Фёдоров, Василий Павлович

Василий Фёдоров
Дата рождения:	25 августа 1883(1883-08-25)
Место рождения:	Пермь, Российская империя
Дата смерти:	15 февраля 1942(1942-02-15) (58 лет)
Место смерти:	Унжлаг, Горьковская область, РСФСР, СССР
Род деятельности:	поэт, переводчик

Василий Павлович Фёдоров (25 августа 1883, Пермь, Российская Империя — 15 декабря 1942, Унжлаг, Горьковская область, РСФСР, СССР) — русский поэт-парнасец, переводчик.

Биография

Василий Фёдоров родился в 1883 году в Перми. Определением Правительствующего Сената от 7 октября 1893 года признан в потомственном дворянском достоинстве с правом внесения в дворянскую родословную книгу. В 1909 году окончил Казанский университет, затем несколько лет работал педагогом, имел право преподавать физику в гимназиях и институтах. В 1919 году работал на кафедре радиоактивных элементов Московской горной академии, в 1920-е годы — заведующим кафедрой физики Энергоинститута на Днепрострое. Позднее перевёлся в Ташкент, занимал должность профессора Средне-Азиатского индустриального института. В 1938—1939 годах был командирован в Баку. Затем вернулся в Москву и работал руководителем Группы естественно-научных учреждений Главнауки СССР.

Литературная деятельность

Своим призванием Фёдоров считал литературу. В 1919 году на вопрос анкеты Московского союза советских журналистов «Какова ваша профессия по специальности?» Фёдоров ответил: «1) поэт; 2) переводчик».

Как поэт начал печататься в год окончания университета, в литературно-художественном сборнике «Творчество». В 1917—1918 гг. подготовил первый авторский сборник «Стихотворения», оставшийся неизданным. В стихах Фёдорова — тревога и смятение от созерцания революционных событий в России:

И слепа, и тупа
Двери качает,
Двери срывает
Толпа<..>
Стеклянные дверцы у книжного шкафа разбиты, —
И книги, как листья осенней ракиты,

шуршат, —

И раскрыты
Лежат
Под ногами
Чуждо — далёки
Любимых поэтов любимые строки.
Толпа сапогами
Страницы бессмысленно рвёт.
Алое буйство растёт.

(Из стихотворения «Буйные дни»)

В начале 1920-х годов некоторые стихи Фёдорова попадают в коллективные сборники и альманахи, но издать книгу ему так и не удалось. Тогда Фёдоров запустил в обращение сборники рукописные, которые пользовались популярностью у московской читающей публики, однако почти все они позднее были утрачены.

Фёдоров знал шесть иностранных языков, в 1910-е годы заинтересовался европейской поэзией. Любимым поэтом Фёдорова был Эмиль Верхарн, над переводами из которого он работал с 1910 по 1918 годы. Переводы публиковались в журналах «Рабочий мир», «Сирена», «Творчество», а в 1922 году в Госиздате вышли сборники «Черные факелы» и «Стихи в переводах Вас. Фёдорова». В 1923 году Фёдоров выпустил сборник переводов из Эдгара По.

Всероссийский союз поэтов и Орден Дерзо-Поэтов

Всероссийский союз поэтов (1918—1929) был создан сразу после Октябрьской революции. Сразу после создания союза Фёдоров принял живейшее участие в его деятельности, примкнув к так называемым «парнасцам» и «неоклассикам». Однако главные посты в союзе сразу получили имажинисты: Сергей Есенин, Вадим Шершеневич, Анатолий Мариенгоф. Фёдоров развернул борьбу против доминирования имажинистов в Президиуме, однако в 1919 году Есенину и Шершеневичу удалось сохранить свои места, а вместо Мариенгофа был избран другой имажинист — Александр Кусиков.

Вскоре Фёдорову удалось привлечь на свою сторону многих литераторов. Важным шагом в решении этой задачи стало его присоединение к так называемому Ордену Дерзо-Поэтов, в котором Фёдоров даже получил одну из руководящих должностей. Основателем Ордена был поэт Фёдор Кашинцев. В апреле 1919 года в Народный комиссариат просвещения РСФСР поступил пакет документов, включающих устав Ордена и препроводительную записку. Учредители ордена хотели войти в непосредственное подчинение Наркомпросу, но в этом им было отказано ввиду отсутствия «основания считать орден вполне определившимся начинанием». В сентябре 1920 года Глава Ордена Фёдор Кашинцев посвятил Василия Фёдорова, «гениального творца „Инферно“ и множества других высоких произведений» в Верховные Гностиаты Ордена:

Возлагая на него диадему Первоизбранного и вверяя ему водительство Верховным Гностиатом и возведя к служению в Первоверховном Совете, я творческое достижение его в служении славе и утверждению Дерзо-Державы Ордена вручаю высшему озарению и водительству Гения Великой Идеи.

Однако своим решением Наркомпрос оказывал «моральную поддержку» дерзо-поэтам, и в 1921 году, собрав воедино манифест и устав ордена, дерзо-поэты издали брошюру «Орден Дерзо-Поэтов».

В 1920 году с поста Председателя Президиума ВСП был смещён Шершеневич, а в следующем году уже сам Фёдоров оказался в Президиуме и даже некоторое время исполнял обязанности Председателя. Кроме работы в ВСП Фёдоров был видным деятелем «Литературного особняка» — общества поэтов-неоклассиков, в котором принимал участие с момента его основания и неоднократно избирался в Правление.

В декабре 1928 года Фёдоров стал Председателем Правления «Литературного особняка», а последний год существования Всероссийского союза поэтов встретил в качестве Председателя его ревизионной комиссии. В 1930-х годах Фёдоров отошёл от литературной деятельности, подолгу находясь в служебных командировках. В последний год перед арестом подрабатывал литературным консультантом в Госиздате. Жил бедно, в Москве занимал комнату в коммунальной квартире, площадью 5,6 кв. м.

Арест, ссылка и гибель

Однажды в январе 1940 года Фёдоров зашёл в пивбар, где разговорился с каким-то случайным собеседником о поэзии. Фёдоров хвалил Есенина, собеседник — Маяковского. В качестве решающего аргумента визави Фёдорова сослался на известное высказывание Сталина: «Маяковский был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом…», на что Фёдоров задал вопрос, много ли Сталин понимает в поэзии. Этот случай стал причиной «проработки» Фёдорова НКВД.

1 февраля 1941 г. он был арестован. Следствие делало на дворянское происхождение Фёдорова, владение иностранными языками и высказывания, порочащие советский строй. Решением Московского городского суда от 16 апреля 1941 года Фёдоров был признан виновным по ст. 58, п. 10, ч. 1 УК РСФСР («антисоветская агитация и пропаганда») и приговорён к лишению свободы сроком на 6 лет. 15 февраля 1942 года он скончался в Унжлаге.

Судьба литературного наследия

Архив Фёдорова (9 свёртков рукописей) был уничтожен во время следствия как «не представляющий ценности и необходимости в приобщении к делу». Рукописный сборник «Мумии» (1921), экземпляр которого сохранился в собрании Л. М. Турчинского, издан в 2001 году тиражом 110 пронумерованных экземпляров, не поступивших в открытую продажу. Машинопись первого сборника «Стихотворения» с пометами автора сохранилась в РГАЛИ в фонде Г. Шенгели.

Имя Фёдорова надолго оказалось вычеркнуто из истории русской литературы, он не был упомянут даже в самых представительных антологиях русской поэзии XX века. Переводы из По и Верхарна периодически включаются в различные издания, но и там единственным комментарием обычно является: «не путать автора с поэтом В. Фёдоровым (1918—1984)». Орден Дерзо-Поэтов также подвергнут забвению, его манифесты не включены ни в один тематический сборник.

Интересные факты

В своё время Василий Фёдоров был широко известен в писательской среде. Ирина Одоевцева называла его «заправилой московских поэтов», а Илья Сельвинский написал на него эпиграмму: «Кто не знает стихов Федорова Василия? -/ Столь же оригинальны, как и его фамилия».

Источники

• Дроздков В. А. Дерзопоэт Василий Фёдоров / Вас. Фёдоров. Мумии: 1921: Книга стихов. — М.: ПаЛЕАлиТ, 2001. — XX+44 с.
• Дроздков В. А. На плаху склонишься ты головой своей… / Новое литературное обозрение, 2002, № 56. — М. — С. 213-220.
• Дроздков В. А. Жизнь и смерть дерзо-поэта Василия Фёдорова / Dum spiro spero. О Вадиме Шершеневиче, и не только: Статьи, разыскания, публикации. — М.: Водолей, 2014. — С. 450-461.

Ссылки

• [magazines.russ.ru/znamia/2004/1/e25.html Михаил Эдельштейн. Из-под шпал. — М.: СИГ ПаЛЕАлиТ]

Отрывок, характеризующий Фёдоров, Василий Павлович

«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.