Фуллы
Фуллы (Фул, Фулла) (др.-греч. Φοϋλλα) — раннесредневековый город на территории Крыма, упоминаемый в агиографических источниках, посвящённых Кириллу и Мефодию, а также Иоанну Готскому. Центр Фулльской епархии Константинопольского патриархата. Точное местонахождение города неизвестно. По одним данным, город мог располагаться на территории древнего приморского поселения, обнаруженного в окрестностях Коктебеля на холме Тепсень. Другие специалисты связывают Фуллы с пещерными городами Чуфут-Кале и Кыз-Кермен. Всего известно более 15 версий местонахождения города[1].
История
Город впервые упоминается в сообщении о посольстве к тюркам византийского историка Менандра Протектора, датированном приблизительно 576-579 годами[2].
В «Житии Иоанна Готского» город назван местом заточения святого, который участвовал в восстании против хазар. Оттуда же его переправили морем в Амастриду. По легенде, в Фуллах Иоанн избавил от ран, покрывавших тело от ног до головы, дитя местного правителя[3].
С жителями города столкнулся и Кирилл Философ. Согласно агиографическим источникам, Кирилл, возвращаясь из хазарской столицы в Корсунь, попал в город Фуллы[4]. Местные мужчины поклонялись большому дубу, ствол которого сросся с черешней. Женщин к нему не подпускали. Дерево называли мужским именем Александр. Кирилл начал укорять людей за поклонение дереву, поскольку многие местные жители уже были крещены, но не оставили веры предков. В «Житии Кирилла» сказано, что после проповеди старейшина города подошел к Евангелию и поцеловал его; за ним последовали и остальные[1]. Судьба дерева оказалась печальной. По завершении проповеди Кирилл и другие люди срубили дуб секирой. До сих пор ведутся споры, кто населял город. Под фулльским народом иногда подразумевают гуннов или чёрных болгар, поскольку крымские готы, другие наиболее вероятные кандидаты, согласно сведениям о населении Крыма того периода, ко времени жизнеописания Кирилла уже давно обратились в христианство и вряд ли массово придерживались веры предков[4]. По причине того, что в житии Кирилла под своим именем названы и хазары, также исследователи часто отметают версию, что в городе проживало хазарское население. В житии написано, что в Фуллах люди говорили на фулльском языке. В сочинении «Похвала святей Богородици», приписываемом Кириллу Философу, также есть свидетельства о фулльском народе, который перечисляется (наряду с другими крымскими народами: готами и скифами) в списке народов Европы, Азии и Африки, поклоняющихся Богородице[1].
Фулльская епархия
В старинных источниках упоминается некое епископство охоциров у Фулов в составе Готской епархии[5]. В начале X века в списке епархий византийской церкви появляется Фулльская епархия (в перечне Льва Философа она находится на 36 месте[4]), которая затем была объединена с Сугдейской, а после, уже в качестве Сугдейско-Фулльской, и с Кафской епархией. В 1678 году Кафско-Фулльскую епархию снова реорганизовали и соединили с Готской, в результате чего появилась Готско-Кафская епархия, уже без упоминания Фулльской.
Споры о местонахождении
Одним из первых историков, заинтересовавшихся местонахождением города, был шведский ученый Иоганн Тунманн. Он полагал, что Фуллы находились на месте Чуфут-Кале или же ранее так называлась столица княжества Феодоро Мангуп[6].
В российской науке этим вопросом заинтересовались уже в первой половине XIX века. Славист Пётр Кеппен считал, что Фуллы связаны с Рускофулей или Рускофиль-кале, как крымские татары называли древние постройки в районе нынешнего посёлка Береговое (Ялтинского городского округа). Анатолий Якобсон и Александр Бертье-Делагард называли наиболее вероятным местом, где находились Фуллы, — Чуфут-Кале. Александр Шапошников утверждал, что остатки Фулл можно найти на горе Тепе-Кермен, где действительно сохранились следы христианского города, существовавшего ещё в VI веке. Позднее широкое распространение получила версия, что город находился на холме Тепсень в Коктебеле. Подтверждением этому послужили многочисленные находки, обнаруженные на плато в период археологических раскопок в 1920-е и 1950-е годы. В частности, на Тепсени обнаружен фундамент трёхнефовой базилики, предположительно одной из самых больших на полуострове. Сторонниками этой теории являются видные специалисты: Р. А. Орбели, В. В. Кропоткин, М. И. Артамонов, В. В. Майко, А. И Айбабин[7]. Украинский историк Валерий Бушаков в своей монографии также заявил, что Фулла располагалась рядом с Феодосией, но не в Коктебеле, а в Старом Крыму[6]. Ещё ряд специалистов указывали на холм Фуил, между Ай-Тодором и Алупкой. По версии Эдуарда Чернова, Фуллы – это современный посёлок Балки (Каракуба). В своём исследовании он пишет, что город назывался Фул, а Фуллами его именовали потому, что поселение делилось на две части, точно так же посёлок Балки в своё время разделялся на мусульманскую и христианскую половины. В доказательство именно этого расположения города исследователь приводит данные 1778 года, согласно которым Каракуба была вторым, после Феодосии, по численности христианского греческого населения пунктом в Крыму, а по числу священников – первым. В своей работе он опирался на письменные источники, в которых указано о некоем епископстве хотзиров Готской епархии[7].
Всего насчитывается свыше 15 версий, где же на самом деле мог жить фульский народ, существует даже предположение, что в Крыму существовало несколько городов под названием Фул или Фуллы[1].
Напишите отзыв о статье "Фуллы"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [www.voskres.ru/bratstvo/lotshits2.htm К народу Фулл] (рус.), Русское воскресенье.
- ↑ [www.diver.univ.kiev.ua/koktebel98.htm В поисках древнего порта Афиненона, средневековых Фулл и Калиеры] (рус.), diver.univ.kiev.ua.
- ↑ [koechto-o.ru/pages/articles/books/feodoro/saint_ioan.htm Житие преподобного Иоанна, епископа Готфии] (рус.), Информационный портал о Крыме.
- ↑ 1 2 3 [www.oldru.com/begin/33.htm Русская церковь по уставу Льва Философа] (рус.), oldru.com.
- ↑ [www.academia.edu/11687713/Угорские_древности_Северного_Причерноморья Александр Шапошников: Угорские древности Северного Причерноморья] (рус.), academia.edu.
- ↑ 1 2 [www.day.kiev.ua/ru/article/istoriya-i-ya/gde-iskat-gorod-fully-i-fullskiy-narod Где искать Фуллы и фулльский народ?] (рус.), Газета «День».
- ↑ 1 2 [www.academia.edu/10178197/Город_Фул_один_из_утраченных_центров_греко-православных_епархий_Крыма Эдуард Чернов: Город Фул – один из утраченных центров греко-православных епархий Крыма] (рус.), academia.edu.
Ссылки
- [www.rus-sky.com/church_his/mak0102.htm О Фулльской епархии]
- [khiao.files.wordpress.com/2015/06/28_mogarichev_mayko.pdf Ю. М. Могаричев, В. В. Майко: Фулы и Крымская Хазария. Ещё раз о локализации Фульской епархии]
Отрывок, характеризующий Фуллы
– Вам это будет интересно, – сказал он.– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
