Фюрстенберг, Карл Алоис цу

Карл Алоис цу Фюрстенберг
нем. Karl Aloys zu Fürstenberg-Stühlingen
Принадлежность	Священная Римская империя Священная Римская империя
Годы службы	1777–1799
Звание	Фельдмаршал

Карл Алоис цу Фюрстенберг (нем. Karl Aloys zu Fürstenberg; 26 июня 1760 — 25 марта 1799) ― австрийский полководец, фельдмаршал. Погиб в битве при Штокахе.

Карл Алоис был третьим сыном в семье, которая являлась младшей ветвью династии Фюрстенбергов. Поскольку его шансы унаследовать титул князя цу Фюрстенберга были небольшими, он готовился к карьере военного: с детства к нему был приставлен гувернёр, который обучал его военным наукам. Поступил на службу к Габсбургам в 1777 году в возрасте 17 лет, и вскоре после этого принял участие в Войне за баварское наследие, которая оказалась довольно скоротечной (1778-79). Его стремительное продвижение по карьерной лестнице началось во время Австро-турецкой войны (1787—1791). В частности, он отличился в сражении при Шабаце, где он возглавил штурм крепости на реке Сава.

Позднее Фюрстенберг проявил себя во время Французских революционных войн, сражаясь на стороне Первой коалиции. Полководец принял участие в сражениях при Кече, Фрешвиллере, в 1796 году ― при Эммендингене, Шлингене и Келе. Он находился на ключевых позициях, прикрывая манёвры австрийской армии. Имея под своим командованием 10 000 солдат, он оборонял подходы к Рейну в Келе, участвовал при отражении штыковой атаки французов при Бельхайме. Город Шпайер был занят его войсками без потерь. К концу Войны первой коалиции, в возрасте 35 лет, Фюрстенберг был произведён в фельдмаршалы. В Войне второй коалиции он участвовал в первых двух сражениях Германской кампании, при Острахе 21 марта 1799 и при Штокахе 25 марта 1799. Во втором сражении его поразил выстрел картечью, когда он вёл в атаку гренадёрский полк. Фельдмаршал был выбит с лошади и вскоре скончался.

Детские годы и начало службы

Поскольку он был всего лишь третьим сыном в семье, которая была младшей ветвью княжеского рода Фюрстенбергов, Карла Алоиса с раннего возраста готовили к карьере военного. Его гувернёр, лейтенант Эрнст, в то время находился на службе у Габсбургов, и он брал шестилетнего Карла Алоиса на манёвры вместе с собой. Таким образом, уже в детском возрасте он начал изучать военную тактику, и тогда же его заметили множество важных военных деятелей, связи с которыми впоследствии позволили расширить ему своё обучение и помогли продвигаться по карьерной лестнице. В возрасте десяти лет Карлу было присвоено почётное звание Kreis-Obristen, или полковник имперского округа. В юношеском возрасте, в 1776 году, Фюрстенберг встретился с военным министром Австрии, графом Францем Морицем фон Ласси и бароном Эрнстом Гидеоном фон Лаудоном. Также он был приглашён на ужин с императором Иосифом II. Свою службу он начал в 1777 году в звании фендрика (знамёнщика). Первый полевой опыт он получил во время Войны за баварское наследство, хотя ни в каких битвах участия не принимал.

В 1780 году, в возрасте 20 лет, Фюрстенберг получил звание капитана и был приписан к 34-ому пехотному полку (также известному как полк имени Антала Эстерхази), названный в честь Антала Эстерхази, генерала от кавалерии, фельдмаршала и дипломата. Во время службы в этом подразделении, он принял участие в пограничных столкновениях с турками в 1787-92 годах, в частности, он командовал штурмом крепости Шабац (нем. Schabatz) на реке Сава (Сербия) 27 апреля 1788 года. Его заслуги были отмечены самим императором: на следующий день он был произведён в майоры и получил под своё командование гренадёрский батальон.

1 января 1790 года, по приказанию фон Лаудона Карлу Алоису было присвоено звание генерал-майора. В июне того же года он был назначен заместителем при кавалере (нем. Inhaber) и князе Антоне Эстерхази и исполнительным офицером в 34 пехотном полку. В то время назначение на подобную должность менее выдающегося офицера, выполнявшего повседневные управленческие обязанности владетеля, было распространённой практикой. В этом же году Фюрстенберг получил орден святого Губерта от герцога Баварии и женился на княгине Элизабет фон Турн-унд-Таксис.

Борьба с Революционной Францией

Когда Карл Алоис сражался в Сербии, во Франции в это время первое и третье сословие (духовенство, мещанство и буржуазия) воззвали к реформе французского правительства и написанию конституции. Изначально все европейские правители воспринимали события во Франции как дело, касающееся только французского короля и его подданных, и вмешиваться в ситуацию не собирались. На австрийский трон в 1791 году взошёл Леопольд II, бывший младшим братом Иосифа. Леопольд смотрел на ситуацию вокруг Марии-Антуанетты, приходившейся ему сестрой, и её детей со всё большим опасением. В августе того же года, после консультации с французскими эмигрантами и прусским королём Фридрихом Вильгельмом, Леопольд подписал Пильницкую декларацию, в которой утверждалось, что интересы монархов Европы и Людовивка XVI являют собой единое целое. Францию ожидали неопределённые, но весьма серьёзные последствия, если с королевской семьёй что-либо произойдёт. Французские эмигранты продолжали контрреволюционную агитацию. 20 апреля 1792 года французский Национальный конвент объявил войну Австрии. В войне Первой коалиции Франции пришлось противостоять большинству европейских государств, имевших с ней границу.

Продвижение по службе Fähnrich (Знаменщик): 1777 Hauptmann (Капитан): 1780 Major (Майор): 1788 Oberstleutnant (Подполковник): 1788 Oberst (Полковник): 2 ноября 1789 Generalmajor (Генерал-майор): 1 января 1790 Feldmarschalleutnant (Лейтенант-фельдмаршал): 4 марта 1796 Швабский Имперский округ: Feldzeugmeister (Генерал от инфантерии): 1796

Война Первой коалиции

В первые дни Французских революционных войн Карл Алоис цу Фюрстенберг оставался в качестве командира бригады, насчитывавшей всего лишь около 10 000 солдат под верховным командованием Антона Эстерхази. Его войско располагалось в Брейсгау, земли, принадлежавшей Габсбургам и находящейся между Шварцвальдом и Рейном. На этой территории между лесистыми горами и рекой находилось два важных плацдарма для речной переправы, которые предоставляли проход на юго-запад и центр Германии, а также к швейцарским кантонам. Бригада Фюрстенберга защищала Кель, небольшую деревню, находящуюся прямо напротив Страсбурга на противоположном берегу. Основные боевые действия в 1792 году, впрочем, проходили на севере, в Бельгии и на Майне.

На втором году войны Фюрстенберг был направлен командовать кавалерией в войске Дагоберта Зигмунда фон Вурмзера, в Верхнерейнской армии, и там же взял под своё командование авангард армии, находившейся рядом с городом Шпайер, который до сих пор контролировался французами. 30 марта он переправился через Рейн в месте у городка Кеч, стоя во главе авангарда, насчитывавшего 9 000 человек. Войска под его командованием заняли Шпайер 1 апреля. Адам Филипп де Кюстин, занимавший должность коменданта города, находился в поле вместе с большей частью своих солдат: те же, которых он оставил его защищать, просто сбежали из него. На следующий день Фюрстенберг занял Гермерсхайм. 3 апреля его войска в первый раз вступили в сражение с противником: пехота де Кюстина произвела ряд штыковых атак у деревень Бельхайма, Хёрдта и Лаймерсхайма, а после этого произошли отдельные столкновения при Ландау и Лотербуре. После этих атак Фюрстенберг был вынужден отойти на позиции, которые он занимал три дня назад. Затем он был вновь переведён и получил под своё командование Полк графа фон Каванага, где продолжил успешно сражаться во время контрнаступления французов во время октября-ноября 1793 года. Во время столкновения при Жедертайме, что находится на реке Цорн, он оказал помощь лейтенанту-фельдмаршалу Габриэлю Антону в отражении контратаки французов. Вскоре после этого Фюрстенберг тяжело заболел и был отправлен лечится в город Агно. 22 декабря Фюрстенберг снова был назначен командовать под началом Вурмзера. Совместно они приняли участие в битве при Фрешвиллере против Лазара Гоша и Шарля Пишегрю. После того, как французские войска отступили через Рейн в месте недалеко от Юненга, что находится рядом с Базелем, Фюрстенберг начал руководить работами над созданием фортификационных сооружений в этой же местности.

В июне 1796 года князь командовал дивизией, в которую входили четыре батальона пехоты, 13 орудий, несколько отрядов фрайкора (волонтеров), защищая проход между Келем и Раштаттом у Рейна. 26 июня 1796 года французские войска Рейнско-мозельской армии форсировали Рейн и принудили контингент Швабского округа отступить из Келя. В июне того же года эрцгерцог Карл назначил Фюрстенберга командовать войсками округа, пожаловав ему чин Фельдцейхмейстера, или генерала от инфантерии. Его войска удерживали Раштатт до прибытия подмоги, после чего Фюрстенберг смог организовать упорядоченное отступление в верхнюю долину Дуная. Швабский контингент был демобилизован в июле, и генерал вернулся к командованию в регулярную армию австрийцев, которая перешла в контрнаступление. В битве при Эммендингене 19 октября 1796, Фюрстенберг вновь проявил свой полководческий талант: она завершилась победой австрийцев. Тем временем генерал Жан Виктор Мари Моро, командующий Рейнско-мозельской армии, стремился удержать плацдарм на восточном берегу Рейна после своего отступления из юго-западной Германии к западу от Шварцвальда. Фюрстенберг удерживал Кенцинген, что находится в четырёх километрах к северу от Ригеле на реке Эльц. Затем он получил приказ начать отвлекающий манёвр по направлению к Ригелю, чтобы защитить главные позиции австрийцев при Русте и Каппеле.

В битве при Шлингене (24 октября 1796), Фюрстенберг командовал второй колонной австрийских войск, куда входили девять батальонов пехоты и 30 эскадронов кавалерии; с этими силами он опрокинул Гувионна Сен-Сира, при этом удерживая свои позиции, чтобы предотвратить отступление французов на север по Рейну. Пока граф Антон Карл Максимилиан командовал основными силами на Келе, эрцгерцог Карл доверил Фюрстенбергу командование силами, осаждающими Юненг, а именно двумя дивизиями с 20 батальонами пехоты и 40 эскадронами кавалерии. Расчёт Карла относительно молодого фельдмаршала оправдался. 27 ноября военные инженеры под его командованием осушили наполненные водой рвы, защищавшие фортификации французов. Фюрстенберг предложил бригадному генералу Жан-Шарлю Аббатуччи капитулировать, от чего тот отказался. В ночь с 30 ноября на 1 декабря силы фельдмаршала штурмовали плацдарм дважды, но оба раза были отбиты. В одной из этих атак французский полководец был смертельно ранен и затем скончался 3 декабря. Фюрстенберг продолжал осаждать Кель, пока эрцгерцог Карл сражался с основными силами французов к северу от Келя.

После капитуляции французов в Келе 10 января 1797 года Фюрстенберг получил дополнительные силы, с которыми он мог закончить осаду Юненга. Он приказал взять город в кольцо и 2 февраля австрийцы приступили к штурму плацдарма. Генерал Жорж Жозеф Дюфура, новый французский командующий, отказался от кровопролития, предложив сдать мост. 5 февраля Фюрстенберг наконец овладел плацдармом. Франц II, император Священной Римской империи, назначил фельдмаршала кавалером (нем. Inhaber) 36-го пехотного полка, который носил его имя вплоть до смерти полководца в бою в 1799 году.

Подписание мира

Войска антинаполеоновской коалиции: Австрии, России, Пруссии, Великобритании, Сардинии и прочих стран добились ряда побед при Вердене, Кайзерслаутерне, Неервиндене, Майнце, Амберге и Вюрцбурге, однако в северной Италии они не так и не смогли снять осаду Мантуи. Усилиями Наполеона Бонапарта в северной Италии австрийские войска были оттеснены к границе земель Габсбургов. Наполеон подписал перемирие в Леобене 17 апреля 1797 года, позднее заключив Кампо-Формийский мир, который вступил в силу 17 октября 1797 года. Австрийцы вывели свои войск с территорий, которые до этого заняли с таким трудом, и в том числе им пришлось оставить переправы при Юненге и Келе, имевшие стратегическое значение, а также ряд ключевых городов дальше на север.

Когда война закончилась, Фюрстенберг уехал поместье своего двоюродного брата, Карла Иоахима Алоиса, которое располагалось недалеко от Донауэшингена. Незадолго до этого Карл Иоахим как раз унаследовал титул князя цу Фюрстенберга. В конце 1797 года Карл Алоис уехал в Прагу и оставался там с семьёй до мая 1798 года, когда он получил назначение в новую дивизию, которая была расквартирована в Линце. После этого 17 сентября 1798 года у него родилась дочь, которую назвали Мария Анна.

Вторая коалиция

Несмотря на заключение долгожданного мира, между Францией и большей частью союзников первой коалиции союзников росли напряжения. Фердинанд IV, король Неаполя, отказался выплачивать оговоренную контрибуцию Франции, а его подданные подняли мятеж против королевской власти. В ответ на это французы вторглись в Неаполь и провозгласили Партенопейскую республику. Восстание республиканцев в швейцарских кантонах при поддержке Франции привело к падению Швейцарской конфедерации и провозглашению Гельветической республики. На пути в Египет весной 1798 года, Наполеон высадился на острове Мальта и изгнал госпитальеров из их владений. Это разозлило Павла I, который был почётным главой Ордена. Французской оккупацией Мальты были возмущены и англичане, которые начали готовить операцию против французского гарнизона острова. Директория, в свою очередь, была убеждена, что австрийцы тайно готовились к новой войне. Действительно: чем слабее казалась Франция, тем серьёзнее австрийцы, неаполитанцы, русские и англичане на самом деле рассматривали такую возможность.

1 марта 1799 года генерал Жан Батист Журдан с 25 000 солдат Дунайской армии пересёк Рейн в районе Келя. Французы начали продвижение через Шварцвальд, почти не встречая сопротивления. В конечном счёте Журдан занял фланговые позиции на северном берегу Боденского озера. Получив приказ заблокировать движение австрийцев к швейцарским перевалам в Альпах, Журдан намеревался изолировать войска коалиции в Германии от союзников в северной Италии, чтобы предотвратить оказание им поддержки друг другу. Всё это наступление имело превентивный характер. Перейдя Рейн в начале марта, Журдан выступил против армии эрцгерцога Карала, стараясь успеть до того момента, когда Карлу на подмогу могла прийти 60-тысячная армия под командованием русского генералиссимуса Александра Суворова. Кроме того, если бы французы смогли удержать горные проходы в Швейцарии, они имели бы возможность не только предотвратить перемещение австрийских войск из северной Италией в юго-западную Германию, но также и использовать эти маршруты для перемещения собственных сил между этими двумя театрами военных действий.

Битва при Острахе

После начала военных действий в марте 1799 года Карл Алоис цу Фюрстенберг был со своими войсками на территории Баварии, к северу от имперского города Аугсбурга. Когда известие о том, что французы перешли Рейн, достигло австрийского лагеря, Карл приказал своей армии продвигаться на запад. Фюрстенберг двинул свои войска в сторону Аугсбурга, форсируя реку Лех.

Авангард французов прибыл в Острах в ночь с 8 на 9 марта, и в течение следующей недели вёл бои с передовыми частями австрийцев. В это же время прибывала основная часть французской армии. Журдан разместил 25 000 солдат вдоль линии от Залемскго аббатства и Боденского озера до Дуная, центр армии же располагался в Острахе. Свой штаб он расположил в Пфуллендорфе, откуда открывался вид на всю долину Остраха. Журдан ожидал прибытие войск Доминика Вандама, который мог бы поддержать его северный фланг возле реки, однако Вандам двинулся в Штутгарт, где, по слухам, находилась австрийская армия. В результате левый фланг французов, где командовал Гувион Сен-Сир, оказался самым слабым. Журдан полагал, что он имел большее количество времени на подготовку к баталии, ожидая появление войск Карла через три или четыре дня. Эрцгерцог двинул свои войска через Лех по направлению к Остраху, но уже к середине страстной недели 1799 года более трети его армии, а именно 48 000 солдат, позиционировалась параллельно Журдену. Ещё 72 000 солдат находились на левом фланге у Кемптена, в центре возле Меммингена, и на правом фланге, который был растянут вплоть до Ульма.

21 марта передовые части французов и австрийцев вступили в ожесточённую схватку. Карл разделил свои силы на четыре колонны. Фюрстенберг прикрывал северный фланг основных сил эрцгерцога. Фельдмаршалу удалось оттеснить французов из Давидсвейлера, а затем и из Рупперсвейлера и Эйнхарда, которые располагались в пять километрах к северо-западу от Остраха. Сен-Сиру не хватало людей, чтобы удержать свои позиции, и вся линия его войск начала отступление к Остраху. Фюрстенберг продолжал оказывать давление на левый фланг французов, тем самым сыграв важную роль в падении их северного фланга. Развивая свой успех, австрийцы затем выбили Сен-Сира из Остраха, а затем и с высот Пфуллендорфа. Французские войска под давлением были вынуждены отступать к Штокаху, а оттуда ― и к Энгену.

Битва при Штокахе и смерть (1799)

Утром 25 марта, предполагая начало генерального сражения, Карл Алоис цу Фюрстенберг разыскал полевого капеллана и попросил совершить над ним обряд таинства, сказав при этом своему помощнику, что во время сражения может случиться что угодно. Хотя ожесточённым было сражение и при Острахе, при Энгене и Штокахе австрийские и французские войска были гораздо сильнее сконцентрированы — здесь было больше людей в меньшем пространстве, в отличие от Остраха, где французские силы были растянуты тонкой длинной линией от Боденского озера к Дунаю. Кроме того, при Штокахе Журден был вынужден держать все войска под своим непосредственным контролем, за исключением, вероятно, войск Доминика Вандама, который маневрировал своими малыми силами кавалерии и лёгкой пехоты, пытаясь обойти правый фланг австрийцев.

В ходе сражения войска Журдана должны были участвовать в одновременных атаках по левому краю, по центру и справа от линии австрийцев. На правом фланге французов, генералы Сульям и Ферино встретили сильное сопротивление и были остановлены; на левом же фланге, войска Лефевра атаковали с такой силой, что им удалось отбросить австрийцев. Остановив наступление Сульяма и Ферино, Карл всё ещё сохранял в резерве войска, которые он намеревался отправить навстречу Лефевру. В этот же момент, к активным действиям перешёл Вандам. Карл располагал силами и для отражения новой угрозы, однако австрийское войско находилось в целом в затруднительном положении, отчаянно сражаясь на всех флангах. В один момент Карл попытался привести в действие восемь батальонов венгерских гренадеров, что привело старых солдат в смятение. Фюрстенберг якобы сказал, что пока он был жив, он бы не оставил этот пост (во главе гренадёров) и эрцгерцогу не следует спешиваться и продолжать сражаться. Фельдмаршал повёл гренадёров в атаку, но был сражён выстрелом картечи. Хотя его вынесли с поля боя живым он умер почти сразу после этого. Карл в конечном счёте повёл своих гренадёров в бой, и как сообщается, его личная храбрость сплотила войска, которым удалось оттеснить французов. После битвы кто-то снял обручальное кольцо Фюрстенберга и вернул его к жене в Прагу с известием о его смерти. Фельдмаршал был похоронен на кладбище у поля боя при Штокахе. Позднее его родственники воздвигли там памятник, но в 1857 году его тело перенесли на семейное кладбище Мария-Хоф в Нейдингене, близ Донауэшингена.

Семья

После смерти Проспера Фердинанда, графа Фюрстенберг, в Войне за испанское наследство в 1704 году, наследство Фюрстенбергов было разделено между двумя младшими сыновьями графа, Иосифом Вильгельмом Эрнстом и Вильгельмом Эгоном; старший сын позднее принял церковный сан. Фамилия Фюрстенбергов впоследствии была повышена до княжеского титула 2 февраля 1716 года: Иосиф Вильгельм Эрнст получил титул первого князя (Фюрста) цу Фюрстенберг (нем. Fürst zu Fürstenberg). Князь имел трех сыновей: Иосиф Венцель Иоганн Непомук (1728—1783), Карл Борромеус Эгон (1729—1787), и Проспер Мария, который умер в младенчестве. Титул перешёл по линии первого сына, Иосифа Венцеля (который был вторым князем), затем ― его сыну Иосифу-Марии-Бенедикту Карлу (третий князь, умер в 1796 году), а затем ― другому сыну второго принца, Карлу Иоахиму Алоису (четвертый принц). Последний сын Иосифа Вильгельма Эрнста умер в 1803, не оставив мужского потомства. Поэтому титул перешёл по мужской линии, доставшись второму сыну первого князя. Этот сын, Карл Эгон Борромеус, умер в 1787 году.

Старший сын Карла Борромеуса Эгона, Иосиф Мария Венцель (16 августа 1754 — 14 июля 1759), умер в детском возрасте. Второй сын, Филипп Нериус Мария (Прага, 21 октября 1755 — 5 июня 1790), женился в 1779 году на своей двоюродной сестре, Жозефе Иоганне Бенедикте фон Фюрстенберг (сестре третьего и четвёртого князей) в Донауешингене. Лишь один из их сыновей дожил до подросткового возраста, но умер в возрасте 15 лет. Другие дети были дочерьми, и поэтому не имели права наследовать княжеский титул. Поэтому он был передан потомкам Карла Алоиса цу Фюрстенберга по мужской линии.

По состоянию на 1803 год два ребёнка Карла Алоиса цу Фюрстенберг по-прежнему были живы. Карл Эгон, как единственный сын, унаследовал титул князя Фюрстенберга; он и его старшая сестра прожили долгую жизнь и завели свои семьи.

Дети Карла Алоиса цу Фюрстенберг и Елизаветы фон Турн унд Таксис:

• Мария Леопольдина (Прага, 4 сентября 1791 — Kupferzell, 10 января 1844); вышла замуж в Хайлигенберге 20 мая 1813 года за Карла Альберта III, князя Гогенлоэ-Вальденбург-Шиллингсфюрст (Вена, 29 февраля 1776 — Бад-Мергентхайм, 15 июня 1843)
• Мария-Жозефа (9 Сентября 1792)
• Антоний (28 Октября 1794 — 1 Октября 1799)
• Карл Эгон II (Прага, 28 октября 1796 — Бад-Ишль 22 октября 1854), наследник своего двоюродного брата, Иоакима, стал пятым Фюрст цу Фюрстенберг 17 мая 1804. Он женился 19 апреля 1818 года на Амалии Кристине Каролине Баденской (Карлсруэ, 26 января 1795 — Карлсруэ, 14 сентября 1869).
• Мария Анна (17 Сентября 1798 — 18 Июля 1799)

Примечания

Литература

• Blanning, Timothy. The French Revolutionary Wars, New York: Oxford University Press, 1996, ISBN 0-340-56911-5.
• Chisholm, Hugh. «Fürstenberg». The Encyclopædia Britannica; a Dictionary of Arts, Sciences, Literature and General Information. Cambridge, England, New York: At the University Press, 1910-11.
• Cust, Edward (Sir). Annals of the wars of the eighteenth century, compiled from the most authentic histories of the period. London: Mitchell’s military library, 1857—1860.
• (German) Ebert, Jens-Florian. «Feldmarschall-Leutnant Fürst zu Fürstenberg.» [www.napoleon-online.de/AU_Generale/index.html Die Österreichischen Generäle 1792—1815]. [www.napoleon-online.de/ Napoleon Online: Portal zu Epoch]. Markus Stein, editor. Mannheim, Germany. 14 February 2010 version. Accessed 5 February 2010.
• Herold, Stephen. [www.antiquesatoz.com/habsburg/1812/austarmy.htm The Austrian Army in 1812.] In: [www.antiquesatoz.com/napoleon/ Le Societé Napoléonienne.] Accessed 31 December 2009.
• (German) Münch, Ernst Hermann Joseph; Carl Borromäus Alois Fickler. Geschichte des Hauses und Landes Fürstenberg: aus Urkunden und den besten Quellen. Aachen: Mayer, 1847.
• Phipps, Ramsey Weston. The Armies of the First French Republic, volume 5: «The armies of the Rhine in Switzerland, Holland, Italy, Egypt and the coup d’etat of Brumaire, 1797—799,» Oxford, Oxford University Press, 1939, pp. 49-50.
• Rickard, J. [www.historyofwar.org/articles/battles_emmendingen.html Battle of Emmendingen, 19 October 1796]. [www.historyofwar.org History of War]. Peter D. Antill, Tristan Dugdale-Pointon and J. Rickard, editors. February 2009 update. Accessed 7 October 2009.
• Smith, Digby. [www.napoleon-series.org/research/biographies/Austria/AustrianGenerals/c_AustrianGeneralsF.html#F37 «Fürstenberg»]. Leonard Kudrna and Digby Smith, compilers. [www.napoleon-series.org/research/biographies/Austria/AustrianGenerals/c_AustrianGeneralsIntro.html A biographical dictionary of all Austrian Generals during the French Revolutionary and Napoleonic Wars]. [www.Napoleon-series.org Napoleon Series]. Robert Burnham, editor in chief. January 2008 version. Accessed 7 October 2009.

Отрывок, характеризующий Фюрстенберг, Карл Алоис цу

Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.