Фэи, Джон

Джон Фэи John Fahey
Фэи в студии 1970
Основная информация
Полное имя	John Aloysius Fahey
Дата рождения	28 февраля 1939(1939-02-28)
Место рождения	Вашингтон, округ Колумбия, США
Дата смерти	22 февраля 2001(2001-02-22) (61 год)
Страна	США США
Профессии	Гитарист

Джон Фэи (англ. John Fahey; 28 февраля 1939, Вашингтон, округ Колумбия, США — 22 февраля 2001) — американский гитарист, в основу стиля которого в начале карьеры вошли блюз и американская народная музыка, а позже и бразильские и португальские мотивы. Феи был известен своей грубостью, отчужденностью и необычным чувством юмора. Последние годы он провел в нищете с тяжелым состоянием здоровья. В 2003 году, спустя 2 года после смерти, журнал Rolling Stone поставил его на 35 строчку списка «Ста лучших гитаристов всех времен».

Биография

Джон родился в «музыкальной семье» — оба родителя играли на пианино, но музыкального образования у него не было, он был самоучкой. В 1945 его семья переехала в пригород, Мэриленд, где до самой смерти жил его отец Эл. По выходным они посещали представления известных кантри и фолк гитаристов, что и привило молодому Джону страсть к музыке.

В 1952, потрясенный игрой гитариста Фрэнка Ховингтона, случайно встреченного на рыбалке, он купил свою первую гитару за 17 долларов. Наряду с увлечением кантри, Феи, воспитывавшийся, однако, в атмосфере неприязни к неграм и «черной» музыке, с ранних лет начинал испытывать страсть к блюзу, одной из первых впечатливших его композиций была песня Слепого Вилли Джонсона «Praise God I’m Satisfied». Позже и сам Феи писал композиции на религиозную тематику. Свой вклад в формирование стиля гитариста внесла и классическая музыка в лице таких композиторов, как Чарлз Айвз и Бела Барток. Свои первые записи Джон Феи сделал в 1958 году под псевдонимом Blind Thomas. В 1959 году он основал собственный лейбл — Takoma, под которым позже начинали свою карьеру некоторые другие фолк-исполнители, как, например, Питер Ланг, Робби Башо, Лео Коттке, с которыми он неоднократно сотрудничал.. На одной из сторон его первого альбома, выпущенного тиражом всего 100 экземпляров, было имя John Fahey, а другой — его псевдоним Blind Joe Death, которым Джона окрестили его приятели.

В 1963, после окончания Американского Университета со степенью философа-религиоведа, Фэи перебирается в Беркли, чтоб продолжить философское образование, однако был разочарован не только учебным планом (и впоследствии жалел, что не выбрал факультет психологии), но и стремительно развивавшимся в Калифорнии движением хиппи, а к политическим активистам, «возрожденцам» народной музыки типа Пита Сигера, к которым его часто причисляли, питал отвращение. Через год Джон возрождает свой лейбл Takoma, движимый идеей сделать записи легенды блюза тех времен — Букки Уайта. Зная по песням блюзмена лишь его родной город, Фэи посылает туда письмо, которое, однако, достигает адресата (аналогичным образом потом был найден и Миссисипи Джон Хёрт), и Фэи со своим приятелем отправляются в Мемфис. В это же время Фэи решает записать второй альбом, получивший название Death Chants, Breakdowns and Military Waltzes, который, к удивлению автора, продавался лучше чем записи Уайта. Этот момент послужил началом восхождению Фэи. Характерной чертой для всех работ Джона середины 60-х стало использование различных гитарных строев и неожиданные смены стиля, приемы, корнями уходящие в 1920-е годы. Однако Фэи стремился вовсе не к подражанию или копированию, хоть и использовал некоторые блюзовые и классические мотивы в своих произведениях, в его музыке множество стилей слились воедино в очень оригинальном, мистическом ракурсе. Все это время Фэи развивает свой лейбл, привлекая к записи таких музыкантов, как Робби Башо, Питер Ланг и Лео Коттке, а дебютный релиз последнего стал самым успешным выпуском Takoma, реализовавшим более 500 000 копий.

На протяжении второй половины жизни пристрастие к алкоголю и личные проблемы разрушали не только его карьеру и материальное положение, но и здоровье, тяжелое состояние которого и послужило причиной относительно ранней смерти музыканта в возрасте 61 года. Фэи является автором нескольких книг, в том числе обширной автобиографии.

Дискография

Студийные альбомы

• 1959 Blind Joe Death
• 1963 Death Chants, Breakdowns & Military Waltzes
• 1964 The Dance of Death & Other Plantation Favorites
• 1965 The Transfiguration of Blind Joe Death
• 1966 The Great San Bernardino Birthday Party & Other Excursions
• 1967 Days Have Gone By
• 1968 The Voice of the Turtle
• 1971 America (полная версия выпущена в 1998)
• 1972 Of Rivers and Religion Reprise
• 1973 After the Ball
• 1975 Old Fashioned Love
• 1975 Christmas with John Fahey Vol. II
• 1979 John Fahey Visits Washington D.C.
• 1980 Yes! Jesus Loves Me
• 1982 Christmas Guitar Volume I
• 1983 Railroad
• 1983 Popular Songs For Christmas and the New Year
• 1984 Let Go
• 1985 Rain Forests, Oceans and Other Themes
• 1986 Christmas Guitar
• 1987 I Remember Blind Joe Death
• 1989 God, Time and Causality
• 1991 The John Fahey Christmas Album
• 1992 Old Girlfriends and Other Horrible Memories
• 1996 Double 78
• 1997 The Mill Pond
• 1997 City of Refuge
• 1997 Womblife
• 1997 The Epiphany of Glenn Jones (совместно с Cul de Sac)
• 2000 Hitomi
• 2002 John Fahey Trio, Vol. 1
• 2003 Red Cross

Концертные альбомы

• 1981 Live in Tasmania
• 1998 Georgia Stomps, Atlanta Struts and Other Contemporary Dance Favorites
• 2004 The Great Santa Barbara Oil Slick
• 2005 On Air
• 2005 Some Summer Day

Литература

• [pisigin.ru/books/ocherki-ob-anglo-amerikanskoj-muzyke-tom1/8/glava-sedmaya-dzhon-fexej/ «Джон Фэхей». Глава из книги В.Писигина «Очерки об англо-американской музыке 50-х и 60-х годов ХХ века», Т.1. -М. 2003. C.157-191.]
• [pisigin.ru/photostories/phonograph/123/sejlem-oregon-poslednee-pristanishhe-dzhona-fexeya-2016/ «Сейлем, Орегон, — последнее пристанище Джона Фэхея». Фотоочерк Валерия Писигина. 2016.]

Ссылки

• [www.last.fm/ru/music/John+Fahey Профиль Фэи, Джон] на Last.fm
• [www.johnfahey.com/ Сайт, посвящённый Джону Феи] (англ.)

Отрывок, характеризующий Фэи, Джон

Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.