Фьоретта Горини
Фьоретта Горини или дель Читтадино (итал. Fioretta Gorini; del Cittadino) — любовница Джулиано Медичи, мать Джулио ди Джулиано Медичи, в будущем папы римского Климента VII. Родила ребёнка 26 мая 1478 года в два часа дня[1] уже после смерти Джулиано от кинжалов убийц в заговоре Пацци 26 апреля. Её имя известно благодаря редкому источнику — дискуссии Пьераччини о том, звали ли её Фьореттой Горини (дочерью, возможно, Антонио Горини) или Фьореттой дель Читтадино. Также указывается, что «Фьоретта» — это уменьшительное или прозвище, и её звали Антония или Антониетта[2].
Ребёнок был крещен как Джулио Зенобио 27 мая и его крёстным был Антонио да Сангалло Старший (?), которому поручили опекать его до семилетнего возраста. Фьоретта, видимо, рано скончалась и Джулио рос у своего дяди герцога Лоренцо Великолепного. О ней более ничего не известно. Упоминается, что она жила в Borgo Pinti в доме Сангалло, но не ясно, проживала ли она там и до рождения ребёнка. Скорее всего, нет, т.к. упоминается, что в доме №64 Борго Пинти находится здание бывшего монастыря Сан-Сильвестра, в передней части дворца которого проживал Антонио Горини, отец Фьоретты. На этом здании висит мемориальная доска, что в нём был рождён будущий папа римский.
Фьоретта и Джулиано не состояли в законном браке, но в 1513 году была использована лазейка в каноническом праве, позволившая объявить, что родители Джулио были помолвленны per sponsalia de presenti и ребёнок был объявлен не бастардом, а законным. Это произошло по приказу представителя династии Медичи папы Льва X[1]. Утверждалось, что родители Джулио действительно заключили тайный брак — matrimonio clandestino, но это, скорее всего, было вызвано стремлением поддержать репутацию Джулио.
«Весна» Боттичелли
Также существует версия, что мать Климента звали Oretta Pazzi[3]. Эта версия проистекает из гипотезы, связывающей Фьоретту с картиной Боттичелли «Весна», где, согласно версии некоторых исследователей, изображена не Симонетта Веспуччи, платоничность или же не платоничность связи которой с Джулиано не доказана, а его следующая любовница Фьоретта. Предполагается, что цветы, вытканные на одеяниях Венеры в центре полотна — беременной Венеры, (т.е. Venus Genetrix — матери античного рода Юлиев) идентифицируют её как мать Джулио (Юлия) и подсказывают её «цветочное» имя — «Фьорретта». Но при этом морозник, написанный у её ног, считается исследователями атрибутом того, что она принадлежала к роду Пацци. Ни одной женщины по имени Фьоретта Пацци в названную эпоху не существовало, но была обнаружена Оретта Пацци (р. 1457). Леви д'Анкона предполагает, что «Фьоретта» было поэтическим именем Оретты и что она была тайно обручена с Джулиано и является настоящей матерью Климента; и что это было скрыто, так как Пацци убили Джулиано[4]. Тем не менее, эта версия является малодоказанной.
В искусстве
- Итальянский мюзикл Il principe della gioventù посвящён любовной истории Фьоретты и Джулиано и заговору Пацци
Напишите отзыв о статье "Фьоретта Горини"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.fiu.edu/~mirandas/bios1513.htm The Cardinals of the Holy Roman Church - Biographical Dictionary]
- ↑ [books.google.ru/books?id=CGYAAAAAMAAJ&pg=PA37&dq=fioretta+gorini&lr=&ei=RdDySe6ZB4r0ygTl0bHuAw Gaetano Moroni. Dizionario di erudizione storico-ecclesiastica da S. Pietro sino ai nostri...]
- ↑ [www.thais.it/speciali/Primavera/analisi/analisi1.htm Roberto Marini. Botticelli’s “Primavera”]
- ↑ Nevertheless, traces of the first program remain. Flowers (fioretti) woven into the mantle of a second Venus appearing in the center of the painting, the pregnant Venus Genetrix (mother of the ancient gens Julia), identify her too as Giuliano's bride, and establish her name as Fioretta. The pregnant Flora's name confirms that she also is Fioretta, which we know to be the name of Giulio de' Medici's mother from Pieraccini's discussion of the historical sources identifying her ambiguously either as Fioretta Gorini or as Fioretta del Cittadino. However, for Levi D'Ancona the hellebore shown (with many other flowers) at Flora's feet proves Giulio's mother must have been a Pazzi. No Pazzi named Fioretta is known, but there is an Oretta dei Pazzi (born 1457). Accordingly Levi D'Ancona decides that Fioretta, as proven by the Primavera, is Oretta's poetic name and that she was secretly married to Giuliano de' Medici and was the true mother of Giulio de' Medici. When Lorenzo the Magnificent learned of his brother's legitimate marriage and her pregnancy he was prompted to have his henchmen murder Giuliano (who was bravely defended by Francesco dei Pazzi that fateful Sunday), and so safeguard the Florentine succession for himself and his children. ([findarticles.com/p/articles/mi_hb3394/is_n2_v48/ai_n28656547/ Charles Dempsey. Due quadri del Botticelli eseguiti per nascite in Casa Medici.]))
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Фьоретта Горини
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.
Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
