стрелковая дивизия, воевавшая к тому моменту в составе 67-го стрелкового корпуса 21-й армии. Только ценой больших потерь дивизии удалось избежать полного уничтожения, а её остаткам вырваться из окружения.
Напишите отзыв о статье "Фронт без флангов"
Ссылки
- «Фронт без флангов» (англ.) на сайте Internet Movie Database
Примечания
- ↑ [www.russians.ca/?EC=ReadArticle&ArticleID=75 Russians.ca — Русско-Канадский Медиa Портал]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Фронт без флангов
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
