Келлер, Фёдор Артурович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Фёдор Артурович Келлер»)
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Артурович Келлер
нем. Theodor (Alexander) Graf Keller[1]
Прозвище

«Первая шашка России»

Дата рождения

12 (24) октября 1857(1857-10-24)

Место рождения

Курск, Российская империя

Дата смерти

8 (21) декабря 1918(1918-12-21) (61 год)

Место смерти

Киев

Принадлежность

Российская империя Российская империя
Белое движение

Род войск

кавалерия

Звание

генерал от кавалерии

Командовал
Сражения/войны
Награды и премии

Георгиевское оружие

Граф Фёдор Арту́рович Ке́ллер (12 (24) октября 1857, Курск — 8 (21) декабря 1918, Киев) — военачальник Русской Императорской армии, генерал от кавалерии, «первая шашка России». Один из руководителей Белого движения на Юге России в 1918 году. В том же году убит петлюровцами.

Кавалер ордена Святого Георгия 3-й и 4-й степеней. Участник Русско-турецкой, герой Великой войны.





Биография

Фёдор Артурович Келлер родился в Курске, в семье генерала Артура Фёдоровича Келлера.

Военная служба

Окончив приготовительный пансион Николаевского кавалерийского училища, 31 августа 1877 года без ведома родителей вступил вольноопределяющимся 2-го разряда в 1-й лейб-драгунский Московский Его Величества полк, с которым выступил на театр военных действий Русско-турецкой войны. Находился с полком в Каларашском отряде против крепости Силистрии, в Олтеницком отряде против крепости Туртукая. В ноябре 1877 года полк перешёл через Дунай в Турн-Мазурели и поступил в состав войск обложения Плевны, после взятия которой принимал участие в наступлении через Ловчу и Сильви на Габрово, где поступил в отряд генерал-лейтенанта Радецкого, оборонявшего Шипку. После перехода через Балканы участвовал 28 декабря 1877 года в сражении под Шейновым и Шипкой. В наступлении на Адрианаполь участвовал в боях у станции Трнов, Семенли, Херианлы, Люле-Бургасе, Чанлу.

За боевые отличия и храбрость в боях был награждён знаками отличия военного ордена 4-й (за Шейново) и 3-й степеней (за Трнов и Семенли).

В 1878 году выдержал офицерский экзамен при Тверском кавалерийском юнкерском училище и 31 марта был произведён в чин прапорщика.

В 1880 году переведён в 6-й гусарский Клястицкий полк, в котором прослужил 14 лет. В 1882—1883 годах являлся адъютантом командующего войсками Виленского военного округа. 3 марта 1886 года назначен командиром эскадрона, в 1887 году произведён в ротмистры. В 1888—1889 годах «на отлично» прошёл курс обучения в Офицерской кавалерийской школе.

26 февраля 1894 года «за отличия по службе» произведён в подполковники и переведён в 24-й драгунский Лубенский полк, в котором 25 июля 1897 года занял должность помощника командира полка по строевой части. Переведённый в начале 1901 года в 23-й драгунский Вознесенский полк, 2 мая 1901 года произведён в полковники и назначен командиром Крымского дивизиона. Пробыл в этой должности до 27 ноября 1903 года, когда был отчислен от неё с переводом в 11-й драгунский Харьковский полк.

16 февраля 1904 года назначен командиром 15-го драгунского Александрийского полка, расквартированного в городе Калише.

В 1905 году временно исполнял обязанности Калишского генерал-губернатора во время усмирения народных волнений, причём прославился рядом жёстких репрессивных мер: он приказал высечь за попытку бунта политических заключённых и арестовал прокурора, отпустившего арестованного по приказу Келлера агитатора[3]. В один из дней беспорядков, когда вся площадь была занята бастующими, а эскадроны Александрийского полка были посёдланы во дворе штаба, в Келлера из толпы кинули камень. Указав рукой на эскадроны своего полка, Келлер крикнул: «Ты видишь, что сзади меня находится? Вон отсюда!». Толпа разбежалась. Среди жителей Калиша Келлер пользовался всеобщей ненавистью и был приговорён к смерти боевой организацией Польской партии социалистов[4][5]. Первое покушение на Келлера, произошедшее 19 апреля 1906 года, окончилось неудачей[4]. Когда Келлер выехал из ворот штаба полка, его коляску подкараулил революционер, выбежавший из мебельного магазина Шипермана, и бросил завёрнутую в газету бомбу. Келлер поймал бомбу на лету, предупредив этим взрыв, положил её на сиденье, а сам с револьвером бросился в магазин преследовать убегавшего террориста[6].

8 мая 1906 года бомба, начинённая поражающими элементами, была брошена под ноги коня Келлера, когда он в сопровождении своих офицеров возвращался с полковых учений. Взрывом Келлер оказался тяжело контужен, а нога поражена осколками. По словам первого биографа графа Келлера «граф не потерял в эту минуту присущего ему хладнокровия и, несмотря на нестерпимую боль, продолжал спокойно отдавать приказания, что предотвратило разгром еврейского квартала солдатами, возмущёнными этим покушением»[3][7]. После этого случая и до конца жизни он прихрамывал на одну ногу — в раненой ноге оказалось до 40 осколков. Сообщение об этом покушении обошло весь мир. «В Калише (Польша) брошенной бомбой тяжело ранен полковник Келлер. Этот офицер действовал с большой суровостью при подавлении недавних беспорядков» — писала новозеландская пресса[8].

После выздоровления, 6 ноября 1906 года назначен командующим лейб-гвардии Драгунским полком[5]. В 1907 году пожалован в звание флигель-адъютанта и в том же году, 30 июля, произведён в генерал-майоры с зачислением в Свиту Его Императорского Величества и утверждением в должности командира полка. 14 июня 1910 года назначен командиром 1-й бригады Кавказской кавалерийской дивизии, а 25 февраля 1912 года — командующим 10-й кавалерийской дивизией. 31 мая 1913 года получил чин генерал-лейтенанта с утверждением в должности начальника дивизии.

Его внешность: высокая, стройная, хорошо подобранная фигура старого кавалериста, два Георгиевских креста на изящно сшитом кителе, доброе выражение на красивом, энергичном лице с выразительными, проникающими в самую душу глазами. За время нашей службы при 3-ем конном корпусе я хорошо изучил графа и полюбил его всей душой, равно как и мои подчинённые, положительно не чаявшие в нем души.

Граф Келлер был чрезвычайно заботлив о подчинённых; особое внимание он обращал на то, чтобы люди были всегда хорошо накормлены, а также на постановку дела ухода за ранеными, которое, несмотря на трудные условия войны, было поставлено образцово. Встречая раненых, выносимых из боя, каждого расспрашивал, успокаивал и умел обласкать. С маленькими людьми был ровен в обращении и в высшей степени вежлив и деликатен; со старшими начальниками несколько суховат.

Неутомимый кавалерист, делавший по сто вёрст в сутки, слезая с седла лишь для того, чтобы переменить измученного коня, он был примером для всех. В трудные моменты лично водил полки в атаку и был дважды ранен. Когда он появлялся перед полками в своей волчьей папахе и в чекмене Оренбургского казачьего войска, щеголяя молодцеватой посадкой, чувствовалось, как трепетали сердца обожавших его людей, готовых по первому его слову, по одному мановению руки броситься куда угодно и совершить чудеса храбрости и самопожертвования» (А. Г. Шкуро) [www.vojnik.org/personnel/generals/8].

Первая мировая война

Выступил на фронт во главе 10-й кавалерийской дивизии, которая вошла в состав 3-й армии генерала Н. В. Рузского. 8 августа 1914 года в бою у Ярославиц разбил 4-ю австро-венгерскую кавалерийскую дивизию. В ходе Галицийской битвы организовал преследование неприятеля и 31 августа (13 сентября) взял у Яворова 500 пленных и 6 орудий. 17 марта 1915 года атаковал в конном и пешем строю в районе деревень Рухотин, Полянка, Шиловцы, Малинцы 42-ю гонведскую пехотную дивизию и бригаду гусар 5-й гонведской кавалерийской дивизии, наступавших на г. Хотин, разбив и частью уничтожив их, взял в плен 33 офицера, 2100 нижних чинов, захватил 40 походных кухонь и 8 телеграфных вьюков. За боевые отличия награждён орденами Св. Георгия IV и III класса.

С 3 апреля 1915 года командовал 3-м конным корпусом (10-я кавалерийская, 1-я Донская и 1-я Терская казачьи дивизии). Во время армейского наступления в конце апреля 1915 года, сыграл выдающуюся роль в Заднестровском сражении 26-28 апреля (9-11 мая). 27 апреля (10 мая) провёл знаменитую конную атаку у Баламутовки и Ржавенцев силой 90 сотен и эскадронов в конном строю, выбив противника из тройного ряда окопов с проволочными заграждениями у деревни Гремешти на берегу Днестра, прорвался в тыл австрийцев и овладел высотами правого берега ручья Онут, при этом захватил в плен 23 офицера, 2000 нижних чинов, 6 орудий, 34 зарядных ящика. Во время общего наступления Юго-Западного фронта в Буковине в 1916 году корпус Келлера входил в состав 9-й армии ген. П. А. Лечицкого. В начале июня корпусу Келлера вместе с корпусом ген. М. Н. Промтова было поручено преследовать отходившую южную группу 7-й австро-венгерской армии. 10 (23) июня занял Кымпулунг, взяв в плен 60 офицеров и 3,5 тысячи нижних чинов и захватив 11 пулеметов.

15 января 1917 года был произведён в генералы от кавалерии.

Февральская революция

3 марта в штабе корпуса была получена телеграмма из Ставки об отречении Императора от Престола. Командир корпуса сразу же, не сомневаясь в своих офицерах, провёл собрание унтер-офицерского состава, где, выяснив и его преданность отрёкшемуся Царю, на 4 марта вызвал корпус в окрестности Оргеева, где, построив корпус в каре, и во всеуслышание своего корпуса заявил[9]:

Я получил депешу об отречении Государя и о каком-то там Временном правительстве. Я, ваш старый командир, деливший с вами и лишения, и горести, и радости, не верю, чтобы Государь Император в такой момент мог добровольно бросить армию и Россию.

В полдень 6 марта граф Келлер отправил телеграмму на имя Николая II, в которой выражал негодование от лица корпуса и себя лично по отношению к тем войскам, что присоединились к мятежникам, а также просил Царя не покидать Престола.

Полкам 3-го корпуса зачитали тексты обоих актов отречения, солдаты отреагировали на это ярко выраженным недоумением. «Неожиданность ошеломила всех. Офицеры, так же, как и солдаты, были озадачены и подавлены». И только в нескольких группах солдат и интеллигенции — писарей, технических команд, санитаров — царило приподнятое настроение.

После переворота генерал Келлер предпринял всё, что было в его силах для поддержания порядка в частях корпуса и противодействия начавшимся в армии разрушительным революционным процессам, продолжал держать 3-й конный корпус в кулаке. Вступил в конфликт с новым военным министром Гучковым по причине протеста против вредных для армии вводимых им новшеств[10].

Уходить в отставку по собственному желанию генерал Ф. А. Келлер совершенно не собирался, поэтому неудивительно, что его позиция относительно происходящего в стране и в армии сделала его «одним из первых кандидатов в списке высших офицеров, которых новая революционная власть решила отправить в отставку как неблагонадёжных», а повода для отставки ждать долго не пришлось: граф Келлер отказался как сам приносить присягу Временному правительству, так и приводить к ней свой конный корпус. Перехваченная верноподданническая телеграмма графа привела к прибытию вскоре в штаб келлеровского корпуса генерала Маннергейма, который предпринял попытку уговорить Келлера подчиниться Временному правительству или, как минимум, убедить его отказаться от воздействия в этом отношении на своих подчинённых. Однако граф не пошёл на уступки, отказался присягать Временному правительству, сказав:

Я христианин, и думаю, что грешно менять присягу

Генерал также заявил, что отказывается приводить свой корпус к присяге, так как не понимает существа и юридического обоснования верховной власти Временного правительства; не понимает, как можно присягать повиноваться Львову, Керенскому и прочим определённым лицам, которые могут ведь быть удалены или оставить свои посты….

При этом он успокоил барона Маннергейма, проинформировав его, что

воздействие на волю войск никогда не входило в его, графа Келлера, расчёты[3].

16 марта 1917 года прославленный генерал отдал последний приказ полкам 3-го конного корпуса за № 28:

Сегодняшним приказом я отчислен от командования славным 3-м кавалерийским корпусом. Прощайте же все дорогие боевые товарищи, господа генералы, офицеры, казаки, драгуны, уланы, гусары, артиллеристы, самокатчики, стрелки и все служащие в рядах этого доблестного боевого корпуса!

Переживали мы с Вами вместе и горе, и радости, хоронили наших дорогих покойников, положивших жизнь свою за Веру, Царя и Отечество, радовались достигнутыми с БОЖЬЕЙ помощью неоднократным успехам над врагами. Не один раз бывали сами ранены и страдали от ран. Сроднились мы с Вами. Горячее же спасибо всем Вам за Ваше доверие ко мне, за Вашу любовь, за Вашу всегдашнюю отвагу и слепое послушание в трудные минуты боя. Дай Вам Господи силы и дальше служить также честно и верно своей Родине, всегдашней удачи и счастья. Не забывайте своего старого и крепко любящего Вас командира корпуса. Помните то, чему он Вас учил. Бог Вам в помощь.

Сдав корпус одному из своих боевых товарищей генералу Крымову, генерал Келлер уехал из армии в Харьков, где проживала в это время его семья.

Как писал служивший в это время под началом Келлера генерал А. Г. Шкуро [9]:

Келлер сдал корпус ген. Крымову и уехал из армии. В глубокой горести и со слезами провожали мы нашего графа. Офицеры, кавалеристы, казаки, все повесили головы, приуныли, но у всех таилась надежда, что скоро недоразумение объяснится, что мы ещё увидим нашего любимого вождя и ещё поработаем под славным его командованием. Но судьба решила иначе.

После вынужденной отставки графа Келлера 3-й конный корпус был приведён новым командующим генералом А. М. Крымовым к присяге Временному правительству[11].

Мне казалось всегда отвратительным и достойным презрения, когда люди для личного блага, наживы или личной безопасности готовы менять свои убеждения, а таких людей громадное большинство (Ф. А. Келлер)[12]

Северная армия

Летом 1918 года в Харькове присланный Деникиным ген. Борис Ильич Казанович тщетно убеждал уехать на Дон, в Добровольческую армию, на территорию только что образовавшегося Всевеликого Войска Донского. Келлер отказался, так как, будучи убежденным монархистом, не был согласен с деникинской политической платформой «непредрешенчества» и Учредительного собрания. При этом Келлер надеялся дождаться силы, которая бы открыто выступила под знаменем монархии, и прямо заявлял Казановичу: «Пусть подождут, когда настанет время провозгласить Царя, тогда мы все выступим»[13].

К сентябрю 1918 года Германия, терпевшая поражения на всех фронтах, приходит к мысли о необходимости создания, для противостояния Советской России, сильной украинской армии и трех русских армий: Астраханской (из астраханских казаков и калмыков) и Южной (на Украине), а также Северной (в оккупированных районах Псковской и Новгородской губерний). Армии формировались из крайне монархических элементов. Предполагалось, что Северная армия «по окончанию формирования должна быть приведена к присяге законному царю и Русскому государству». Во главе Северной армии встал малоизвестный генерал Вандам, но сами псковские монархисты хотели видеть во главе своей армии именно Келлера, как «одного из самых серьезных генералов русской армии»[14]. Летом Келлер отказался возглавить Астраханскую армию, видя в ней орудие немецких интриг по разъединению русского офицерства[3]. Однако осенью положение Германии резко ухудшилось, и её контроль над ситуацией в России ослабел. В конце сентября, с целью переговоров с Келлером, в Харьков приехала миссия в составе гусарского ротмистра А.К.Гершельмана (русского) и обер-лейтенанта фон Гаммерштейна (немца)[14][15]. О том же с Келлером вела переговоры направленная в Киев группа псковских монархических деятелей, принявшая название «Совет обороны Северо-Западной области». Келлер дал принципиальное согласие и направил во Псков воззвание под заглавием «Призыв старого солдата», в котором говорил: «Настала пора, когда я вновь зову вас за собою… За Веру, Царя и Отечество мы присягали сложить свои головы — настало время исполнить свой долг… Вспомните и прочтите молитву перед боем, — ту молитву, которую мы читали перед славными нашими победами, осените себя Крестным Знамением и с Божьей помощью вперёд за Веру, за Царя и за целую неделимую нашу родину Россию»[13]. Символикой Северной армии Келлер утверждил в качестве нарукавного знака белый крест[16]. 12 ноября Келлер приехал в Киев, а 15 ноября отправил Деникину телеграмму следующего содержания: «Признаете ли вы меня командующим Северной Псковской монархической армией, или мне следует сдать эту должность? Если признаете, то с какими полномочиями? Необходимо разрешение принять меры к охране разграбляемых в Малороссии военных складов, воспользоваться украинскими кадрами и продолжать формирование, для чего необходим немедленный отпуск денег, которые можно добыть в украинском правительстве[15]». Деникин дал принципиальное согласие, несмотря на то, что «первые шаги нового командующего, политическое окружение и декларативные заявления его» вызывали у генерала «некоторое смущение»[17]. Келлер обосновался в гостинице Михайловского монастыря и начал там формировать свой штаб[2]. В Киево-Печерской лавре митрополитом Антонием был отслужен торжественный молебен в честь его предполагаемого отъезда; в Москве Патриарх Тихон благословил Келлера, послал ему с камчатским епископом Нестором (Анисимовым) просфору и Державную икону Божией Матери.[13][18][19]. Одним из первых действий Келлера в качестве командующего была отправка своего родственника генерала А. Н. Розеншильд фон Паулину в Яссы с просьбой представителям Антанты о занятии союзными флотами Ревеля и Либавы (для обеспечения тыла Северной армии), отпуске широких кредитов и передаче немцами Северной армии русских складов в Пскове, Двинске, Вильне и других городах. Этот шаг, вызванный поражением Германии в войне, шел вразрез с общей германофильской тенденцией руководства Северной армии[15].

Оборона Киева от войск Директории

Однако отъезд Келлера в Псков так и не состоялся из-за восстания Петлюры против гетмана. 18 ноября 1918 года, при известии о подходе сил Петлюры к Киеву и разгроме ими офицерской дружины Святополк-Мирского, гетман Скоропадский наделил графа Келлера огромными полномочиями, издав такую грамоту: «Ввиду чрезвычайных обстоятельств, общее командование всеми вооружёнными силами, действующими на территории Украины, я вручаю генералу от кавалерии графу Келлеру на правах главнокомандующего армии фронта, с предоставлением ему сверх того прав, определенных ст. 28 Положения о полевом управлении войск в военное время. Всю территорию Украины объявляю театром военных действий, а потому все гражданские власти Украины подчиняются ген. графу Келлеру». Келлер предложение принял и стал именоваться «главнокомандующим Украинской и Северной армий»[2]; пообещав в частном разговоре «через два месяца поднять Императорский штандарт над священным Кремлём»[20]. Он развернул энергичную деятельность по обороне города и в первый же день своего командования нанес петлюровцам успешный контрудар, лично возглавив под Святошиным атаку гетманских сердюков (гвардейцев), в результате которой был разгромлен курень (батальон) Черноморского коша и взято 2 орудия[21]. При этом, однако, он начал предъявлять претензии на диктаторскую власть, и, опираясь на букву грамоты, подчинявшей ему гражданские власти, претендовал руководить министрами, совершенно не считаясь с гетманом. Его «украиноненавистничество» и крайне правые убеждения, а также такие личные качества как вспыльчивость и «элементарная прямолинейность» делали его, по выражению генерала Деникина, «прямо опасным» с точки зрения самого же белого дела. Из представителей Монархического блока Келлер сформировал Совет обороны во главе с Фёдором Безаком, членов которого даже Деникин за их экстремизм характеризовал как «правых большевиков». Однако сам Келлер оказался ещё радикальнее: уже на третий день командования он написал приказ-призыв о восстановлении монархии, но воздержался от его опубликования по просьбе окружения, считавшего это несвоевременным. Все это оттолкнуло от него не только украинские национальные, и вообще «прогрессивные» круги[22]. Представитель Деникина в Киеве, генерал Ломновский, в своем рапорте обвинял Келлера в крайне правом политическом уклоне, отталкивающем от него даже умеренно-правые круги и немцев (солдатские Советы) и создании организационной неразберихи: военное строительство, по его словам, сводится к созданию многочисленных независимых друг от друга «армий» и «корпусов» на основе политических групп, от которых фактически существуют лишь штабы с крайне раздутыми штатами и громадными окладами, причем штаб главнокомандующего распределяет между ними финансирование, исходя из своих политических пристрастий. Ломновский заключал: «Деятельность графа Келлера и лиц, его окружающих, не соответствует настоящему политическому моменту. Политическая физиономия графа Келлера и общее недоверие и нерасположение к гетману создают обстановку, при которой в массах [вместо] прежних симпатий к русскому национальному движению распространяются большевистские настроения, раньше не замечавшиеся, появляется чувство недоброжелательности к самой Добровольческой армии»[23]. Келлер де-факто рассматривал свою деятельность на посту Главнокомандующего как начало объединения всех антибольшевистских сил Юга России, полагая, что ему должно быть подотчетно и гетманское правительство. Он прямо говорил в своих воззваниях о Единой России, не упоминая о формально сохранявшейся украинской государственности, и подчеркивая, что рассматривает свою армию лишь как группу русских белых сил, действующих «на территории Украины». «В настоящее время идет работа по воссозданию Единой России, к чему стремятся Добровольческая, Донская, Южная, Северная и Астраханская армии, а ныне принимают участие все вооруженные силы на территории Украины под моим начальством» — писал он в своем приказе. По замечанию историка В. П. Федюка, «Келлер вел себя так, будто бы ни гетмана, ни гетманского правительства уже не существовало.[20]. Все это не могло не вызвать сопротивления гетмана и его окружения.

Отставка

«Витязь славы»

Когда на Киев златоглавый вдруг снова хлынул буйный вал,
Граф Келлер, витязь русской славы, спасенья в бегстве не искал.
Он отклонил все предложенья, не снял ни шапки, ни погон:
«Я сотни раз ходил в сраженья и видел смерть» — ответил он.

Ну, мог ли снять он крест победный, что должен быть всегда на нём,
Расстаться с шашкой заповедной, ему подаренной Царём?…
Убийцы бандой озверелой ворвались в мирный монастырь.
Он вышел к ним навстречу смело, былинный русский богатырь.

Затихли, присмирели гады. Их жёг и мучил светлый взор,
Им стыдно и уже не рады они исполнить приговор.
В сопровождении злодеев покинул граф последний кров.
С ним — благородный Пантелеев и верный ротмистр Иванов.

Кругом царила ночь немая. Покрытый белой пеленой,
Коня над пропастью вздымая, стоял Хмельницкий, как живой.
Наглядно родине любимой, в момент разгула тёмных сил,
Он о Единой — Неделимой в противовес им говорил.

Пред этой шайкой арестантской, крест православный сотворя,
Граф Келлер встал в свой рост гигантский, жизнь отдавая за Царя.
Чтоб с ним не встретиться во взгляде, случайно, даже и в ночи,
Трусливо всех прикончив сзади, от тел бежали палачи.

Мерцало утро. След кровавый алел на снежном серебре…
Так умер витязь русской славы с последней мыслью о Царе.

Пётр Шабельский-Борк, Париж, 1928 год.[24]

26 ноября, выступая на похоронах взятых в плен и зверски убитых петлюровцами 33 офицеров дружины ген. Кирпичёва, Келлер ультимативно потребовал передачи ему, как главнокомандующему, всей полноты власти (в том числе и над Советом министров). Немедленно после этого министры иностранных дел и юстиции, по поручению правительства, заявили Келлеру, что он «неправильно понимает существо своей власти» и что Совет министров, до созыва Державного сейма, является властью законодательной и не может быть подчинён главнокомандующему. Келлеру было также поставлено в вину то, что в своих воззваниях он «говорит об единой России, игнорируя вовсе Украинскую державу» Келлер категорически отказался менять свою позицию и в тот же день был отставлен гетманом[25]. [26] и сменён своим бывшим заместителем князем Александром Долгоруковым. Сам Келлер в прощальном приказе так объяснял причины ухода: «1. Могу приложить свои силы и положить свою голову только для создания Великой, нераздельной, единой России, а не за отделение от России федеративного государства. 2. Считаю, что без единой власти в настоящее время, когда восстание разгорается во всех губерниях, установить спокойствие в стране невозможно»[27]. Со своей стороны Скоропадский следующим образом характеризует свои мотивы: «Его правые убеждения, ненавистничество ко всему украинскому меня пугали. Я знал, что он горяч и что он поведет свою политику, а она до добра не доведет (…) С первого же дня, не имея на то даже права, он отменил все положения, выработанные нами для армии, он вернул все старые уставы императорской армии. Он окружил себя громадным штабом крайних правых деятелей, которые повели политику архиправую. Он издал приказ, которым даже возмутил умеренные правые круги. Слава Богу, что он не издал того приказа, который им был написан самолично. Там он уже совершенно выходил из всяких рамок благоразумия…»][28].

Гибель

После отставки Келлер вынужденно оставался в Киеве, так как город со всех сторон был обложен петлюровцами. Во время взятия Киева 14 декабря 1918 года Келлер собрал вокруг себя отряд в 30 офицеров и юнкеров с которым надеялся пробиться на Дон. Во главе своего отряда он встретил наступавших на Крещатике (на Думской площади, современный Майдан Незалежности) и отбросил их, но видя безнадежность сопротивления, отступил со своим отрядом в Михайловский монастырь, где приказал своим подчиненным снять погоны и скрыться, сам же остался ждать своей участи[2]. С графом остались только двое преданных ему офицеров — полковник Андрей Пантелеев и штаб-ротмистр Николай Иванов. В тот же вечер к Келлеру явился германский полковник Купфер, который предложил ему укрыться в германской комендатуре. Келлер сначала отказывался, но потом, под давлением окружения, дал согласие: «почти насильно» его повели к воротам монастыря, за которыми ждал автомобиль. Но когда, уже у ворот, немцы сказали ему сдать личное оружие (в том числе пожалованную ему лично царем Георгиевскую шашку), снять погоны и накинуть поверх его одежды немецкую офицерскую шинель, граф вспылил и вернулся к себе со словами: «Если вы меня хотите одеть совершенно немцем, то я никуда не пойду»[3][13]. Вопреки уговорам монахов Келлер также отказался воспользоваться монастырским подземным ходом. Около недели он оставался вместе со своими добровольными адъютантами в монастыре под домашним арестом петлюровцев, занявших монастырь[5].

Драгоценная наградная шашка Келлера, изъятая при аресте, была торжественно поднесена командиром сечевиков Коновальцем Петлюре при его вступлении в город. Немцы настойчиво ходатайствовали перед Директорией УНР о переводе Келлера в Лукьяновскую тюрьму, очевидно опасаясь, что в монастырь в любой момент могут ворваться петлюровские солдаты и убить графа. В ночь на 21 декабря приказ о переводе Келлера и его адъютантов в тюрьму наконец был дан[13]. Около 4 часов утра 21 декабря генерал и оба его адъютанта были убиты конвоем при переводе в тюрьму у памятника Богдану Хмельницкому на Софийской площади, якобы при попытке к бегству. По одной версии, в момент, когда их вели мимо памятника, из ближайшего сквера раздался залп по арестованным. Стрельба была продолжена патрульными, добивавшими раненых выстрелами и ударами штыков в спины. По другой версии перевод в тюрьму и не планировался, а под его предлогом арестованных просто вывезли с территории монастыря в санях, а на площади велели выйти из них и расстреляли[3][5].

Тела убитых были найдены епископом Нестором Камчатским в морге Анатомического театра и похоронены под чужими именами в Покровском монастыре в Киеве. Могилы не сохранились[5][29].

Семья

В жизни Ф. А. Келлера было две супруги:

  • 1882 год — баронесса Елизавета Мария Эдуардовна фон Ренне (1862—1929)[1]
  • 1897 год — княжна Мария Александровна Мурузи (род. 1872).

Имел четырёх детей.

Младший брат, Артур Артурович Келлер — также избрал военную карьеру кавалериста и умер в 1915 году в чине генерал-майора от последствий контузии, полученной в Великой войне.

Двоюродный брат — герой русско-японской войны граф Фёдор Эдуардович Келлер.

Награды

«За блестящий кавалерийский бой 8-го августа, когда им была разбита 4-я австрийская кавалерийская дивизия и взята вся конная артиллерия противника».
«17-го марта 1915 года во главе вверенного ему корпуса атаковал в конном и пешем строю в районе д.д. Рухотин, Полянка, Шиловцы, Малинцы 42-ю гонведскую пехотную дивизию и бригаду гусар 5-й гонведской кавалерийской дивизии, наступавших на гор. Хотин, разбил их и частью уничтожив, взял в плен 33 офицера, 2100 нижних чинов, 40 походных кухонь и 8 телеграфных вьюков. 27-го апреля, выбив противника из тройного ряда окопов с проволочными заграждениями у д. Гремешти на берегу Днестра, прорвался в тыл австрийцев и овладел высотами правого берега ручья Онут и д.д. Баламутовка, Ржавинцы и Гремешти, при этом захватил в плен 23 офицера, 2000 нижних чинов, 6 орудий, 34 зарядных ящика».
«За то, что, состоя начальником 10-й кавалерийской дивизии, 12 августа 1914 года в районе д. Голыковец-Выпески отбросил передовые части противника и затем задержал его превосходные силы, дав этим возможность нашим войскам развернуться в выгодных условиях для атаки позиции на Гнилой Липе. 18 августа при первых признаках отхода противника прорвал его расположение и, продолжая параллельное преследование, расстроил сильную пехотную колонну, обратив её в бегство. 31 августа — 3 сентября организовал преследование противника, отходившего к р. Сану. Рядом боёв у с. Язов-Нови, Цетула, гор. Яворов и в районе Добромил, Самбор окончательно его расстроил, захватив 6 орудий, около 600 пленных и обоз, занимавший протяжение около 10 вёрст. Такое же преследование продолжал до 13 сентября включительно с принуждением арьергардов противника к поспешному отходу и с захватом многочисленных трофеев».
Иностранные

Память

Крест Келлера

Русские офицеры, попавшие в петлюровский плен после падения Скоропадского, были затем вывезены немцами и интернированы в лагере для военнопленных в под г. Зальцведель. Весной 1919 года полковник Бермондт-Авалов сформировал из них «Отряд имени графа Келлера», предназначенный для действий против большевиков в Прибалтике совместно с латышами и немецкими добровольцами; впоследствии отряд стал основой Западной добровольческой армии. Символом её стал т. н. «крест Келлера»: белый мальтийский крест «терпения и неутомимой борьбы». Позднее цвет креста был изменён на чёрный[30].

«Белая гвардия»

Предполагается, что Ф. А. Келлер стал одним из прототипов полковника Най-Турса в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия». В образе Най-Турса воспроизведен, в частности, характерный немецкий картавый выговор Келлера, а также те особенности (хромота, неспособность поворачивать шею), которые у него появились как результат ранения в Калише[2][31]

Витязь славы

В десятую годовщину гибели Келлера в 1928 году офицер и поэт П. Н. Шабельский-Борк, в 1918 г. находившийся с Келлером на Украине, в декабрьском номере журнала "Двуглавый орёл" опубликовал стихотворение (см справа)

Напишите отзыв о статье "Келлер, Фёдор Артурович"

Примечания

  1. 1 2 «Genealogisches Handbuch der baltischen Ritterschaften», Teil 2: Estland, Bd. 3, Görlitz, 1930, [daten.digitale-sammlungen.de/~db/bsb00000601/images/index.html?seite=148 С.139-140]
  2. 1 2 3 4 5 [bookscafe.net/read/tinchenko_yaroslav-belaya_gvardiya_mihaila_bulgakova-194343.html#p1 Тинченко, Ярослав Юрьевич. "Белая гвардия" Михаила Булгакова]
  3. 1 2 3 4 5 6 [iknigi.net/avtor-andrey-kruchinin/63711-beloe-dvizhenie-istoricheskie-portrety-sbornik-andrey-kruchinin/read/page-25.html Н.И.Калиткина. Генерал-от-кавалерии граф Ф.А.Келлер.]
  4. 1 2 Władysław Rusiński. Dzieje Kalisza: praca zbiorowa. Wydawn. Poznańskie, 1977 стр. 374
  5. 1 2 3 4 5 Центральный государственный кинофотофоноархив Украины имени Г. С. Пшеничного. Война 1914—1917 гг.: из личного фотоальбома генерала Ф. А. Келлера. — 1-е. — Харьков: Фолио, 2013. — С. 4—14. — 319 с. — 500 экз. — ISBN 978-966-03-6423-3.
  6. Граф Келлер. — М.: НП «Посев», 2007. — ISBN 5-85824-170-0 — С. 223.
  7. Граф Келлер. — М.: НП «Посев», 2007. — ISBN 5-85824-170-0 — С. 224.
  8. [paperspast.natlib.govt.nz/cgi-bin/paperspast?a=d&d=ODT19060524.2.47 Otago Daily Times, 24 May 1906]. Ср. [trove.nla.gov.au/ndp/del/article/38087311 Examiner (Launceston, Tasmania), 24.05.1906]
  9. 1 2 Шкуро А. Г. Гражданская война в России: Записки белого партизана. — М.: ACT: Транзиткнига, 2004. стр. 69
  10. Р. Г. Гагкуев, В. Ж. Цветков, С. С. Балмасов. Генерал Келлер в годы Великой войны и русской смуты // Граф Келлер М.: НП «Посев», 2007. ISBN 5-85824-170-0, стр. 1095
  11. Граф Келлер М.: НП «Посев», 2007 ISBN 5-85824-170-0, стр. 500
  12. [www.vojnik.org/personnel/generals/8 Генерал Келлер Фёдор Артурович (1857 — 1918) | Национальное Возрождение России]
  13. 1 2 3 4 5 [rusk.ru/st.php?idar=65177 В. Акунов . Последние дни жизни графа Келлера в Киеве]
  14. 1 2 [northwestarmy.ru/pskovskij-dobrovolcheskij-korpus-v-vospominaniyax-sovremennikov/ В.В.Кругликов. Псковский добровольческий корпус в воспоминаниях современников]
  15. 1 2 3 Корнатовский Н. А. Борьба за Красный Петроград. — Москва: АСТ, 2004. — С. 38—39. — 606 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5 000 экз. — ISBN 5-17-022759-0.
  16. [www.rusidea.org/?a=25122104 Граф Ф.А. Келлер: «Прикажи, Царь, придем и защитим Тебя!»]
  17. А.И.Деникин. Очерки русской смуты. Том 4 "Вооруженные силы Юга России". Глава 3: "Белое движение. Финляндия и Эстония"
  18. [www.ei1918.ru/russian_orthodox/svjatitel_tihon.html Егоров Н. Святитель Тихон и Советская власть] 11.11.2008
  19. [pvpk-ufa.orthodoxy.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=22&Itemid=31 Келлер Фёдор Артурович (1857—1918)]
  20. 1 2 [cyberleninka.ru/article/n/kiev-v-kontse-1918-g-padenie-rezhima-getmana-p-p-skoropadskogo А. С. Пученков КИЕВ В КОНЦЕ 1918 Г.: ПАДЕНИЕ РЕЖИМА ГЕТМАНА П. П. СКОРОПАДСКОГО]
  21. [iknigi.net/avtor-andrey-kruchinin/63711-beloe-dvizhenie-istoricheskie-portrety-sbornik-andrey-kruchinin/read/page-29.html Н.И.Калиткина. Генерал-от-кавалерии граф Ф.А.Келлер.]
  22. [А. И. Деникин. Очерки русской смуты. М., 2003, т.4, стр. 281]
  23. Доклад Ломновского от 27 ноября 1918 г.//[ruskline.ru/monitoring_smi/2007/02/26/nastala_pora_kogda_ya_vnov_zovu_vas_za_soboyu_okonchanie/ Сергей Балмасов "Настала пора, когда я вновь зову вас за собою"]
  24. [srn.rusidea.org/?a=402500012 90-летие со дня убиения графа Келлера] (рус.). Харьковский отдел. Союз Русского Народа. Проверено 30 августа 2011. [www.webcitation.org/65j1gwLAm Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  25. [telegrafua.com/country/13676/ Дмитрий Табачник, д.и.н., профессор. Листая старую тетрадь расстрелянного генерала – 2…]
  26. [ruskline.ru/monitoring_smi/2007/02/26/nastala_pora_kogda_ya_vnov_zovu_vas_za_soboyu_okonchanie/ Сергей Балмасов "Настала пора, когда я вновь зову вас за собою"]
  27. [feodor-keller.narod.ru/index.files/biogr1.htm Елена Семёнова. Жизнь—Государю, Честь—никому. Генерал Фёдор Артурович Келлер]
  28. . [www.uhlib.ru/istorija/spogadi_k_nec_1917_gruden_1918/p6.php Павел Скоропадский. Мои воспоминания] ]
  29. [rus-orden.com/Docs.aspx?doc=texts4/140520cnews.html Генерал граф Келлер: каким должен быть диктатор Украины]
  30. [www.vojnik.org/civilwar/3 Западная Добровольческая армия и её главком ген. П. М. Бермондт-Авалов | Национальное Возрождение России]
  31. [www.rv.ru/content.php3?id=6350 Сергей Фомин «Знаешь Царя — так псаря не жалуй!»]

Литература

  • Фомин М. А. Шашка и крест графа Келлера. — СПб.: Амирит, 2016. ISBN 978-5-9908839-5-6
  • Н. А. Ганина, С. В. Фомин, Р. Г. Гагкуев, С. С. Балмасов. Граф Келлер. — Посев, 2007. Серия «Белые воины». ISBN 5-85824-170-0
  • С. В. Фомин. «Золотой клинок Империи». Свиты Его Императорского Величества генерал от кавалерии граф Федор Артурович Келлер. Изд. 2-е, испр. и доп. — Форум, 2009. ISBN 978-5-89747-035-8
  • Кручинин А. С. Генерал от кавалерии граф Ф. А. Келлер. / А. С. Кручинин // Белое движение: Исторические портреты — М.: Астрель, АСТ, 2011. — 1212,[4] с. ISBN 978-5-17-075015-3, ISBN 978-5-271-36636-9 — С. 297—365.
  • Залесский К. А. Кто был кто в Первой мировой войне. — М.: АСТ, 2003. — 896 с. — 5000 экз. — ISBN 5-271-06895-1.
  • Список генералам по старшинству. Составлен по 15 апреля 1914 года. — Петроград, 1914
  • Центральный государственный кинофотофоноархив Украины имени Г. С. Пшеничного. Война 1914—1917 гг.: из личного фотоальбома генерала Ф. А. Келлера. — 1-е. — Харьков: Фолио, 2013. — 319 с. — 500 экз. — ISBN 978-966-03-6423-3.
  • Граф Келлер М.: НП «Посев», 2007 ISBN 5-85824-170-0
  • Наталия Ганина. Памяти графа Келлера. Цикл стихотворений // С. В. Фомин. «Золотой клинок Империи». Свиты Его Императорского Величества генерал от кавалерии граф Федор Артурович Келлер. Изд. 2-е, испр. и доп. — Форум, 2009. ISBN 978-5-89747-035-8.

Ссылки

  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=317 Келлер, Фёдор Артурович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
  • Родовид: [ru.rodovid.org/wk/Семья:103192 Семья: Фёдор Фёдорович (Теодор) фон Келлер + София Михайловна Борх]
  • Хронос [www.hrono.ru/biograf/bio_k/keller_fa.html Келлер Федор Артурович]
  • [www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=5877&tm=9 С. Фомин. КЕЛЛЕР ФЕДОР АРТУРОВИЧ]
  • [www.vojnik.org/personnel/generals/8 Михаил Фомин, Максим Воробьев. «Прикажи, царь, придем и защитим тебя!»]
  • [www.rusk.ru/vst.php?idar=422734 Руслан Гагкуев, Сергей Балмасов. Генерал Ф. А. Келлер в годы Великой войны и русской смуты]
  • [if.ucoz.ru/publ/6-1-0-20 Артем Левченко. Последний рыцарь Империи…]
  • [www.monarchruss.org/index.php?option=com_content&task=view&id=616&Itemid=36 Армен Гаспарян. «Русские вне России»: граф Ф. А. Келлер]
  • [www.srpska.ru/article.php?nid=3882&sq=19&crypt= Михаил Фомин. Скачи, лети стрелой]
  • [george-orden.narod.ru/ordgrg3st.html Георгиевская страница: Кавалеры Ордена Святого Георгия 3 класса]
  • [www.chitalnya.ru/work/125696/ проект «Изба-читальня»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1j4KHx Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [tatiskray.narod.ru/4/039.htm проект «narod.ru»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1kSnEp Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [www.liveinternet.ru/tags/%EA%E5%EB%EB%E5%F0/ форум «LiveInternet.RU»]. Проверено 26 декабря 2011.
  • [books.posev.ru/20022009/calend09.htm проект «Белые воины»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1lKEWU Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [fotki.yandex.ru/users/wladikass/view/399753/?page=0 проект «Яндекс. Фотки»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1mb79p Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [110vtap.ucoz.ru/publ/prikazhi_car_pridem_i_zashhitim_tebja/1-1-0-20 проект «110 Военно-транспортный авиационный полк»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1nzNMU Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [beloe.yes-da.com/t366-topic форум «Белая армия»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1ppSb6 Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [slavynka88.livejournal.com/100927.html#cutid1 форум «LiveJournal.RU»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1r5Y5G Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [www.alekseevsk-amur.narod.ru/army/keller-army.htm проект «Алексеевск-Амур»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1t4CSx Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [vernoe-kazachestvo.org.ua/content/view/326/66/ проект «Верное казачество»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1ufLMV Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [dobrovolec.stjag.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=262:80&catid=80&Itemid=262 проект «Добровольчество»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/65j1w0CiY Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
  • [sammler.ru/index.php?showtopic=51004&st=0&#entry568265 форум «SAMMLER.RU»]. Проверено 26 декабря 2011. [www.webcitation.org/67lgPgZTl Архивировано из первоисточника 19 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Келлер, Фёдор Артурович

– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.