Фёдоров, Иван (мореплаватель)

Иван Фёдоров (? — 1733, Нижнекамчатск) — русский мореплаватель, подштурман. Участник экспедиции 1732 года, исследовавшей Берингов пролив. По путевому журналу Фёдорова была составлена карта Берингова пролива, на которой впервые был обозначен американский берег. Также на карту были впервые нанесены остров Крузенштерна, скала Фэруэй, остров Кинг.

Иван Фёдоров
Род деятельности:	мореплаватель
Дата смерти:	1733(1733)
Место смерти:	Нижнекамчатск

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Биография

Иван Фёдоров происходил из боярских людей. В 1707 году был послан «за море в практику». В 1710-13 годах обучался в «Навигацкой школе».

В 1728-30 участвовал в экспедиции якутского казачьего головы А.Ф.Шестакова в северной части Охотского моря на боте «Восточный Гавриил». Осенью 1730 на том же боте вышел из Охотска под командованием штурмана Я.Генса. В районе реки Утки потерпел крушение. Весной 1731 г. на другом судне «Св. Гавриил» (в составе экспедиции, имевшей целью обложение ясаком жителей «Большой Земли», то есть Аляски) под командой Я. Генса, перешел из Большерецка в Нижне-Камчатск. 20 июля 1731 г. экспедиция должна была выйти в море, но её на год задержало восстание ительменов под предводительством еловского тойона Федора Харчина. Генс получил приказание вначале подавить его, а затем уже идти к островам. Через некоторое время Генс заболевает и сдаёт «Св. Гавриил» подштурману Ивану Федорову, который сам был болен цингой. Кроме того, у Федорова, который некоторое время жил на борту необогреваемого бота «Св. Гавриил», стали опухать ноги, так что он оказался главой дальнейшей экспедиции против воли. Ближайшим помощником Федорова стал геодезист Михаил Спиридонович Гвоздев, вторым — мореход Кондратий Мошков. Был на борту и переводчик-новокрещенец Егор Буслаев. Всего на корабле находилось 39 человек.

23 июля 1732 «Святой Гавриил» (тот самый бот, что был задействован в Первой Камчатской экспедиции) отошёл от Нижне-Камчатского острога. Обошли Камчатский нос, подошли к Анадырскому носу, затем отправились на поиск островов. 13 августа подошли к восточной оконечности Азии (мысу Дежнёва). Попытки убедить аборигенов платить ясак успехом не увенчались. Мореплаватели отправились к острову св. Диомида, который видел Беринг и установили, что их два (сейчас это о. Ратманова и о. Крузенштерна). С острова (о. Крузенштерна) увидели «большой остров» (п-ов Сьюард северо-западной Америки). Бот «Св. Гавриил» подошел к Аляске 21 августа в районе мыса Принца Уэльского примерно в широте 60°15' и встал на якорь в четырех верстах от берега — недалеко от сегодняшнего эскимосского селения Кингеген ; высадиться на берег моряки не смогли из-за погодных условий. Иван Фёдоров «поднял якорь на своей вахте без общего согласия и пошёл подле земли к южному концу». Мореплаватели прошли вдоль берега в юго-восточном направлении, затем повернули на юго-запад. Моряки пытались убедить Гвоздева повернуть корабль назад, ссылаясь на проблемы с провизией и состояние судна, но тот указывал, что Фёдоров — начальник и без его согласия возвратиться нельзя. Наконец, по прошению членов экипажа, «Святой Гавриил» 27 или 28 сентября вернулся на Камчатку.

Вернувшись в Нижнекамчатск, Федоров и Гвоздев начали подготовку отчетных документов, в конце 1732 года послали в Анадырск подробное донесение. В феврале 1733 года Иван Фёдоров умер. 22 июня 1733 года Гвоздев подготовил в канцелярию Охотского порта рапорт о плавании, и с ним же отправил подлинный судовой журнал (лагбух). Оригиналы журналов и рапортов в Охотскую канцелярию не сохранились или не найдены. Результаты экспедиции известны по более поздним документам, написанным по памяти или с черновиков.
В 1743 году по запросу, на основании судового журнала Ивана Фёдорова, обнаруженного пробирным мастером С. Гардеболем, жившим в комнате Ивана в Нижнекамчатске после его смерти, штурманами X.Юшиным, Б.Родичевым и геодезистом М.Гвоздевым была составлена итоговая карта плавания, известная как карта М.Шпанберга 1743 года.

Ссылки

• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Reisen/XVIII/1700-1720/Issl_russ_tich_ok_XVIII_perv_pol/61-80/76.phtml?id=6223 Промемория канцелярии Охотского порта М. П. Шпанбергу о плавании М. С. Гвоздева и И. Федорова на боте «Св. Гавриил» к берегам Америки в 1732 г.]
• [books.google.ru/books?id=8Ij_AgAAQBAJ&pg=PA17&dq=%D0%BF%D0%BE%D0%B4%D1%88%D1%82%D1%83%D1%80%D0%BC%D0%B0%D0%BD+%D1%84%D1%91%D0%B4%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B2&hl=ru&sa=X&ei=nolvVNP7Eqr5ywOL6oFQ&ved=0CB0Q6AEwAA#v=onepage&q=%D0%BF%D0%BE%D0%B4%D1%88%D1%82%D1%83%D1%80%D0%BC%D0%B0%D0%BD%20%D1%84%D1%91%D0%B4%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B2&f=false Алексеев А.И. "Судьба Русской Америки".]
• [www.booksite.ru/fulltext/russ_america/03_1.html Шопотов К. А. "Плавание к Большой земле".]
• [geoman.ru/books/item/f00/s00/z0000088/st011.shtml Ефимов А.В. "Из истории великих русских географических открытий".]

Отрывок, характеризующий Фёдоров, Иван (мореплаватель)

Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.