Фукс, Карл Фёдорович

Карл Фёдорович Фукс
Karl Friedrich Fuchs
Место рождения:	Херборн
Научная сфера:	Медицина, Ботаника, Этнография, История
Место работы:	Казанский императорский университет (1806—1833)
Учёная степень:	доктор медицинских наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Гернборнская академия (1793—1795) Гёттингенский университет (1795—1797)
Научный руководитель:	И. Ф. Блюменбах Г. К. Лихтенберг
Известные ученики:	Н. И. Лобачевский И. М. Симонов В. И. Панаев С. Т. Аксаков
Известен как:	коллекционер и создатель музеев Казанского университета, основатель Казанского зооботанического сада
Награды и премии:

Карл Фёдорович Фукс (нем. Karl Friedrich Fuchs, 18 [6] сентября 1776 года — 24 [12] апреля 1846 года) — врач, ботаник, этнограф, историк, археолог и нумизмат. Профессор (с 1805 года) и ректор (в 1823—1827 годах) Казанского императорского университета.

Образование, переезд в Россию

Карл Фукс родился 18 (6) сентября 1776 года в Герборне (Нассау, Германия). Помимо него в семье было 20 детей.

Первоначальное образование он получил в родительском доме. В 1793 году Фукс поступил в Герборнское высшее училище (академию), в которой его отец — Иоган Фридрих Фукс — был профессором богословия и ректором. Там он начинает слушать лекции по разным медицинским наукам, но более полное знакомство с ними происходит во время двухлетнего пребывания в Гёттингенском университете.

В 1798 году он получил степень доктора медицины и хирургии в Марбургском университете, защитив диссертацию, посвящённую изложению учёных трудов и заслуг Андрея Цезальпинского, известного натурфилософа эпохи Возрождения. В ней он утверждал о невозможности быть хорошим врачом без основательного и широкого общего образования.

После защиты диссертации Фукс в течение двух лет занимался медицинской практикой на родине, а в 1800 году отправился в Российскую империю и некоторое время был в Санкт-Петербурге полковым врачом.

В 1801 году Фукс предпринимает длительное путешествие в восточную Poссию с естественно-научными, преимущественно ботаническими целями.

По утверждению ректора Казанского университета Николая Никитича Булича, знавшего Карла Фукса лично, и составившего подробную его биографию, тот, кроме своего родного немецкого языка, в совершенстве владел английским, французским и итальянским языком, и хорошо освоил русский язык.

Работа в Казанском университете

По возвращении в Санкт-Петербург осенью 1805 года, Фукс был назначен профессором в недавно созданный Казанский императорский университет. Это назначение произошло по рекомендации министра народного просвещения и попечителя Московского учебного округа М. Н. Муравьёва, находившегося в постоянных сношениях с Гёттингенскими учёными, среди которых имя молодого Фукса пользовалось уже заслуженной славой. По другой версии, Фукс, побывав в Казани, сам вернулся в Петербург с прошением назначить его в новый университет.

В декабре 1806 года сделавшись профессором естественной истории и ботаники в открытом университете, Фукс скоро сумел возбудить в своих слушателях интерес к натуралистике. Благодаря изучению русского языка он располагал к себе студентов (первое время в университете было много профессоров-иностранцев, а лекции читались, в основном, по-немецки, по-французски и по-латыни). Преподавание вёл первоначально на французском, но уже по русскому переводу «Руководства по естественной истории» своего гёттингенского профессора Блюменбаха. В программу лекций Фукса входили прогулки со студентами для собирания на природе растений и насекомых.

С. Т. Аксаков, например, подробно и с увлечением описывает в «Семейной хронике» и «Воспоминаниях», как он вместе со своим товарищем по университету В. И. Панаевым ловил бабочек и учился расправлять их и сушить под руководством Фукса.

Тогда же Фуксом был разбит при университете ботанический сад. С 1812 года Фукс открыл также врачебную практику. Зная, что простолюдины относятся с предубеждением к аптечным медикаментам, он лечил их по возможности домашними средствами и имел для этого у себя большой запас лекарственных трав (запас постоянно пополнялся приношениями его пациентов-крестьян, выражение «благодарности» от которых он допускал только в виде сбора нужных ему лекарственных растений).

После смерти первого избранного ректора Казанского университета Ивана Осиповича Брауна, профессора по медицинским наукам, в 1819 году, Фуксу была поручена кафедра патологии, терапии и клиники, а в следующем году на него дополнительно возложено чтение лекций по анатомии, физиологии и судебной медицине.

С 1820 по 1824 годы Карл Фёдорович Фукс был избираем на должность декана врачебного отделения (прообраза медицинского факультета), а затем с 1823 года (с перерывом) был ректором университета, в каковой должности оставался до 25 августа 1827 года, когда ректором был избран Н. И. Лобачевский, один из первых его выпускников.

Этот период характеризуется упадком учебного заведения из-за деятельности попечителя Казанского учебного округа Михаила Леонтьевича Магницкого, фактически руководившего, хоть и удалённо, университетом после ревизии 1819 года по 1826 год, и уволившего большинство его профессоров.

В то же время, в 1824 году был перестроен ректорский дом, а в 1825 году архитектором П. Г. Пятницким было возводено новое здание университета (ныне — это главный корпус университета). По инициативе Фукса в 1829 году был приобретён земельный участок у озера Кабан для для закладки более крупного ботанического сада площадью 6,7 га. Ныне — это Казанский зооботанический сад.

В 1833 году 56-летний Карл Фукс подал в отставку.

Филантропство

Когда в 1816 году в Казани открылся местный комитет Императорского Человеколюбивого общества, Фукс был избран в его члены-попечители. Он обязался вносить в кассу ежегодно по 50 рублей и бесплатно лечить всех бедных, состоящих в ведении попечительства. По свидетельству Н. Н. Булича:

При обширной своей практике, при том всеобщем уважении, которым он пользовался за своё знание дела и действительное множество счастливых случаев излечения, Фукс мог бы нажить большое состояние, но он принадлежал к редким и в ту пору врачам бескорыстным, не жалел для бедняков своего времени, и ту плату, которую он часто неохотно брал с людей зажиточных, раздавал людям неимущим.

Исследования

С самого своего приезда в Казань Карл Фукс обращает внимание на её санитарное положение и кладёт начало изучению Поволжья в медико-топографическом отношении. С 1812 года он начинает печатать в редактируемых им «Казанских Известиях» краткие заметки о показаниях барометра и термометра, о направлении и свойствах ветров, о болезнях, господствовавших в Казани, а также и свои наблюдения о прилёте птиц, о появлении бабочек, растительности.

Не менее важны в научном отношении исследования Фукса в областях этнографии, археологии и истории Поволжья. Он изучает религиозные обряды, праздники, обычаи и семейную жизнь народов Казанской губернии.

Пользуясь уважением в татарском обществе и большим влиянием в качестве врача в домах татар, он присутствовал при таких обрядах, зрелище которых обычно недоступно для посторонних. Он — единственный, кого, вопреки религиозным представлениям, допускали к больным женщинам-татаркам. Высшим выражением доверия была его медицинская печать с надписью «Табиб Фукс» («Врач Фукс»). Результаты своих изучений казанских татар Фукс изложил, главным образом, в двух монографиях: «Краткая история города Казани» (начинает печататься в «Казанских Известиях» 1817 года, отдельные оттиски разных вариантов этой книги издаются до середины XIX века), и «Казанские татары в статистическом и этнографическом отношениях» (Казань, 1844).

Граф М. М. Сперанский, проездом через Казань из Пензы в Сибирь, куда он был назначен генерал-губернатором, посетил Фукса и оставил в своём дневнике такую характеристику:

Профессор один, Фукс — чудо! Многообразность его познаний. Страсть и знание татарских медалей. Знание его в татарском и арабском языке. Благочестивый и нравственный человек. Весьма деятелен. Большое его влияние на татар по медицине.

— Жизнь графа Сперанского, 1861.

В деле изучения чувашей и черемисов (марийцев) помогала жена (А. А. Фукс), разъезжающая по чувашским и черемисским деревням, чтобы собрать необходимые материалы. Он указывал ей о чём следовало спрашивать, на что обращать внимание, а сам дополнял потом труд своей жены — «Записки о чувашах и черемисах» — заметками, составленными на основании литературных источников, личных наблюдений и статистических материалов.

Фукс исследовал также вотяков (удмуртов) и мордву. Имея возможность наблюдать вотяков во время частых поездок в имение тётки своей жены, он, вероятно, готовил о них статью для печати, но не успел её написать; появились лишь письма его жены «Поездка к вотякам Казанской губернии». Для ознакомления с мордовским бытом Карл Фукс ездил в Чистопольский уезд. Он напечатал свои заметки о мордве в «Журнале Министерства Внутренних Дел» в 1839 году.

Изучая современный ему быт татар и записывая их предания, Фукс обращал внимание и на вещественные памятники, а потому стал собирать монеты и рукописи.

За короткое время Карл Фукс приобрёл замечательную коллекцию древних восточных монет. Известный ориенталист Френ, незадолго до своего отъезда из Казани, занимался исследованием и приведением в порядок этого собрания, которое, по его словам, было составлено «с достохвальною ревностию и с успехом необыкновенно счастливым».

С 1819 года Фукс готовился издать первую книгу о российских монетах «Краткое описание российских монет, находящихся в Минц-кабинете доктора и профессора Фукса», но после выхода книги А. Д. Черткова в 1834 году, отказался от этого намерения.

В 1823 году нумизматическая коллекция Фукса была выкуплена Казанским университетом для образованного при нём музея. В следующие годы Карл Фукс продолжал собирать редкие монеты и неустанно пополнял минералогическую, ботаническую и зоологическую (главным образом энтомологическую) коллекции музея, как собственными трудами, так и выпиской разных предметов из-за границы. В 1850 году нумизматическая коллекция музея университета была вывезена в Санкт-Петербург.

В 1823 году Фукс совершил путешествие на Урал. Результатом этой поездки, кроме коллекции минералов, явилось несколько статей, напечатанных в «Казанском Вестнике». В них говорится о топографических особенностях края, его растительном и «неисчерпаемом» минеральном богатстве и организации Уральского горного промысла. В своей работе «О болезнях горнозаводских рабочих Урала» Фукс одним из первых заговорил о необходимости изучения и лечения профессиональных заболеваний и улучшении социальных условий рабочих.

В его обширной библиотеке были собраны почти все сочинения иностранцев, путешествовавших по России, а также много сочинений по российской истории, топографии и этнографии. Ему удалось приобрести значительное количество не только русских и татарских рукописей, но даже раскольничьих, благодаря близости с раскольничьим начётчиком и разными старицами скитов.

По свидетельству Н. Н. Булича:

Он собирал их рукописи, старопечатные книги, не имея никаких других целей, кроме учёного любопытства. Мало того, в те тёмные годы, когда раскольников подозрительно преследовали, Фукс был, вероятно, единственным в губернии ходатаем за них. Пользуясь уважением властей, он не раз заступался за них и помогал им, даже в их кровном деле. Мы знаем это по лежащим перед нами письмам Фукса.

Известно, что Фукс обращался к губернатору Б. А. Мансурову за разрешением списать копии с грамот и актов, находящихся в Казанском губернском правлении, но был принят очень грубо и не получил никакого определённого ответа. В сентябре 1815 года в Казани произошёл сильный пожар, во время которого архив древних актов погиб, потому что начальство не распорядилось заблаговременно его вывезти (архив сгорел на третий день пожара). Некоторыми историками утверждается, что данная история произошла при пожаре 1842 года.

В 1830 году, во время «первой холеры», Фукс лечил очень успешно как в Казани, так и в других городах Поволжья. Он напечатал в «Казанском вестнике» свои наблюдения о ходе болезни и о способах её лечения, применённых как им, так и другими врачами, о санитарных мероприятиях и обо всём, что могло послужить материалом для дальнейших исследований по этому вопросу.

Будучи деканом врачебного отделения университета он написал несколько руководств по практической медицине на русском и татарском языках.

Семья

В 1821 году 44-летний К. Ф. Фукс женился на казанской дворянке Александре Андреевной Апехтиной (ок.1793—1853), племяннице поэта Г. П. Каменева.

А. А. Фукс — известная поэтесса, автор повестей и этнографических очерков, в течение четверти века являлась хозяйкой литературного салона в Казани. Была знакома с Е. А. Боратынским, И. В. Киреевским, Н. М. Языковым, Э. П. Перцовым и М. Д. Деларю.

Благодаря разностронней и просветительской деятельности семья Фуксов вскоре становится центром интеллигентной Казани. Их дом посещали заезжие в Казань учёные и литераторы: А. Гакстгаузен, М. А. Кастрен, А. Гумбольдт, А. С. Пушкин.

Награды

За свои труды на профессиональном поприще и «действия по человеколюбию» Карл Фукс был награждён Александром I в 1819 году орденом Святого Владимира 4-й степени, а в 1824 году — орденом Святой Анны 2-й степени, и Николаем I в 1826 году — алмазными украшениями на орден Святой Анны.

Смерть

В 1842 году, вскоре после большого пожара, начавшегося вблизи дома Фукса и сильно его взволновавшего, с Фуксом сделался первый апоплексический удар, а весной 1846 года он тяжело заболел.

Смерть Карла Фукса, последовавшая 24 (12) апреля 1846 года, прервала его обширную работу. Весть о ней быстро разнеслась по городу. Как свидетельствуют современники, провожать Карла Фёдоровича в последний путь шла огромная масса людей:

«Не только на улице, но и в окнах домов, на заборах и крышах видны были люди, следившие за похоронной процессией. Особенно же внимание привлекли густые толпы татар, которые шли без шапок».

При погребении присутствовали не только губернатор, всё начальство университета с попечителем во главе и учащиеся, но и громадное количество разнообразных жителей Казани.

Память

24 апреля 1896 года, через 50 лет после смерти Карла Фукса казанская городская дума приняла решение увековечить его память. На могиле К. Ф. Фукса в лютеранской части Арского кладбища был установлен надгробный памятник, а 11 мая 1896 года на высоком берегу Казанки («Козьем бугре») был заложен «Фуксовский сад». В декабре 1896 года Поперечно-Тихвинскую улицу, расположенную рядом с немецким приходом лютеран, по Высочайшему повелению императора переименовали в Фуксову.

В советское время улице Фукса присвоили имя Городецкого, а название сада было забыто.

В 1996 году в Казани отмечали 220 лет со дня рождения Карла Фукса. Его имя со 2 октября было возвращено улице Казани, а также скверу («Фуксовскому садику») на берегу Казанки, где 11 декабря 1996 года в честь него установили памятник (скульпторы: Андрей Балашов, Игорь Козлов).

В 1997 году дом профессора Фукса, расположенный на перекрёстке современных улиц Московской и Галиаскара Камала, был признан памятником истории и архитектуры, объектом культурного значения Республики Татарстан. Он считается исторической достопримечательностью Казани, но вплоть до настоящего времени находится в аварийном состоянии. В июне 2011 года в нём произошёл очередной пожар, после чего горожане начали сбор средств на его восстановление.

Согласно постановлению Кабинета министров Татарстана на доме Фукса в 1996 году установлена мемориальная доска на татарском, русском и немецком языках:

«Бу йортта 1812—1846 елларда Казан шәhәренең мактаулы кешесе, Казан университетының атказанган профессоры КАРЛ ФУКС яшәде hәм иҗат итте»
«В этом доме в 1812—1846 гг. жил заслуженный профессор Казанского университета, почетный гражданин Казани КАРЛ ФУКС»
«Hier lebte und wirkte von 1812—1846 KARL FUCHS Verdienter Professor der Kasaner Universitat Ehrenburger der Stadt Kasan»

Библиография

• Prodromus florae Rossicae Cisuralensis. [до 1805 года]
• Заметки медико-топографические // Казанские Известия. — 1812. — № 5, 9, 14, 19 и 22.
• Museum Orientale Fuchsianum, Casani. — Казань, 1815—1817. [собрание отдельных таблиц, литографий в Казани]
• [russianchange.narod.ru/coins/fuksb.html Краткое описание российских монет, находящихся в минц-кабинете доктора и профессора Фукса]. — Казань: Университетская типография, 1819.
• Краткая история города Казани. — Казань, 1822. [Первые отрывки в «Казанских Известиях», 1817, № 67, 68 и сл.; переиздана в 1905 году]
• О политическом состоянии золотого промысла по хребту Уральских гор // Казанский Вестник. — 1824. — № 1. [О болезнях горных и заводских работников на Уральских заводах]
• Об Уральских золотосодержащих песках // Казанский Вестник. — 1824.
• Уральские леса // Казанский Вестник. — 1824.
• О городе Екатеринбурге // Казанский Вестник. — 1824.
• Поездка из Казани в Нижегородскую губернию // Казанский Вестник. — 1828.
• Замечания о холере, свирепствовавшей в городе Казани в течение сентября и октября месяцев 1830 года // Казанский Вестник. — 1830. — апрель.
• Путешествие по Башкирскому Уралу // Казанский Вестник. — 1832. — кн. VIII и IX.
• Поездки из Казани в Чебоксары, письма А. А. и К. Ф. Фукс // Заволжский Муравей. — 1834. — т. I и II. [Эта статья вошла впоследствии в «Записки о чувашах и черемисах» А. А. Фукс]
• Сказание казанского купца Л. Ф. Крупеникова о пребывании Пугачёва в Казани // Казанские Губернские Ведомости. — 1843. — № 51. [Предварительно помещалось в виде отдельных статей в «Казанских Известиях» за 1814—1815 года и в «Заволжском Муравье» за 1834 год]
• Поездка из Казани к мордве Казанской губернии // Журнал Министерства внутренних дел. — 1839. — № 10.
• [dlib.rsl.ru/load.php?path=/rsl01003000000/rsl01003542000/rsl01003542219/rsl01003542219.pdf Сказания старожилов о пребывании Пугачева в Казани и о состоянии её в то время: Материалы для истории Пугачевского бунта и истории Казани, собр. К. Ф. Фуксом]. — Казань: типография Губернского правления, 1843. — 20 с.
• [dlib.rsl.ru/load.php?path=/rsl01003000000/rsl01003561000/rsl01003561000/rsl01003561000.pdf Казанские татары, в статистическом и этнографическом отношениях. Сочинение действительного статского советника К. Фукса]. — Казань: Университетская типография, 1844. — 131 с.
• Краткая история города Казани. Казань, 1905. Репринтное воспроизведение с приложением Предисловия Н. Ф. Катанова к изданию 1914 г. — Казань, 1991. — 210 с.
• Казанские татары. — М.:Книга по Требованию, 2011. — 133 с. — ISBN 978-5-458-14065-2

Литература

• Фукс А. А. Вечер на даче июля 13-го 1831 года // Заволжский Муравей. — 1832. — т. II. [характеристика К. Ф. Фукса]
• Фукс А. А. Письма хана Букеевской орды Дхангира к проф. Фуксу // Заволжский Муравей. — 1832. — т. II.
• Фукс А. А. [pushkin.niv.ru/pushkin/vospominaniya/vospominaniya-97.htm А. С. Пушкин в Казани] // Казанские губернские ведомости. — 1844.
• Надгробные речи, сказанные профес. Аристовым, Камбеком, Китером и Рыбушкиным // Заволжский Муравей. — 1846. — № 21, 22.
• ДеПуле, М. Ф. Отец и сын // Pyсский Вестник. — 1875. — № 118.
• Лавровский К. В., Пономарев П. А. К. Ф. Фукс и его время // Казанский литературный сборник. — 1878. — С. 223—538.
• Колесников М. С. Лобачевский. — М.: Молодая гвардия, 1965. — 320 с. — (Жизнь замечательных людей).
• В. и Д. Корсаковы. Фукс, Карл Федорович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Юрий Шкляр. [www.partner-inform.de/public_druck.php?ids=3044 Карл Фукс — почётный гражданин Казани] // Партнёр. — 2007. — № 1.
• Георгий Милашевский. [www.e-vid.ru/index-m-192-p-63-article-24548.htm Русский немец Карл Фукс] // Время и деньги. — № 152(2853). — 14 августа 2008 года.
• Любовь Агеева. [www.kazanhistory.ru/index.php?cat=ta&filter%5B0%5D%5Btype%5D=4&filter%5B0%5D%5Bvalue%5D=666 Карл Фукс: немец с русским отчеством] // Казанские истории. — 2004.
• [history-kazan.ru/2010/07/svetoch-povolzhya-karl-fyodorovich-fuks/ «Светоч Поволжья» Карл Фёдорович Фукс] // Казанские истории. — 2008. — № 3.

Ссылки

• [www.kzn.ru/page2449.htm Карл Фукс (1776—1846)] // Официальный портал мэрии Казани.
• [www.ksu.ru/fuks/ Карл Фукс в Казани] // Сайт Казанского федерального университета.
• [www.ndrt.ru/fuks/ Виртуальный музей Карла Фукса] // Сайт АНО «Немецкий дом Республики Татарстан».
• [www.rukazan.ru/wiki/Фукс_Карл_Федорович Фукс Карл Федорович] // Вики-проект «Энциклопедия Казани».
• [art16.ru/content/karl_fuks_v_pamiati_blaghodarnykh_potomkov Карл Фукс в памяти «благодарных потомков»] // Проект «Культура и Искусство в Татарстане».

Отрывок, характеризующий Фукс, Карл Фёдорович

– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.