Гильтебрандт, Фёдор Андреевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Фёдор Андреевич Гильтебрандт»)
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Андреевич Гильтебрандт
Дата рождения:

11 (22) декабря 1773(1773-12-22)

Место рождения:

Вормс

Дата смерти:

15 (27) сентября 1845(1845-09-27) (71 год)

Место смерти:

Москва

Страна:

Российская империя Российская империя

Научная сфера:

медицина

Учёная степень:

доктор медицины

Учёное звание:

академик

Награды и премии:

Фёдор Андреевич Гильтебрандт (в «ЭСБЕ» упоминается как Фёдор Иванович Гильдебрандт[1]; Justus Friedrich Jacob; 1773—1845) — русский медик, действительный статский советник, доктор медицины, заслуженный профессор Московского университета. Отец Ивана Гильтебрандта.





Биография

Родился 11 (22) декабря 1773 года в городе Вормсе. В раннем детстве лишившись отца, он остался на попечении своей матери; первоначальное образование он получил в гимназии родного города; в возрасте 16 лет был вызван в Москву своим дядей, Иваном Дорофеевичем Гильтебрандтом[1] и в ноябре 1789 года поступил волонтёром в московский Генеральный военный госпиталь.

Занимался изучением медицины в госпитальной школе и 11 марта 1792 года был произведён в звание лекаря. По окончании школы он поступил на службу лекарем в мушкетёрский батальон, но желал посвятить себя учёной деятельности и. по просьбе своего дяди, профессор Христиан-Фридрих Стефан взял его к себе в качестве адъюнкта. По указанию Медицинской коллегии 10 ноября 1795 года он прочитал две пробные лекции на латинском языке в Медико-хирургической школе, одну — по ботанике: «О устроении, сложении, питании, происхождении и разделении трав и растений», а другую — по химии: «О воздухе», и решением профессоров был признан достойным звания адъюнкта. На основании этого отзыва Медицинская коллегия назначила его сначала исправляющим должность адъюнкта химии и ботаники при профессоре Стефане, а 18 октября 1796 года утвердила его в этом звании с обязательством исправлять должность врача в московском Генеральном госпитале, но с освобождением от дежурств; в 1799 году под его начало были отданы две палаты, где он занимался преимущественно хирургией. С июля 1800 года он — адъюнкт-профессор по анатомии и физиологии Московской медико-хирургической академии.

В январе 1801 года, выдержав экзамен и защитив диссертацию «Diss. sistens Dracocephali monographiam» (Mosquae, 1801), 15 января он был удостоен звания доктора медицины и хирургии.

С 1802 по 1804 год Фёдор Андреевич Гильтебрандт преподавал в костоправной школе при Московском военном госпитале «науку о переломе и вывихах». В 1804 году, при преобразовании Московского университета, он был назначен туда, с 18 июля, экстраординарным профессором хирургии. С 1807 года одновременно состоял консультантом в Мариинской больнице; 12 ноября 1808 года был назначен ординарным профессором университета, а 30 декабря определён в Медико-хирургическую академию ординарным профессором хирургии и клиники наружных болезней.

Во время Отечественной войны 1812 года, когда лекции были прекращены, Гильтебрандт оказывал помощь находящимся в Москве раненым и только в день вступления французов в Москву выехал из города во Владимир, сопровождая транспорт раненых. В конце 1812 года он вернулся в Москву и приступил к своим прежним занятиям.

С 1814 года адъюнктом при Гильтебрандте стал работать Андрей Гаврилович Сидорацкий[2].

10 ноября 1817 года Фёдор Андреевич Гильтебрандт был произведен в коллежские советники, 30 мая 1822 года в статские советники, а 24 апреля 1819 года был утвержден в звании академика.

29 марта 1830 года Ф. А. Гильтебрандт оставил службу в университете со званием заслуженного профессора и почётного члена университета, продолжая преподавание теоретической и практической хирургии в Медико-хирургической академии; 21 апреля 1832 года был произведён в действительные статские советники; 14 марта 1834 года утверждён заслуженным профессором Медико-хирургической академии.

Службу в Медико-хирургической академии он оставил 9 ноября 1839 года, сохранив за собою только должность консультанта в Мариинской больнице (до 12 октября 1844 года); в этом же году, 12 декабря, в уважение долговременной и отлично-усердной службы при Академии, и вообще ученых трудов, Всемилостивейше награждён золотою, с вензелем Его Императорского Величества Имени, бриллиантами украшенною табакеркою.

Фёдор Андреевич Гильтебрандт пользовался большою известностью, как хирург, преимущественно же прославился производством литотомии (он сделал более 3000 операций этого рода) и снятием катаракт.

Умер 15 (27) сентября 1845 года и был похоронен на Введенском кладбище.

Ф. А. Гильтебрандт состоял членом Физико-медицинского общества и Общества испытателей природы (1804), корреспондентом Королевской Академии Наук в Геттингене, Туринской академии наук (1828), почётным членом медицинского совета при Министерстве внутренних дел Российской империи (1837).

Награды

Избранная библиография

  • Начальные основания всеобщей пафологии, перевод с нем. М. 1800 г.
  • О средствах сберегать глаза и зрение до самой глубокой старости; сочинение, изданное для народа. М. 1807 г. (у Сопикова: О сохранении зрения. М. 1804), 2 изд. 1819 г. 8°.
  • О прививании коровьей оспы. М., по Сопикову 1802, по Геннади 1808. 8° (на рус. и нем. яз. 12°).
  • Oratio Academica: De Studii chirurgici praestantia, die 1 Iulii 1810 in conventu Universitatis Mosquensis habita, 4°. Переведена на русский язык Ад. Сидорацким.
  • Institutiones Chirurgiae 1819. 8°. Mosquае;
  • Oratio de methodo, ad pleniorem et solidiorem Medicinae cognitionem, felicioremque exercitationem conducente, habita die 3 Iulii 1826 г. Переведено на русский язык П. Л. Страховым.

Напишите отзыв о статье "Гильтебрандт, Фёдор Андреевич"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Гильтебрандт, Фёдор Андреевич

– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.