Фёдорова, Виктория Яковлевна

Виктория Фёдорова
Victoria Fyodorova
Имя при рождении:	Виктория Яковлевна Фёдорова
Место рождения:	Москва, СССР
Место смерти:	Гринвич, Пенсильвания, США
Гражданство:	СССР СССР (1946—1978) США США (1978—2012)
Профессия:	актриса, писательница, сценарист
Карьера:	1964—1989

Внешние изображения
	[www.mk.ru/upload/article_images/44/a2/e0/495_1879.jpg Виктория Фёдорова и Джексон Тейт во время первой совместной пресс-конференции. США, 1975]
	[content.foto.mail.ru/mail/vznakprotesta/_blogs/i-103980.jpg Виктория и Зоя Фёдоровы с сыном Виктории Кристофером. США, 1976]

Викто́рия Я́ковлевна Фёдорова (англ. Victoria Fyodorova; 18 января 1946, Москва, СССР — 5 сентября 2012, Гринвич, Пенсильвания, США) — советская и американская актриса, писательница, сценарист. Дочь советской актрисы Зои Фёдоровой и военного атташе при посольстве США в СССР, капитана (впоследствии — контр-адмирала) ВМС США Джексона Роджерса Тейта.

Биография

23 февраля 1945 года на официальном приёме у наркома иностранных дел СССР Вячеслава Молотова в честь годовщины Красной Армии 37-летняя советская актриса Зоя Фёдорова — лауреат двух Сталинских премий, исполнительница главных ролей в фильмах «Подруги», «Музыкальная история», «Свадьба» и других популярных картинах — познакомилась с 46-летним заместителем главы морской секции военной миссии США капитаном Джексоном Тейтом, прибывшим в Москву в январе того же года. Случайное знакомство быстро переросло в серьёзные любовные отношения: 9 мая 1945 года, в день празднования победы над гитлеровской Германией во Второй мировой войне, Фёдорова зачала ребёнка, тогда же пообещав Тейту назвать его Виктором или Викторией (лат. Victor — Победитель, Victoria — Победа). 23 мая 1945 года Зою Фёдорову, о чьём романе с Тейтом, вероятно, с самого начала были осведомлены МГБ и лично Лаврентий Берия (ранее симпатизировавший актрисе и безуспешно добивавшийся от неё благосклонности), неожиданно отправили на гастроли в Крым. 24 мая Тейт, объявленный советскими властями персоной нон грата, получил предписание в ближайшие сорок восемь часов покинуть пределы страны. В течение следующих восемнадцати лет он ничего не знал ни о рождении 18 января 1946 года дочери Виктории, ни о том, как сложилась их с Зоей Фёдоровой дальнейшая судьба.

В 1946 году, пытаясь скрыть факт рождения ребёнка от иностранца, Зоя Фёдорова вышла замуж за композитора Александра Рязанова, с джаз-квартетом которого выступала в начале 1940-х годов. Тем не менее 27 декабря того же года актриса была арестована и, после предварительного заключения на Лубянке и в Лефортовской тюрьме, 15 августа 1947 года приговорена к 25 годам лагерей усиленного режима (с заменой на заключение во Владимирской тюрьме), конфискации имущества и ссылке для всей семьи «за шпионаж в пользу иностранных государств». Сестра Зои Фёдоровой Александра была приговорена к пожизненной ссылке с детьми, сестра Мария — к 10 годам исправительно-трудовых лагерей с отбыванием срока на кирпичном заводе в Воркуте (умерла до окончания срока в 1952 году). С 1947 года Виктория Фёдорова жила в ссылке в селе Полудино на севере Казахстана вместе с тётей Александрой (которую до девяти лет считала родной матерью) и её детьми Ниной и Юрой. 23 февраля 1955 года — после пересмотра дела, полной реабилитации и освобождения Зои Фёдоровой — Виктория воссоединилась с матерью в Москве.

Карьера

По окончании школы в 1962 году будущая актриса поступила в студию драматического искусства. Дебютировала в кино в 1964 году, исполнив роль Тани (племянницы профессора Корнилова) в фильме Виталия Аксёнова «Возвращённая музыка». В 1969 году окончила ВГИК (мастерская Бориса Бибикова и Ольги Пыжовой). Снялась в киноповести Михаила Калика «До свидания, мальчики» (по одноимённой повести Бориса Балтера), трагикомедии Алексея Коренева «Урок литературы» (по рассказу Виктории Токаревой «День без вранья»), классической экранизации Льва Кулиджанова «Преступление и наказание» (по одноимённому роману Фёдора Достоевского), мелодрамах Михаила Богина «Двое» и «О любви», психологической драме Фёдора Филиппова «Расплата» и других известных советских фильмах 1960—1970-х годов.

С первых же ролей работа Фёдоровой в кино была высоко оценена критиками. По отзыву Виктора Дёмина,

Бесхитростная история [«Двое», 1965] действовала на любого зрителя: в ней было дыхание большого фильма. Речь шла о вещах, понятных всем и для всех главных. Девятнадцатилетняя Виктория Фёдорова сыграла хрупкую, гордую красоту в тревожном, суровом фильме. <…> Здесь, по эту сторону, мельтешила обычная, рядовая тривиальность, представленная в фильме сдержанно, но достаточно определённо, а там, за плотно сжатыми губами, за пристальным взглядом больших, очень серьёзных глаз, текла какая-то особая, не наша жизнь, открывавшаяся в долгих, медлительных, безвольных разговорах, на пальцах или с помощью карандаша. <…> Режиссёру нужна была новая, не примелькавшаяся исполнительница, и выбор его оказался чрезвычайно удачным. Вчерашняя выпускница молодёжной студии при театре Станиславского, Вика Фёдорова уже успела сняться в двух эпизодических ролях, где старательно и довольно успешно изображала просто молодость и свежесть, просто юношеское воодушевление. Но было в ней что-то, даже в самом облике, что обещало несравненно больше <…>. И вот что интересно: эта, условно говоря, нездешность, эта посланность откуда-то издалека представала не в туманно-романтической, не в сентиментально-высокопарной форме. Напротив, самым примечательным в роли глухонемой Жени стало сосуществование символа с бытом, извечного с сиюминутным, неразгаданного с каждодневным. Мелодраматический сюжет рискованно оглядывался на далекие, ещё немые ленты с их модой на увечных или чуть-чуть помешанных героинь, но в эту притчеобразную конструкцию Фёдорова входила вполне реалистической нашей с вами современницей, очерченной мягко, но точно.

Согласно Эльге Лындиной, усмотревшей в Фёдоровой «печаль глаз, которая не растворяется ни в улыбке, ни в смехе», «особую, резковатую пластику», «грациозную угловатость» и «изысканность европейского толка, редкую в облике наших актрис»,

Вика вошла в кинематограф ролью особенной — её Наташа в картине «Двое» была глухонемой. Не стану сейчас подробно писать, как сложна такая работа для любой актрисы. И тем более начинающей. Роль была сыграна Викой Фёдоровой так, что зрители забывали о том, что героине не дано произнести ни одного слова.

Несмотря на то, что карьера Фёдоровой в советском кино, охватившая ровно десять лет (1964—1974), складывалась вполне удачно, в интервью русско-американскому писателю Александру Минчину, данном в ноябре 1987 года и впервые опубликованном в СССР три года спустя, сама актриса призналась, что считает по-настоящему значительными лишь две свои роли: глухонемой танцовщицы Наташи («Двое») и скульптора-реставратора Галины («О любви»):

Фильмы были в основном довольно посредственные, и вообще о прошлом не люблю говорить о своём, прошло оно — и ладно. Из всей кучи стóящих было два: «Двое» и «О любви». И достаточно. Всё остальное было очень посредственно. Там ведь не выбираешь, тебе говорят, и ты едешь сниматься. Но мне нравилось сниматься, не отрицаю. Очень нравилось работать в кино.

Личная жизнь

В 1967—1973 годах Виктория Фёдорова трижды состояла в браке: с сыном режиссёра-документалиста Георгия Асатиани — Ираклием Асатиани (с 1967 по 1969), экономистом Сергеем Благоволиным (с 1970 по 1972), кинодраматургом Валентином Ежовым (с 1972 по 1973).

27 марта 1975 года при содействии профессора Коннектикутского университета Ирины Кёрк (англ. Irene Kirk), по собственной инициативе разыскавшей Тейта в США, Фёдорова приехала в Америку, где впервые встретилась с отцом — к тому времени контр-адмиралом ВМС США в отставке. Визит советской актрисы в Соединённые Штаты, её воссоединение с отцом и семейная пресс-конференция, устроенная по этому поводу в Лантане (Флорида) 10 апреля 1975 года, широко освещались в американских массмедиа. Оплату всех расходов, связанных с поездкой, взял на себя еженедельник National Enquirer, получивший эксклюзивные права на первую публикацию о приезде Фёдоровой в США. 7 июня того же года в Стамфорде (Коннектикут), за несколько дней до окончания срока действия трёхмесячной туристической визы, Фёдорова вышла замуж за второго пилота авиакомпании Pan American World Airways Фредерика Ричарда Поуи (Пуи, Пой, англ. Frederick Richard Pouy; 1938—2008), с которым познакомилась на приёме, данном в её честь в Нью-Йорке. От этого брака 3 мая 1976 года родился сын — Кристофер Александер Фёдор Поуи (англ. Christopher Alexander Fyodor Pouy).

В 1978 году Виктория Фёдорова-Поуи получила американское гражданство. В 1970—1980-х годах снималась в эпизодических ролях в кино и на телевидении, пробовала себя в модельном бизнесе; на протяжении почти десяти лет была лицом косметической компании Beauty Image, представляя линию Alexandra de Markoff — в частности, духи Enigma («Тайна») и крем Countess Isserlyn («Графиня Иссерлин»). В 1990 году развелась с Ф. Р. Поуи (после развода отсудившим сына у бывшей супруги). Впоследствии вышла замуж за сотрудника руководства пожарного департамента Джона П. Дуайера (англ. John P. Dwyer; ?—2014). В соавторстве с Хэскелом Фрэнклом (Фрэнкелом, англ. Haskel Frankel) написала автобиографическую книгу «Дочь адмирала» (1979, русский перевод 1997). На титульном листе книги стоит посвящение:

Моей дорогой мамочке, чья любовь согревала меня и в добрые, и в тяжкие времена, где бы я ни была — рядом или вдали от неё, — и которая всегда будет жить в моей памяти.

10 декабря 1981 года Зоя Фёдорова была убита в своей московской квартире (Кутузовский проспект, д. 4/2, кв. 243) выстрелом в голову. Преступление осталось нераскрытым. Власти СССР не впустили Викторию в страну на похороны матери.

Впервые после эмиграции в США Виктория Фёдорова побывала в Москве в 1988 году. Десять лет спустя, во время следующего приезда в Россию в августе 1998 года, в ряде интервью актриса сообщила о намерении продюсировать биографический фильм о Зое Фёдоровой по сценарию Эдуарда Володарского, а также сняться в главной роли в российско-американском фильме «Западня», посвящённом «сложностям адаптации русских женщин к богатым американским мужьям». Ни один из заявленных проектов не был реализован.

В 1990-е годы Виктория Фёдорова отошла от съёмок в кино, занявшись предпринимательством, литературой, живописью и художественной керамикой.

Болезнь и смерть

В последние годы жизни актриса жила с мужем в собственном доме в городке Маунт-Поконо в Пенсильвании, долго болела (кроме рака лёгких, у неё была диагностирована опухоль головного мозга), редко появлялась на публике и общалась лишь с небольшой группой друзей.

5 сентября 2012 года Виктория Фёдорова умерла от эмфиземы лёгких в больнице пенсильванского округа Гринвич. Выполняя волю жены, Джон кремировал её тело и развеял прах над горами Поконо.

Фильмография

СССР, Россия (1964—1974, 2003)
главная роль

Альберт Филозов [о своей первой большой роли в фильме «Вид на жительство»]: Мой персонаж — советский учёный, который едет за рубеж по туристической путевке и там остаётся. Так меня сразу утвердили на роль. Ко мне в партнёрши пробовали таких замечательных, красивых женщин: Марианну Вертинскую, Людмилу Максакову, а выбрали Вику Фёдорову. Самое удивительное, что чуть ли не все, кто делал эту картину, уехали из страны. А я до сих пор здесь и уезжать никуда не собираюсь.

Корр.: Почему-то многие актёры-мужчины вспоминают Вику Фёдорову с многозначительной и загадочной улыбкой. Вас тоже чем-то заворожила эта женщина?

А. Ф.: Она очень лёгкая, компанейская, хорошая девушка. Жаль, что она уехала в Америку, но мы и спустя много лет с удовольствием с ней общались.

Год		Название	Роль
1964	ф	Возвращённая музыка	Таня
1964	ф	До свидания, мальчики	Женя
1964	ф	Ноль три	эпизод
1965	кор	Двое	Наташа Светлова
1965	ф	Западня	девушка на танцах
1967	ф	Они живут рядом	Инга
1967	кор	Осенний этюд	Вика
1967	ф	Сильные духом	Валя Довгер
1968	ф	Урок литературы	Лена
1969	кор	Зинка	Зинка
1969	ф	Преступление и наказание	Авдотья Романовна Раскольникова
1970	ф	О любви	Галина
1970	ф	Расплата	Катя Фарина
1971	ф	Ход белой королевы	Алиса Бабурина
1972	ф	Вид на жительство	Хилари Кутасова
1973	ф	О тех, кого помню и люблю	Рита Меньшикова
1974	ф	Гнев	Донка Младенова
1974	кор	Первый снег	эпизод
2003	док	Хвост кометы. Встреча с Викторией Фёдоровой фильм-интервью	Виктория Фёдорова

США (1976—1989)

Год		Русское название	Оригинальное название	Роль
1969—1976	с	Медицинский центр 1976 — Очень личная война	Medical Center A Very Private War	эпизод
1985	ф	Мишень	Target	Лизи
1985—1992	с	Секретный агент Макгайвер 1986 — Внутренний враг	MacGyver The Enemy Within	Виктория Томанова
1988—1989	с	Сердцебиение 1989 — Из России с любовью	Heartbeat From Russia with Love	эпизод

Библиография

• Fyodorova, Victoria. The Admiral’s Daughter / Victoria Fyodorova, Haskel Frankel. — N. Y. : Delacorte Press, 1979. — 372 p. — ISBN 0-440-00366-0.</span>
• Фёдорова, Виктория. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_book81ad.html?id=86197&aid=954 Дочь адмирала] : док. повесть / Виктория Фёдорова, Гескел Фрэнкл ; пер. с англ. Г. А. Шахова. — Смоленск : Русич, 1997. — 475 с. — (Женщина-миф). — ISBN 5-88590-531-2.</span>

О Виктории Фёдоровой

• Володарский, Э. Я. [shevkunenko.ru/raznoe/volodarskiy/russkaya/content.htm Русская, или Преступление без наказания] : роман. — Фора-Фильм, 1995. — 528 с. — ISBN 5-87592-015-7.</span>
• Грашин, Николай. [www.citizenship.ru/index.php?art=176&no=8 История одной любви] // Второй паспорт. — 2002. — № 2.</span>
• Дёмин, В. П. [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=1&e_person_id=12264 Виктория Фёдорова] // Актёры советского кино / ред.-сост. А. М. Сандлер. — М. : Искусство, 1968. — Вып. 9. — С. 226—240.</span>
• Маслова, Лидия. [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=203506 Внук Зои Фёдоровой страдает русофобией] // Коммерсантъ. — 1998. — № 149 (15 августа).</span>
• Минчин, Александр. [www.russiancinema.ru/names/name12264/ Тепло ли нам дома?] : Интервью с Викторией Фёдоровой // Огонёк. — 1990. — № 42. — С. 22—26.</span>

«Советский экран»

• Лазебников, А. Две Фёдоровы — два интервью // Советский экран. — 1965. — № 15. — С. 15. — На 1-й с. обл. — [archive.is/m78MW/d46e98118abc3cb96e7d899b7bc0bd7913f8a6fd.jpg портрет Виктории Фёдоровой] работы А. А. Князева.</span>
• Богин, М. С. Виктория Фёдорова // Советский экран. — 1974. — № 6. — С. 9. — На 1-й с. обл. — [archive.is/KF9aU/0c6148b585e833f6e994362220596533ce07b447.jpg портрет Виктории Фёдоровой] работы В. Ф. Плотникова.</span>
• Лындина, Эльга. [www.russiancinema.ru/names/name12264/ Две Фёдоровы] // Советский экран. — 1990. — № 3. — С. 7.</span>

Ссылки

• Летописцева, Алевтина. [www.mk.ru/culture/article/2010/10/28/540200-taynyie-dinastii.html Тайные династии]. МК.RU (1 ноября 2010). Проверено 12 марта 2012. [www.webcitation.org/67ltB7PSn Архивировано из первоисточника 19 мая 2012].
• [chtoby-pomnili.com/page.php?id=3307 Фёдорова Виктория Яковлевна]. Чтобы помнили. Проверено 10 апреля 2016.

Кино   Персоналии   СССР   США

Отрывок, характеризующий Фёдорова, Виктория Яковлевна

– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.