Кони, Фёдор Алексеевич

Фёдор Алексеевич Кони
Профессия:	драматург, историк театра

Фёдор Алексе́евич Ко́ни (1809—1879) — русский драматург, театральный критик, мемуарист, переводчик, историк театра, отец Анатолия Фёдоровича Кони, фактический муж Настасьи Васильевны Каировой.

Биография

Фёдор Кони родился в купеческой семье в Москве 9 (21) марта 1809 года. Учился в Московском университете, первоначально на медицинском факультете, потом перевёлся на словесное отделение.

Свободно говорил на пяти языках. Преподавал историю в Первом московском кадетском корпусе. В 1836 году Кони переехал в Петербург, где продолжил преподавательскую деятельность. В 1844 году Фёдор Кони написал монографию «История Фридриха Великого», за которую Йенский университет присудил ему учёную степень доктора философии. В начале 40-х Кони редактировал театральный журнал «Пантеон русского и всех европейских театров», а затем «Литературную газету». Мастер водевильного жанра («Девушка-гусар», 1836, «Петербургские квартиры», 1840, и др.) в 1840 году он основал театральный журнал «Пантеон» (позднее — «Репертуар и Пантеон»), который в 1842 году слился с «Репертуаром» и стал «Репертуаром русского и Пантеоном всех европейских театров». Публиковался в журнале «Русская сцена», после преобразования журнала в одноимённую газету публиковался также и в ней.

Известность получил как автор нескольких популярных для того времени водевилей: «Принц с хохлом, бельмом и горбом», «Муж в камине, а жена в гостях», «Девушка-гусар». Перевел четырехтомную "Историю..." А. Тьера.

Похоронен в Петербурге на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

Библиография

• Театр. Т.1-4. СПб., 1870—1871

• «История Фридриха Великого», СПб., 1844, 1845

• Водевили. М., Гослитиздат, 1937

Литература

• Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. — Т. 3: К—М. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1994. — С. 56—57.

Ссылки

• [memoirs.ru/texts/Koni.htm Кони Ф. А. Воспоминания о московском театре при М. Е. Медоксе (Почерпнуто из неизд. Записок С. Н. Глинки и изустных рассказов старожилов) // Пантеон и репертуар, 1840. — Ч. 1. — Отд. 2. — С. 89-102.]

Отрывок, характеризующий Кони, Фёдор Алексеевич

Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.