Раль, Фёдор Александрович

Фёдор Александрович Раль (Rall; 1802, Санкт-Петербург — 4.07.1848, там же) — барон, русский музыкант, композитор и дирижёр, автор первой аранжировки для военного оркестра оперы М. И. Глинки «Руслан и Людмила».

Раль, Фёдор Александрович
Род деятельности:	музыкант, композитор, дирижёр
Дата рождения:	1802(1802)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Подданство:	Российская империя
Дата смерти:	4 июля (16 июля) 1848(1848-07-16)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Отец:	Раль, Александр Александрович
Мать:	Раль (Молво), Елизавета Николаевна
Дети:	Мария

Биография

Родился в 1802 году в Санкт-Петербурге. Его отец, барон Александр Александрович Раль (Александр-Франц фон Раль, 1756—1833) — выходец из Германии, поселившийся в 1776 году в Санкт-Петербурге, придворный банкир в царствование Александра I, был известен как меценат и музыкальный деятель; мать, Елизавета Николаевна (Элизабет фон Раль, 1768—1843) — дочь богатого сахарозаводчика Германа Николауса Молво.

Музыкой Фёдор Раль увлечённо занимался с детских лет, чему в немалой степени способствовало то обстоятельство, что дом его отца в начале 19 века был одним из самых значительных центров столичной музыкальной жизни, а его родители и сами были превосходными музыкантами. Брал уроки игры на фортепьяно у известных в то время пианистов Джона Филда и Шарля Майера. К двенадцатилетнему возрасту относятся его первые опыты в сочинении оркестровой музыки. Любовь к оркестру и оркестровой музыке Раль пронёс через всю свою жизнь, научившись играть почти на всех оркестровых инструментах, особенно на духовых.

Но сперва карьера молодого барона Раля никак не была связана с его музыкальными увлечениями. В 1821 году он поступил юнкером на службу в Ольвиопольский гусарский полк и через год был произведён в корнеты, но пошатнувшееся финансовое положение отца вынуждает его оставить военную службу и выйти в отставку в чине поручика. В 1826 году Раль исправлял должность помощника церемониймейстера на парадных торжествах погребения императора Александра I. В 1831—1839 годах году Раль на службе в петербургской полиции, состоит чиновником для поручений при Петербургском генерал-губернаторе П. К. Эссене. Как пишет в своей биографии Ф. Раля В. В. Стасов:

«В своей номинальной службе по полиции барон Раль оставался около восьми лет, мало делая для казённой службы, но очень много для самого себя, для собственного музыкального самообразования и усовершенствования. Уже и всегда прежде он любил оркестр и умел играть на множестве инструментов, всего более духовых, деревянных и медных; но теперь, почти на совершенной свободе от посторонних занятий, он предался с ещё большею страстью своей любви к оркестровым инструментам и достиг того, что превосходно играл на всех этих инструментах и знал их натуру, способы и средства с такою глубиною, как редкие музыканты.»

В 1839 году барон Раль решается связать с музыкой свою профессиональную карьеру и поступает капельмейстером на службу в Дирекцию Императорских театров. Надзирал за хранением нот и занимался сочинением оркестровых партий для исполнения опер и балетов на театральной сцене. В январе 1842 руководство Дирекции «военную музыку при спектаклях употребляемую, со всеми приготовлениями оной для представлений, и аранжировкою на сцене» передаёт Ралю «в полное заведывание». С этого времени Раль начинает постоянно заниматься с оркестром Гвардейского экипажа, исполнявшим военную музыку на столичной оперной сцене, подняв его на небывалую ранее высоту исполнительского мастерства. А с апреля 1842 года Фёдор Александрович начинает сотрудничать с М. И. Глинкой в деле подготовки для сцены оперы «Руслан и Людмила». «В новой опере военный оркестр играл громадную роль — такую роль, какой не играл ещё не только в „Жизни за царя“, но и ни в какой опере в Европе». Раль взял на себя всю работу по переложению музыки Глинки и её аранжировке для исполнения военным оркестром. Сам Глинка говорил, что «без содействия барона Раля он даже не осмелился бы решиться на то новое употребление военной музыки, какое задумал… и которое так удачно приведено в действие этим редким знатоком искусства». Кроме того, два с половиной года, в течение которых опера «Руслан и Людмила» шла на петербургских подмостках, Раль сам исполнял в оркестре партию фортепьяно. (Употребление фортепьяно в оперном оркестре было одной из новаций, предложенных Глинкой публике в своей опере.)

К сожалению, после того как в 1845 году опера «Руслан и Людмила» была переведена из Санкт-Петербурга на московскую оперную сцену, все партитуры аранжировок, написанные Ралем, были безвозвратно утеряны (вероятно, во время пожара в Большом театре в 1853 году), и судить о них мы теперь можем только по отзывам современников.

«По счастию, бедный автор военной оркестровки не испытал горя пережить такое несчастие: утрату лучшего и значительнейшего дела всей своей жизни.» 4-го июля 1848 года барон Фёдор Александрович Раль скончался в Санкт-Петербурге от холеры.

Интересные факты

«Император Николай I, не терпевший, как известно, усов и бороды у служащих, дозволил однажды барону Ралю носить усы, потому что тот представлял, что без усов потеряет „амбушюр“, столько необходимый для игры на духовых инструментах. Таким образом, барон Ф. А. Раль представлял во время 40-х годов, в царствование этого императора, один из редчайших примеров „чиновника в вицмундире и с усами“. Таким он представлен и на акварели М. Теребенева…»

Литература

• В. Стасов. Помощник Глинки. // Русская старина. — ноябрь 1893 г.
• В. Стасов. Капельмейстер барон Фёдор Александрович Раль. // Ежегодник императорских театров. — 1894 г.
• Петровская И. Ф. Музыкальный Петербург, 1801—1917: Энциклопедический словарь-исследование. // СПб.: Композитор * Санкт-Петербург. — 2010. — Кн. 2: М-Я. Т. 11 — С. — 256—257

Ссылки

• [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%9C%D1%83%D0%B7%D1%8B%D0%BA%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D1%8B%D0%B9%20%D1%81%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D1%80%D1%8C/%D0%A0%D0%B0%D0%BB%D1%8C/ Раль — Музыкальный словарь](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2866 дней))
• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/105550/%D0%A0%D0%B0%D0%BB%D0%BB%D1%8C/ Ралль, барон Федор Александрович — Большая биографическая энциклопедия]

Отрывок, характеризующий Раль, Фёдор Александрович

– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.