Фука, Хуан де

Хуан де Фука (исп. Juan De Fuca, собственно Иоаннис Фокас, греч. Ιωαννης Φωκας, в некоторых источниках также Апостолос Валерианос, греч. Απόστολος Βαλεριάνος, по названию деревни Валериано, откуда он был родом; 1536, село Валерианос, Кефалиния, Ионические острова — 1602, Кефалиния) — испанский мореплаватель и лоцман греческого происхождения, состоявший на службе у испанского короля Филиппа II. Более всего известен за исследование Аньянского пролива, ныне известного как пролив его имени, между островом Ванкувер (ныне часть Британской Колумбии, Канада) и полуостровом Олимпик (северо-западная часть штата Вашингтон, США).

Биография

Происхождение и ранние годы

Дед Фокаса, Эммануил Фокас (греч. Εμμανουήλ Φωκάς), после взятия Константинополя османскими войсками в 1453 году бежал оттуда в сопровождении своего брата Андроника (греч. Ανδρόνικος). Братья поселились сначала на Пелопоннесе, где Андроник в итоге остался, но в 1470 году Эммануил переехал на остров Кефалиния. Иаковос (греч. Ιάκωβος), отец Иоанниса, поселился в селе Валерианос (греч. Βαλεριάνος) на этом острове и стал известен как Валериано Фокас (греч. ο Φωκάς ο Βαλεριάνος), чтобы отличаться от своих братьев.

Именно в селе Валерианос родился Фокас в 1536 году. О его жизни, прежде чем он поступил на службу к королю Испании около 1555 года, ничего не известно.

Имя

Имя человека, известного в истории как Хуан де Фука, является предметом некоторой путаницы. В то время как «Хуан де Фука», безусловно, является испанским вариантом произношения имени «Иоаннис Фокас» (греч. Ιωάννης Φωκάς), некоторые источники приводят имя «Апостолос Валерианос» (греч. Απόστολος Βαλεριάνος) в качестве его «реального» имени. Вполне возможно, что Фокас был крещён под именем Апостолос, а позднее принял имя «Иоаннис/Хуан», потому что слово «Апостол» не слишком часто использовалось как имя в испанском языке. Учитывая, что «Фокас/Фука» — фамилия отца и деда моряка, фамилия «Валерианос», вероятно, являлась прозвищем по происхождению из родного села, используемым на острове, что не имело смысла в Испанской империи.

Ранняя карьера

Первые путешествия Хуана Фука были совершены на Дальний Восток, и он утверждал, что прибыл в Новую Испанию в 1588 году — через год после того, как в ноябре 1587 года, на Филиппинах английский капёр Томас Кавендиш захватил его галеон «Санта-Ана» и взял его в плен. В результате этого Фука, якобы, потерял все свои сбережения и корабль стоимостью 60000 дукатов. Год он провёл в английском плену и был отпущен в 1588 году, после чего и направился в Новую Испанию.

Фука был опытным моряком, усовершенствовавшим своё мастерство в испанском флоте. Король Испании, как он также утверждал, признал его опыт и сделал его лоцманом испанского флота в Вест-Индии (должность, которую он занимал в течение сорока лет), но в испанских архивах нет ни одной записи о его имени или должности или о его визите к королевскому двору. Прежде, чем совершить своё знаменитое путешествие на север вдоль северо-западного побережья Северной Америки, Фука ходил в Китай, Филиппины и Мексику.

Пролив Хуан-де-Фука между нынешними Соединёнными Штатами Америки и Канадой был назван в его честь британским капитаном Чарльзом Баркли, поскольку располагался на той же широте, которую Хуан де Фука обозначил в качестве расположения Аньянского (Анианского) пролива.

Путешествие к северу

В соответствии с рассказом самого Фука, он совершил два разведывательных плавания по приказу вице-короля Новой Испании, Луиса де Веласко, маркиза де Салинас, целью которых было отыскать легендарный Аньянский пролив, который, как полагали, являлся Северо-Западным проходом, связывающим моря Атлантического и Тихого океанов. Во время первого плавания в распоряжении экспедиции были 200 солдат и три малых корабля под командованием одного испанского капитана (Фука занимал пост лоцмана и помощника капитана), целью плавания было найти Аньянский пролив и укрепить его для обороны против англичан. Эта экспедиция потерпела неудачу, когда — якобы из-за неправомерных действий капитана — солдаты взбунтовались и вынудили экспедицию вернуться назад в Калифорнию (необходимо отметить, что в тот период, согласно испанской доктрине, контроль над кораблями и флотами делился между военачальником, который был армейским офицером, и командиром по части мореплавания и навигации, который был моряком).

В 1592 году, во время своего второго плавания, Фука ожидал успех. Отплыв на север с каравеллой и пинасом и небольшим количеством вооружённых моряков, он вернулся в Акапулько и утверждал, что нашёл пролив, с большим островом у его устья, в районе приблизительно 47° северной широты. Пролив Хуан-де-Фука на самом деле расположен примерно на 48°, хотя рассказ Фука о плавании туда отличается от реальности, описывая регион с большими отличиями от того, что там есть на самом деле. Пролив расположен непосредственно в системе заливов Пьюджет-Саунд (современный штат Вашингтон), начиная с около 47° 59' северной широты и продолжаясь на юг до 47° 1' северной широты около города Тумуотер, штат Вашингтон. Во время плавания Фука также якобы видел «высокую вершину или шпиль скалы» — ей, возможно, был скала Фука, высокая, почти прямоугольная скала на западном берегу мыса Кейп-Флаттери на северо-западной оконечности современного Вашингтона рядом проливом Хуан-де-Фука, хотя Фука указывал, что видел её на другой стороне пролива.

Несмотря на неоднократные обещания Веласкеса, Фука никогда не получал крупных наград за своё плавание, хотя и утверждал, что достоин. Спустя два года, по настоянию вице-короля, Фука отправился в Испанию, чтобы лично рассказать о своём плавании при дворе. Разочарованный тем, что ничего не получил и там, и испытавший отвращение при общении с испанцами, стареющий грек отправился на покой в свой дом в Кефалинии.

В 1596 году он, по пути в Кефалинию, будучи во Флоренции, встретил английского подданного Джона Дугласа, которому рассказал о своём путешествии. Дуглас дал ему рекомендательное письмо и направил его к Майклу Локу, богатому купцу и консулу Англии, который как раз оказался тогда в Венеции. Фука рассказал ему о своём путешествии, и Лок, предложив свои услуги в качестве посредника, сказал, что может устроить, чтобы Англия, заклятый враг Испании в то время, предоставила Фука два корабля для продолжения его поисков прохода между Атлантикой и Тихим океаном. Фука же при этом надеялся, что британцы дадут ему компенсацию за захват его имущества на Филиппинах.

Лок пытался вступить в контакт с британским правительством, прося 100 фунтов, чтобы доставить Фука в Англию, но ответ был отсрочен, и в конце концов Фука остался на Кефалинии. В 1602 году Локк написал письмо Фука, но так и не получил ответа. Лок предположил, что Фука, будучи к моменту их встречи уже пожилым человеком, умер. Благодаря записям Лока история Хуана де Фука стала известна в Англии. Она была впервые опубликована в 1625 году английским писателем-путешественником Сэмюэлем Портсасом в книге Purchas His Pilgrimes Contayning a History of the World in Sea Voyages and Lande Travells by Englishmen and others.

Споры

Поскольку единственным письменным свидетельством о путешествии Фока является запись Лока — исследователи не смогли найти записи об экспедиции в испанских колониальных архивах, — имело место множество продолжительных споров о его открытии и даже о том, действительно ли он когда-либо существовал как реальный человек; некоторые учёные считали Хуана де Фука полностью вымышленным, и британский исследователь XVIII века капитан Джеймс Кук сильно сомневался, что пролив, который Фука, как он утверждал, обнаружил, вообще существует (хотя Кук фактически прошёл мимо пролива Хуан-де-Фука без входа туда и остановился на саунде (лагуне) Нутка на западном побережье острова Ванкувер). В ходе последующих английских исследований и заселения этой области, однако, претензии Фуки стали казаться гораздо более заслуживающими доверия.

Наконец, в 1859 году американский исследователь с помощью консула США на Ионических островах сумел доказать, что Фука не только существовал, но и что его семья и история были хорошо известны на островах. В то время как, вероятно, никогда нельзя будет узнать, истинные ли сведения лежат в основе записей Лока, необходимо учитывать, что маловероятно, что сам этот человек был фикцией.

Наследие

Когда английский капитан Чарльз Вильям Беркли на корабле Imperial Eagle в 1787 году (повторно) открыл пролив, описанный Фука, он назвал его проливом Хуан-де-Фука.

Плита Хуан де Фука, тектоническая плита, составляющая основу большей части береговой линии побережья, которую он исследовал, также названа в честь Фука.

Провинциальный парк Хуана де Фука на западном побережье острова Ванкувер назван в честь пролива, как и тропа с тем же названием.

Отрывок, характеризующий Фука, Хуан де

В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.