Парамонов, Фёдор Андреевич

Федор Парамонов
Дата рождения:	1870(1870)
Дата смерти:	12 декабря 1908(1908-12-12)
Место смерти:	Москва
Профессия:	актёр
Театр:	Малый театр

Фёдор Андреевич Парамонов (1870 — 12 декабря 1908, Москва) — русский актёр, ученик А. П. Ленского. В 1891 году закончил Драматические курсы Московского театрального училища. В 1891—1892 и 1895—1908 годах — актёр Малого и Нового театров. Крупное природное комическое дарование Фёдора Андреевича Парамонова отмечалось уже на выпускном спектакле. Парамонов в известной степени и по дарованию и по кругу ролей смыкался с Рыбаковым. Но ещё ближе становился он Макшееву, выступая как комик, актёр на жанровые роли, в которых его отличают теплота сценического юмора, чуждость шаржу, правдивые, яркие и сочные краски.

В 1890-е годы Ф. А. Парамонов показал себя хорошим комедийным актёром, будучи занятым чаще всего, подобно Макшееву, в таких ролях, как Чубуков («Предложение»), Городничий («Ревизор»), 3-й мужик («Плоды просвещения»), Павлин Савельич («Волки и овцы»), Восмибратов («Лес») и другие. Из Парамонова выработался незаурядный комик, актёр на жанорвые роли, которые он играет с большой выразительностью, ярко и сочно, с теплотой и естественностью.

Следую лучшим традициям Малого театра, но внося в них своё живое ощущение, сыграл Парамонов Ф. А. роль Городничего («Ревизор»). Артист провёл свою роль традиционно, отлично сыграв заключительный монолог, который произносил необыкновенно просто.

Уморительно забавен был Ф. А. Парамонов в роли комически утрированного Бартоло («Севильский цирюльник»), особенно мимической игрой в сцене, где Базилио говорил о силе клеветы.

В спектаклях по пьесам Островского Парамонов хотя и не имел значительных успехов и не играл центральных ролей, но его творчество говорило о прочности реалистический традиций. Комедийный актёр, мастер характерных ролей с бытовой окраской, Парамонов создал типичный образ Восмибратова («Лес»), шумного и разгорячённого властью Дикого («Гроза»), прекрасного Робинзона, исполненного им сдержанно, без шаржа, с неподдельным комизмом («Бесприданница»), вводную роль отставного военного Турунтаева («Пучина»). Это был актёр, близкий по своей манере творчеству Островского.

Особый успех Ф. А. Парамонов имел в роли Калибана в пьесе У. Шекспира «Буря», поставленной Ленским в 1905 году. Парамонов создал очень яркий образ злобного, дикого получеловека, сына колдуньи, легковерное чудовище с лицом жабы, когтистыми перепончатыми лапами и в чешуе, как у пресмыкающегося.

Также исполнял роли: Бартоло («Свадьба Фигаро»), медник Рыло («Сон в летнюю ночь»), Шалыгин («Воевода»), Франц («В глуши»).

Литература

• [old.maly.ru/!_work/history/paramonovf1.html о Ф. А. Парамонове] из книги В. А. Нелидова «Театральная Москва. Сорок лет московских театров»

Ссылки

• [www.maly.ru/people.php?name=ParamonovF Ф. А. Парамонов] на сайте Малого театра

Отрывок, характеризующий Парамонов, Фёдор Андреевич

Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.