Туманский, Фёдор Антонович
Фёдор Антонович Тума́нский (1799 или нач.1800-х гг., на Украине — 5 июля 1853, Сербия, Белград[1]) — русский дипломат и поэт-любитель. Троюродный брат В. И. Туманского.
Сын остерского уездного предводителя дворянства из малороссийского рода Туманских. Образование получил в Благородном пансионе при Московском университете, а затем всю жизнь прослужил в Министерстве иностранных дел Российской империи[2].
В 1820-х годах Туманский был консулом в Яссах; оттуда часто приезжал в Кишинев, где жил тогда Пушкин. К этому времени относится «Ответ Ф. А. Т.», написанный Пушкиным в Кишиневе, по прочтении одного из стихотворений Туманского. Последние годы своей жизни Туманский провел в Белграде, куда назначен был консулом и где скончался в 1853 г. в чине статского советника.
Туманский писал очень мало: сохранилось только девять (по другим сведениям, восемь) его стихотворений, среди которых — ставшая хрестоматийной «Птичка» (впервые опубликована в альманахе «Северные цветы» на 1827 год):
Фёдор Туманский
ПТИЧКА
Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей:
Я рощам возвратил певицу,
Я возвратил свободу ей.
Она исчезла, утопая
В сияньи голубого дня,
И так запела, улетая,
Как бы молилась за меня.
Ок. 1826 (?)
"Птичка" была положена на музыку Цезарем Кюи и другими композиторами. Эти стихи, благодаря которым Туманский остался в литературной летописи, возникли, по свидетельству Л. С. Пушкина, в итоге "поэтического состязания" между Пушкиным, Дельвигом и Туманским. Все трое создали по стихотворению на определённую тему, развитие которой ограничивалось двумя четверостишиями, написанными четырехстопным ямбическим размером. Приводим остальные тексты:
ПТИЧКА
В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!
К ПТИЧКЕ, ВЫПУЩЕННОЙ НА ВОЛЮ
Во имя Делии прекрасной,
Во имя пламенной любви,
Тебе, летунье сладкогласной,
Дарю свободу я. — Лети!
И я равно счастливой долей
От милой наделен моей:
Как ей обязана ты волей,
Так я неволею своей.
Чьё произведение было написано первым по порядку, сказать затруднительно. Разные издания датируют "Птичку" Фёдора Туманского по-разному: и 1826-м, и 1827-м, и 1822-м годами. В XIX веке её зачастую оценивали выше пушкинской и дельвиговской.
Почти сто двадцать лет спустя именно "Птичка", сочинённая Фёдором Туманским, породила своеобразный постскриптум к вышеприведённому триптиху — равнострочную и равнометрическую миниатюру, принадлежащую перу Георгия Шенгели:
ПТИЧКА
Вчера я растворил темницу...
Туманский
Щегол стрельнул из клетки тесной
В простор сияющего дня
И с песней в синеве небесной
Клял на чём свет стоит меня.
Восьмерками по небосводу
Чертя, он резал высоту
И, празднуя свою свободу,
Склевал козявку на лету.
Напишите отзыв о статье "Туманский, Фёдор Антонович"
Примечания
- ↑ Русскiй Архивъ, 1863 г., Том 1, с. 984
- ↑ Туманский Федор Антонович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Литература
- Ф. А. Туманский (его жизнь и поэзия). Историко-литературный очерк Д. Языкова. С приложением всех стихотворений Ф. А. Туманского и библиографии о нем. М., 1903
- "Издревле сладостный союз...": Антология поэзии пушкинской поры. Кн. II / Сост., вступ. статья, статьи о поэтах и примеч. Вл. Муравьева. — М.: Сов. Россия, 1984. — 352 с.
Ссылки
- Туманский Федор Антонович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?: |
Отрывок, характеризующий Туманский, Фёдор Антонович
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…