Фуа (замок)
| Замок | |
| |
| Страна | Франция |
| Город | Фуа |
| Первое упоминание | 987 |
| Состояние | музей департамента Арьеж |
За́мок Фуа́ (фр. Le château de Foix) — французский замок знаменитых в Средние века графов Фуа, возвышающийся над городом Фуа в Пиренеях. Важный туристический объект.
История
История замка начинается в 987 году. В 1002 году замок фигурирует в завещании Рожера Первого, графа Каркасонского, который оставил крепость своему младшему сыну Бернарду. С 1034 году замок становится административным центром графства Фуа и играет существенную роль в военной истории Средневековья.
Город Фуа известен на весь Арьеж как столица движения катаров. Последующие два века замок был резиденцией графов, ставших лидерами окситанского сопротивления во время Альбигойского крестового похода.
Многократно осаждаемый замок был взят за свою историю всего лишь раз, в 1486 году, из-за измены (во время войны между двумя ветвями семьи Фуа). Начиная с 1479 года, графы Фуа становятся королями Наварры, а последний из них, Генрих IV — королём Франции в августе 1589 года (коронован в феврале 1594 года в Шартре). Он присоединил пиренейские земли к Франции. Замок являлся резиденцией губернатора региона Фуа с XV века и продолжал защищать рубежи региона, в том числе во время религиозных войн.
До Революции в замке базировался гарнизон. Губернаторами были граф Тревиль, известный по «Трём мушкетёрам», и маршал Сегюр, министр при Людовике XVI.
Музей департамента Арьеж
С 1930 года в замке расположен музей департамента Арьеж. Секции доисторической, галло-романской и средневековой археологии рассказывают об истории Арьежа с древних времен.
Напишите отзыв о статье "Фуа (замок)"
Ссылки
- [www.culture.gouv.fr/public/mistral/merimee_fr На сайте Французского министерства культуры]
Отрывок, характеризующий Фуа (замок)
– Я думаю.«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
