Норрис, Фрэнк

Фрэнк Норрис
Frank Norris
Фрэнк Норрис
Имя при рождении:	Бенжамин Фрэнклин Норрис
Псевдонимы:	Frank Norris
Дата рождения:	5 марта 1870(1870-03-05)
Место рождения:	Чикаго, Иллинойс, США
Дата смерти:	25 октября 1902(1902-10-25) (32 года)
Место смерти:	Сан-Франциско, Калифорния, США
Гражданство:	США
Род деятельности:	писатель, прозаик
Годы творчества:	1898—1902
Направление:	натурализм

Бенжамин Фрэнклин Норрис (англ. Benjamin Franklin Norris, Jr.) (5 марта 1870 — 25 октября 1902) — американский писатель и журналист периода «прогрессивной эры», одним из первых принёсший французский натурализм в американскую литературу. Литературную известность приобрел благодаря романам «Мактиг» (англ. McTeague) (1899), «Спрут: Калифорнийская история» (англ. The Octopus: A California Story) (1901) и «Омут» (англ. The Pit) (1903). Хотя Норрис не был сторонником социализма как политической системы, его произведения имели социалистическую направленность и вдохновляли многих прогрессивных писателей, таких, как Эптон Синклер. Заметное влияние на творчество писателя оказали теория эволюции Дарвина и Спенсера и, в частности, оптимистическая линия философии Дарвина, которую он изучал у Джозефа Леконте во время своего обучения в Калифорнийском университете в Беркли. Умер от перитонита, последовавшего за приступом аппендицита в возрасте 32 лет.

Биография

Фрэнк Норрис родился в Чикаго (Иллинойс) в 1870 в семье частного предпринимателя Бенжамина Норриса и Гертруд Норрис, пробовавшей актерскую карьеру. В 1884 семья Норриса переехала в Сан-Франциско, где Бенжамин Норрис занялся недвижимостью. В 1887, после смерти брата и короткой и неудачной поездки в Лондон, семнадцатилетний Норрис поступил в престижную Академию Жюлиана в Париже, где в течение двух лет учился живописи. Семья находилась вместе с ним около года, после чего родители Норриса вернулись в Америку. Молодой Фрэнк остался один до тех пор, пока отец не обнаружил, что вместо занятий живописью Фрэнк занят написанием сказок о средневековых рыцарях, и не настоял на возвращении сына домой.

В 1890 Фрэнк Норрис перевелся в Калифорнийский университет в Беркли, где по настоянию отца учился до 1894 года. В эти годы Норрис увлекается теорией эволюции Дарвина, что проявилось позднее в его произведениях. В начале 1892 он опубликовал романтическую поэму «Ивернел, Старофранцузская повесть» (англ. Yvernell, A Tale of Feudal France). За годы учебы в Беркли, Норрис напечатал несколько рассказов в студенческом издании в Беркли и в журнале «Волна» (англ. The Wave) в Сан-Франциско, начал первые главы романа «Мактиг» (англ. McTeague).

После развода родителей, не чувствуя себя более обязанным продолжать дело отца, и не получив ученой степени, Фрэнк оставляет Калифорнийский университет, и в 1895 году поступает в Гарвард, чтобы учиться писательскому мастерству. Наибольшее влияние в Гарвардском университете на него оказал Люис Эдвард Гейтс, преподававший на отделении английской литературы. Именно в эти годы и под влиянием своего преподавателя Норрис читает произведения французских писателей, в частности, Золя и Флобера. В Гарварде он пишет роман в духе Золя «Вандовер и зверь» (англ. Vandover and the Brute) о духовном оскудении человека и продолжает работу над «Мактигом», завершенным позже в Калифорнии.

В 1894 – 1896 Норрис был корреспондентом газеты «Кроникл» (Сан-Франциско) в Южной Африке, а в 1896 – 1897 работал ассистентом редактора и вел еженедельную колонку Маленькие уличные драмы в журнале «Волна Сан-Франциско» (англ. The San Francisco Wave). В 1909 эти очерки и рассказы были изданы отдельной книгой под названием «Третий круг» (англ. The Third Circle). Повесть «Моран с „Леди Летти“» (англ. Moran of the Lady Letty), печатавшаяся в 1898 с продолжениями в «Волне», была тогда же выпущена издательством «Даблдей энд Маклюр», а Норриса пригласили на работу в его нью-йоркское отделение. В 1898 Норрис работал на Кубе как репортер «Маклюр мэгэзин» (англ. McClure's Magazine), освещая испано-американскую войну. В 1899 опубликовал романы «Мактиг» и «Бликс» (англ. Blix). Работая издательским консультантом, рекомендовал к изданию роман «Сестра Керри» Т.Драйзера.

В 1899 Норрис объявил замысел эпической трилогии о современном этапе истории американской цивилизации, где центральным «персонажем» станет пшеница, воплощающая силы природы. В 1900 Фрэнк Норрис женился на Жанет Блэк. В 1901 у них родился ребенок. Норрис публикует серию романов о спекуляциях на чикагской торговой бирже — «Спрут» (англ. The Octopus, 1901), «Омут: История Чикаго» (англ. The Pit: A Story of Chicago, 1903). Смерть от аппендицита в Сан-Франциско 25 октября 1902 помешала созданию завершающего романа «Волк» (англ. The Wolf) и следующей трилогии – о Гражданской войне в Америке.

Список произведений

1. «Ивернел, Старофранцузская повесть» (англ. Yvernell, A Tale of Feudal France; 1892)
2. «Моран с „Леди Летти“: История приключений у берегов Калифорнии» (англ. Moran of the "Lady Letty": A Story of Adventure Off the California Coast; 1898)
3. «Мактиг: Сан-францисская история» (англ. McTeague: A Story of San Francisco; 1899)
4. «Бликс. Повесть юной любви» (англ. Blix; 1899)
5. «Сильная духом» (англ. A Man's Woman; 1900)
6. «Эпос пшеницы» (англ. Epic of the Wheat; 1901 − 1903)
   1. «Спрут» (англ. The Octopus: A Story of California; 1901)
   2. «Омут: История Чикаго» (англ. The Pit: A Story of Chicago; 1902)
7. «Сделка с пшеницей и другие истории Нового и Старого Запада» (англ. A Deal in Wheat and Other Stories of the New and Old West; 1903)
8. «Третий круг» (англ. The Third Circle; 1909)
9. «Вандовер и зверь» (англ. Vandover and the Brute; 1914)

Экранизации

Рассказ «Сделка с пшеницей» (1903) и роман «Омут» послужили сюжетной основой для фильма Гриффита Спекуляция пшеницей (A Corner in Wheat) (1909). Роман Мактиг (McTeague) был неоднократно экранизирован, наиболее известная экранизация — Алчность (Greed) (1924) Эриха фон Штрогейма, которая сегодня считается классикой немого кино.

Отрывок, характеризующий Норрис, Фрэнк

– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»