Нидзё Ёсимото
| Нидзё Ёсимото | |
| 二条 良基 | |
 | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Жанр: | |
Нидзё Ёсимото (яп. 二条 良基, 1320 год — 16 июля 1388 года, настоящее имя — Фудзивара Ёсимото[1]) — японский поэт, теоретик поэзии, общественный деятель. Сын Нидзё Митихиры[2].
Литературная деятельность
Литературная деятельность Нидзё Ёсимото охватывала различные аспекты: он выступал на поэтических турнирах, создавал произведения в жанрах кёку и вака, открыл собственную школу танка — Нидзёха. Однако более всего его имя связано с рэнга[2]. Им, в частности, совместно со своим учителем Гусаем, была составлена крупная антология «Цукубасю», в которую вошло 2170 произведений в жанре рэнга 530 поэтов. Получившая признание при императорском дворе антология поставила рэнга в один ряд с поэзией танка[3].
Свой первый трактат, незначительный по объёму, по этому жанру японской поэзии — «Хэкирэнсё» («Пристрастные записки о рэнга») — он написал в возрасте двадцати пяти лет. В 1347 году последовала следующая работа «Рэнрихисё», в которой Нидзё рассматривал вопросы, связанные с правилами проведения поэтических турниров по рэнга, типами связи строф и особенностями первой строфы — хокку[4].
Наиболее значимым сочинением Нидзё Ёсимото стал трактат «Цукуба мондо», построенный в форме диалога старца и знатного человека. В нём автор рассматривает историю поэзии рэнга вплоть до своих современников и даёт советы начинающим поэтам[4]. По словам филолога-японоведа Татьяны Бреславец, в данной работе Нидзё Ёсимото «собрал и конкретизировал основные положения поэтики рэнга, дал развёрнутое теоретическое осмысление новой поэзии… „Цукубамондо“ — значительный шаг в разработке стихосложения рэнга, в обобщении и установлении его норм»[5].
Последней теоретической работой Нидзё стал трактат «Оан синсики», в котором он рассмотрел историю и способы стихосложения в поэзии рэнга, а также привёл наиболее видные произведения этого жанра со своими комментариями[3].
Напишите отзыв о статье "Нидзё Ёсимото"
Примечания
- ↑ Дзэами Мотокиё. Предание о цветке стиля: (Фуси Кадэн), или предание о цветке: (Кадэнсё) / Анарина Н. Г. (пер. со старояп., исслед. и коммент.). — Л.: Наука, 1989. — С. 71. — 199 с. — (Памятники письменности Востока. LXXXIX). — 10 000 экз. — ISBN 5-02-016625-1.
- ↑ 1 2 Бреславец, 1994, с. 103.
- ↑ 1 2 Бреславец, 1994, с. 110.
- ↑ 1 2 Бреславец, 1994, с. 104.
- ↑ Бреславец, 1994, с. 109—110.
Литература
- Бреславец Т. И. Деятельность Нидзё Ёсимото // Очерки японской поэзии IX-XVII веков. — М.: Восточная литература, 1994. — С. 103—110. — 500 экз. — ISBN 5-02-017448-3.
- Горегляд В. Н. Японская литература VIII-XVI вв.: Начало и развитие традиций. — 2-е изд.. — СПб.: Петербургское востоковедение, 2001. — 400 с. — (Orientalia). — ISBN 5-85803-076-9.
Отрывок, характеризующий Нидзё Ёсимото
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
