Браун, Фёдор Александрович

Фёдор Алекса́ндрович Бра́ун (1862, Санкт-Петербург — 1942, Лейпциг) — российский филолог-германист, декан и профессор Петербургского университета (1905—1920).

Биография

Фёдор Александрович Браун окончил в 1885 году историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета.

С 1888 года читал в альма-матер курс лекций по истории западноевропейской литературы, германской филологии, немецкому языку. В 1900 году защитил магистерскую диссертацию.

С 1900 года экстраординарный (с 1905 года — ординарный) профессор кафедры истории западноевропейских литератур на романо-германском отделении, открытом по инициативе его учителя А. Н. Веселовского. Отделение, преподавателями которого были также Ф. Д. Батюшков, Р. О. Ланге сделало изучение западноевропейских языков и литератур самостоятельной специальностью.

Член Императорской археологической комиссии. Профессор Высших женских курсов, преподавал в Историко-филологическом институте. Отстаивал необходимость реформы метода преподавания новых языков и посвятил этому вопросу ряд лекций.

Автор статей в «Живой старине», «Образовании», «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона».

После Октябрьской революции работал в методических комиссиях Наркомпроса по реформе педагогического образования.

В 1920 году был командирован в Германию, в Россию не вернулся. Профессор Лейпцигского университета (1922—1932). Один из редакторов журнала «Беседа» (1923—1925).

Избранная библиография

• Разыскания в области гото-славянских отношений. — СПб.: Тип. Императорской Академии Наук, 1899. — Т. I. Готы и их соседи до V века. Первый период: готы на Висле. (магист. диссертация, «Сборник II отд. Имп. Академии Наук», т. 64)
• Die letzten Schicksale der Krimgoten (СПб., 1890)
• Шведская руническая надпись, найденная на острове Березани («Известия императорской археологической комиссии» за 1907 г., вып. 23),
• Статья об именах Днепровских порогов («Сборнике в честь графа Бобринского», 1911),
• Hvem var Yngvarr eum vidforli? (шведский журнал Fornvannen, 1910; на русском: «Кто был Ингвар путешественник?» «Записки Неофилологического общества», 4 вып., 1910);
• «Фрианд и Шимон, сыновья варяжского князя Африкана» («Известия отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук», т. VII, кн. 1, 1902)

Литература

• Браун, Федор Александрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-49661.ln-ru Профиль Фёдора Александровича Брауна] на официальном сайте РАН
• [isaran.ru/?q=ru/person&guid=5A9D6E06-9670-6144-B1EC-6070428B0CE2 Историческая справка] на сайте Архива РАН
• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=13031 Статья] на сайте «Биография.ру»
• [russians.rin.ru/cgi-bin/rus/view.pl?id=2018&idr=514&a=fa Биография на сайте «Русское зарубежье»]
• Тихонов И. Л. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/635.html Браун Федор Александрович // Биографика СПбГУ]

Отрывок, характеризующий Браун, Фёдор Александрович

[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.