Фурнье, Франсуа

Франсуа Фурнье
фр. François Fournier
Род деятельности:	фальсификатор марок
Награды и премии:	медали и призы филателистических выставок

Франсуа́ Фурнье́ (фр. François Fournier; 24 апреля 1846, Круа-де-Розон, Бардонне, Швейцария — 12 июля 1917, Женева) — фальсификатор почтовых марок, считавший себя создателем «объектов искусства» и «другом маленького человека».

Ранние годы

Фурнье родился в Круа-де-Розон, в швейцарской коммуне Бардонне, но принял французское гражданство и служил в армии во время Франко-прусской войны в 1870—1871 годов.

Бизнес на копиях марок

Филателистическим бизнесом Фурнье занялся уже в зрелые годы.

Примерно в 1903 году он вернулся в Швейцарию и обосновался в Женеве. Уже 2 июля 1903 года в Берне им был зарегистрирован товарный знак № 16062 под названием:

«Листы и конверты, содержащие факсимильные репродукции старых, устаревших швейцарских и иностранных почтовых марок для продажи торговцами книгами, канцелярскими товарами, табачными изделиями и другими». Оригинальный текст (англ.)   «Sheets and envelopes containing facsimile reproductions of old, obsolete Swiss and foreign postage stamps for sale by book dealers, stationers, tobacco merchants and others».

В мае 1904 года Фурнье выкупил запасы обанкротившегося Луи-Анри Мерсье (настоящее имя — Анри Гоэгг). Примерно в это же время Фурнье стал изготавливать факсимильные репродукции почтовых марок.

Бизнес быстро рос, и в период с 1910 по 1913 год Фурнье уже издавал собственный журнал-прейскурант «Le Fac-Simile» («Факсимиле»). Он говорил, что у него есть агенты в 23 странах, а в 1913 году заявил о наличии у него 10 тысяч клиентов, приобретавших его факсимильные репродукции по согласованию, и 10 тысяч клиентов, приобретавших их по каталогу. В его последнем прейскуранте в 1914 году указано 3671 разных марок для продажи, хотя не все из них были созданы лично им.

Вначале Фурнье был в хороших отношениях с торговцами марками и филателистическими обществами. Однако, по мере того как рос его бизнес и недобросовестные торговцы и коллекционеры стали выдавать его копии за подлинные почтовые марки, мнение о нём изменилось в отрицательную сторону, и торговцы почтовыми марками стали запрещать его продукцию и блокировать его рекламу.

Начало издания журнала «Le Fac-Simile» в 1910 году стало одной из предпринимаемых им мер по рекламе своего бизнеса. Говорили, что рассылалось до 25 тысяч экземпляров каждого номера журнала. Журнал также стал личной трибуной Фурнье, с которой он вещал о своих бедах и пытался заручиться поддержкой против сложившегося отношения к нему со стороны большинства торговцев почтовыми марками и отдельных представителей филателистического бизнеса.

Филателистическая клиника

Франсуа Фурнье также держал пользующуюся успехом «филателистическую клинику» — мастерскую, в которой работало пять «реставраторов», устранявших повреждения почтовых марок. Их работа включала удаление надпечаток «Specimen» («Образец») с дорогих почтовых марок британских колоний и восстановление клеевого слоя. Одним из направлений специализации также было удаление следов гашения пером.

Награды

Фурнье заявлял о наградах, которые его продукция завоевала на международных филателистических выставках и конкурсах, но эти призы фактически были присуждены не ему, а Л.-А. Мерсье за его работы. Шесть почётных крестов, один почётный знак, восемь золотых медалей, четыре гран-при и шесть почётных дипломов были присуждены Мерсье на филателистических выставках в Сент-Этьене (1895), Ницце (1896), Марселе (1896 и 1897), Тулоне (1897) и Лионе (1898). В конце XIX века ещё вручались медали за факсимильные репродукции (копии), хотя ныне такие изделия вне закона и считаются просто фальшивками.

Кредо Фурнье

Ф. Фурнье был гордым человеком, о котором говорили, что в нём глубоко засела обида, и его уязвляла любая критика в свой адрес. Он всегда считал себя защитником маленького человека, коллекционера со скромными средствами, который не может позволить себе приобретать почтовые марки по высоким ценам, запрашиваемым торговцами за большие филателистические раритеты. Фурнье с готовностью помогал таким коллекционерам заполнить пустые места в их альбомах с напечатанными марками, предлагая им умело изготовленные копии за малую часть цены подлинной почтовой марки. Он всегда указывал, что изготавливает копии только почтовых марок уже несуществующих государств или марок, уже вышедших из почтового обращения. Однако при этом игнорировалась возможность последующей выдачи его продукции за подлинные марки.

В соответствии со своими принципами и несколько лицемерно Фурнье резко осуждал допечатку почтовых марок и распродажу остатков марок государством, считая это обманом коллекционеров, уничтожающим ценность исходных марок. Он утверждал, что «„Le Fac-Simile“ является единственным филателистическим журналом, разоблачающим спекулянтов и их деяния».

Нет никаких доказательств того, что сам Фурнье выдавал какие-либо из изготовленных им копий за оригиналы, но он всегда сопротивлялся попыткам обозначить свою продукцию как факсимиле (копии) с помощью надпечатки, нанесения отметок на обратной стороне или каким-либо иным способом. Неизвестно, был ли Фурнье просто наивным в части такого возможного использования его работ или просто предпочитал не замечать столь очевидных возможностей для мошенничества.

Фурнье никогда не был обвинён в совершении уголовного преступления.

Смерть

Введённые во время Первой мировой войны ограничения на пересылку почты и цензура почтовых отправлений создали большие помехи для деятельности Фурнье, поскольку отправленная продукция конфисковывалась и почтовая связь была прервана. Его здоровье, и без того слабое, ещё более ухудшилось, и в 1917 году Фурнье умер. Его похоронили на родине, в Круа-де-Розон.

Судьба предприятия Фурнье

Один из сотрудников Фурнье, Шарль Хиршбургер (Charles Hirschburger), попытался продолжить его дело, но в конечном итоге потерпел неудачу. После смерти Хиршбургера в 1927 году Союз филателистов Женевы (Union Philatélique de Genève) выкупил оставшиеся материалы и оборудование у вдовы Хиршбургера, чтобы они не попали не в те руки. Там было более 800 фунтов фальшивок, а также готовых к печатанию гуммированных марочных листов и действующего печатного оборудования. Многие материалы были повреждены из-за хранения в условиях повышенной влажности.

Оборудование было передано в дар Женевскому историческому музею. На фальшивых марках были напечатаны слова «Faux» (фальшивка) и (или) «Facsimile» (факсимильное воспроизведение, копия). Были наняты учащиеся Женевской школы искусства и ремёсел (Geneva School of Arts and Crafts) для создания 480 альбомов с образцами продукции Фурнье, которые в 1928 году были проданы торговцам марками, коллекционерам и другим лицам. Кроме того, Союз филателистов Женевы подготовил более полную коллекцию материалов Фурнье в пяти томах для собственной библиотеки. Остальные материалы были сожжены 15 сентября 1928 года под надзором судебного пристава кантона Женева.

См. также

• Мерсье, Луи-Анри
• Поддельная марка
• Список фальсификаторов почтовых марок
• Фальшивая марка
• c:Philatelic fakes and forgeries

Литература

• Гросс О., Грыжевский К. [www.fmus.ru/article02/gross.html#a15 XIV. Ярмарка сенсаций. Фальсификаторы с золотыми руками] // [www.fmus.ru/article02/gross.html Путешествия в мир марок] / О. Гросс, К. Грыжевский; Пер. с польск. Ю. М. Соколова с сокр. — М.: Прогресс, 1977. — 50 000 экз. (Проверено 23 июня 2016) [www.webcitation.org/6cwolVVDc Архивировано] из первоисточника 11 ноября 2015.
• Фурнье Франсуа // [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_philately/2747/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.

• Фурнье, Франсуа // Филателистический словарь / В. Граллерт, В. Грушке; Сокр. пер. с нем. Ю. М. Соколова и Е. П. Сашенкова. — М.: Связь, 1977. — С. 200—201. — 271 с. — 63 000 экз.
• Фурнье-альбом // Филателистический словарь / В. Граллерт, В. Грушке; Сокр. пер. с нем. Ю. М. Соколова и Е. П. Сашенкова. — М.: Связь, 1977. — С. 201. — 271 с. — 63 000 экз.
• Maaßen W. Echt oder Falsch? Fälschungen und Fälscher in der Philatelie. — Schwalmtal, Germany: Phil*Creativ-Verlag, 2003. — ISBN 3-932198-48-4 (нем.)
• Lavanchy J.-C. [www.ffejournal.com/articles.php?book=FFE+%231 The Fournier Collection at the Museum of Communication in Berne] // Fakes, Forgeries & Experts. — 1998. — No. 1. (англ.) (Проверено 22 апреля 2010)
• Tyler V. E. Philatelic Forgers: Their Lives and Works. — L.: Robson Lowe Ltd., 1976. — ISBN 0-85397-052-1. (англ.)
• Union Philatélique de Genève. [www.hood.de/auction/34471114/f-fournier-original-album-de-fac-similes-.htm Album des Fac-Similés.] — Geneva: Union Philatélique de Genève, 1928. — 159 p. (фр.) (Проверено 25 марта 2010)

Ссылки

• [philatelie.ru/170/fransua-furne.html Франсуа Фурнье]. Известные филателисты. Криминал. Филателия (23 октября 2009). Проверено 24 марта 2010. [www.webcitation.org/674q9oVkH Архивировано из первоисточника 21 апреля 2012].
• Claghorn B. [www.geocities.com/claghorn1p/FournierAlbum/index000.htm Fournier Album] (англ.). Comparative Stamp Forgery Identification Site. Bill Claghorn; Yahoo! Geocities; Yahoo! Inc. — Альбом Фурнье. Проверено 24 марта 2010. [www.webcitation.org/674qAPESg Архивировано из первоисточника 21 апреля 2012].

Портал «Филателия»   Портал «Персоналии»   Портал «Швейцария»   Портал «Франция»

Отрывок, характеризующий Фурнье, Франсуа

И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?