Легкошкур, Фёдор Антонович

Фёдор Антонович Легкошкур
Супруги Легкошкур со знаменитой фотографией Евгения Халдея
Период жизни	2 апреля 1919 — 21 июля 1996
Место рождения	село Хорошее Петропавловский район Днепропетровской области
Место смерти	Обнинск, Калужской области
Род войск	внутренние войска
Годы службы	1939—1947
Звание
Часть	Дивизия Дзержинского
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Фёдор Антонович Легкошкур (2 апреля 1919 — 21 июля 1996, Обнинск) — старший сержант, ворошиловский стрелок, участник Великой Отечественной войны, участник исторического Парада Победы на Красной площади 24 июня 1945 года, бросивший лейбштандарт 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» к Мавзолею Ленина.

Биография

Родился в селе Хорошее Петропавловского района Днепропетровской области. Призван в РККА в 1939 году. Воевал на Кавказе и Кубани в дивизии под командованием полковника М. Е. Микрюкова; был дважды ранен, контужен.

Бои за освобождение захваченных врагом территорий шли жестокие. На так называемой «Голубой линии» полегла почти вся дивизия. Третий батальон несколько дней брал высоту 121,4. Взвод Легкошкура насчитывал под конец шесть человек, он чудом остался жив.

В 1943 году после переформирования в Ставрополе Легкошкур получил назначение в дивизию имени Дзержинского. Отныне ему предстояло охранять здания ЦК ВКП(б) и НКВД.

Внешние изображения
	[img11.nnm.ru/2/0/e/7/a/20a2fa20255d88feeed0e88809a.jpg Знаменитая фотография Фёдора Легкошкура: правофланговый Парада Победы. Фото Евгения Халдея].

Уволился в запас в 1947 году. В 1961 году семья Легкошкура переехала в Обнинск, где Фёдор Антонович работал на предприятиях ГНЦ РФ ФЭИ и НПП «Технология». Умер 21 июля 1996 года, похоронен на Кончаловском кладбище.

Парад Победы

На Параде Победы сводному батальону из двухсот солдат, которым командовал старший лейтенант Дмитрий Вовк (офицер 3-го мотострелкового полка Отдельной мотострелковой дивизии особого назначения внутренних войск НКВД имени Ф. Дзержинского), было предоставлено почетное право бросить знамёна поверженной Германии к подножию Мавзолея. Правофланговым был Фёдор Легкошкур. Он первым бросил штандарт 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер».

Этот снимок, сделанный фронтовым фотокорреспондентом Евгением Халдеем, обошёл все мировые издания и вошёл в учебники истории. А сам Легкошкур стал символом Победы.

К 40-летию Победы в газете «Правда» была опубликована статья «200 бросков» об именах и судьбах солдат особого батальона.

Оценки и мнения

То, как это произошло — звучит как легенда. Через много лет после Парада Победы военный корреспондент Евгений Халдей в своих воспоминаниях рассказывал, как войска, которым предстояло участвовать в Параде, тренировались по ночам. Поначалу вместо фашистских знамен у них были обычные палки. И вот наступило утро 24 июня 1945 года. Солдат привезли на Красную площадь, построили и начали из автобуса вытаскивать настоящие знамена и раздавать по одному. Когда очередь дошла до Легкошкура — ему достался личный фюреровский штандарт.

Как же он негодовал по этому поводу! «И в руки не возьму!» — упирался молодой боец. Даже к командиру с рапортом ходил — чтобы избежать «такого позора». Насилу уговорили: дескать, ты ж счастья своего не понимаешь — у остальных всего лишь флаги, а у тебя именной штандарт!

Была ли это скромность или брезгливость? Скорее, второе… «Он этот штандарт с таким выразительным и искренним остервенением швырнул!» — вспоминал потом Халдей.

Сам Легкошкур вспоминал:

Штандарт Гитлера, который я нес, — тяжёлый. Он же из литья, древка-то почти нет. Надёжно, надолго было сделано. И с какой ненавистью к фашизму и гордостью за наш народ и армию, за Коммунистическую партию — вдохновителя и организатора нашей победы — я его пронёс по площади. А когда подошли к Мавзолею, я этот штандарт высоко поднял и с силой бросил оземь, чтобы разлетелся вдребезги. А вот в музее Советской Армии, когда был, увидел: цел он, этот проклятый штандарт. И напоминает о том, что было… Хочу, чтобы никогда подобное не повторилось, чтобы становилась могущественней и краше наша страна.

Внешние изображения
	[www.rosfoto.ru/photos/big/0012000/012346_261.jpg Легкошкур Ф.А. Участник Парада Победы в Москве в 1945 г. Бросил к подножию Мавзолея личный штандарт Гитлера. Фото 1985 г, коллаж.]

…скромности Федору Антоновичу было не занимать. Простой работяга, после войны устроился плотником в ЖКУ Физико-энергетического института. Ходил себе на работу — никто и знать не знал, что имя его — синоним Победы. Да и жил скромно — даже льготами не пользовался и много лет стоял в очереди на квартиру. И беспартийным был…

Память

24 июня 2010 года на Кончаловском кладбище состоялся митинг, посвящённый открытию нового памятника на могиле Ф. А. Легкошкура:

Никто и не знал, что такой человек, чья фотография с Парада облетела весь мир и до сих пор печатается в учебниках истории, живёт в Обнинске. Выяснилось это случайно. Потом опять забыли. Всеми забытый, упал в подъезде — сердце — и больше не встал..

Библиография

• Белич Рената. [pressaobninsk.ru/nedobfull/4223/ Бecпpoсветнoe бyдущee и стpaшнoe настоящee] // Неделя Обнинска. — 2012. — 22 ноября.

Ссылки

• [waralbum.ru/wp-content/comment-image/47499.jpg Фото Евгения Халдея: «Парад победы».]
• [www.rosfoto.ru/shop/photo/12417/ Легкошкур Ф. А. Участник Парада Победы в Москве в 1945 г. Бросил к подножию Мавзолея личный штандарт Гитлера. Фото 1985 г.]
• [images3.webpark.ru/uploads54/100505/Parade_30.jpg Фото.]
• [www.cargobay.ru/news/rossijjskaja_gazeta/2005/4/1/id_34133.html Автографы победы]
• [newsreda.ru/?p=2505 …плотник Федор Легкошкур нигде не бил себя в грудь, что это он — правофланговый исторического Парада, был скромен и прост.]
• [www.proza.ru/2001/10/12-60 ПРАВОФЛАНГОВЫЙ]
• [ia-tald.mosoblonline.ru/userdata/archive/1277728363.pdf В шеренге победителей]
• [www.otvoyna.ru/statya11.htm Парад Победы]

Отрывок, характеризующий Легкошкур, Фёдор Антонович

– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.