Буше, Франсуа

Франсуа Буше
Портрет Франсуа Буше кисти Густафа Лундберга
Имя при рождении:	François Boucher
Учёба:	Королевская Академия, Париж
Стиль:	рококо
Покровители:	маркиза де Помпадур
Влияние на:	Габриель-Жак де Сент-Обен

Франсуа́ Буше́ (фр. François Boucher, 29 сентября 1703, Париж — 30 мая 1770) — французский живописец, гравёр, декоратор. Яркий представитель художественной культуры рококо.

Создал многочисленные серии гравюр, иллюстрировал книги Овидия, Боккаччо, Мольера. Работал во многих видах декоративного и прикладного искусства: создавал декорации для опер и спектаклей, картины для королевских шпалерных мануфактур; выполнял орнаментальные росписи изделий севрского фарфора, расписывал веера, исполнял миниатюры и т. п.

Творчество Буше-живописца исключительно многогранно, он обращался к аллегорическим и мифологическим сюжетам, изображал деревенские ярмарки и фешенебельную парижскую жизнь, писал жанровые сцены, пасторали, пейзажи, портреты.

Буше был удостоен множества почестей, включая звание придворного художника (1765 год). Активно привлекался к украшению резиденций короля и мадам де Помпадур, частных особняков Парижа. Фаворитка Людовика XV маркиза де Помпадур, которую он запечатлел на нескольких портретах, была его поклонницей. В последние годы жизни был директором Королевской академии живописи и скульптуры и «первым живописцем короля». Лучшие работы Буше отличаются необыкновенным очарованием и совершенным исполнением.

Биография

Ранние годы

Франсуа Буше родился в Париже 29 сентября 1703 года. Его отец, Николя Буше, был художником. Он зарабатывал на жизнь рисованием гравюр и узоров для вышивки. С ранних лет Франсуа помогал отцу в мастерской.

Отец, обнаружив у своего сына талант, определил его в ученики к Франсуа Лемуану. У Лемуана Буше провёл несколько месяцев и вспоминал о нём впоследствии без большой благодарности.

В семнадцать лет Буше поступил в мастерскую гравёра Жана-Франсуа Карса, что позволило ему самостоятельно зарабатывать на жизнь, а также завести полезные знакомства — с высокопоставленными клиентами своего наставника.

1722—1730 годы

С 1720 года Буше занимался у Ф. Лемуана, известного мастера-монументалиста; затем работал в мастерской гравера Ж. Ф. Кара-старшего, изучая искусство оформления книг и гравюру.

В 1722 году ему было поручено иллюстрировать новое издание «Французской истории» Габриэля Даниеля, а в 1723 году он получил академическую премию за картину «Евил-меродах, сын и наследник Навуходоносора, освобождающий из оков царя Иоахима».

Участие в 1722—1723 годах в создании офортов для «Сборника Жюльена», в котором воспроизводились в гравюре все произведения Антуана Ватто, позволило ему познакомиться с работами этого художника, усвоить его композиционные приёмы.

В 1723 году Франсуа Буше победил в конкурсе на Римскую премию Королевской академии живописи и ваяния. Эта победа давала ему право на обучение в Риме, но в итальянском филиале академии не нашлось для победителя вакантного места. Отправиться в путешествие по Италии молодому художнику удалось лишь в 1727 году. В Риме на него произвели особенно сильное впечатление декоративные работы Пьетро да Кортона и Джованни Ланфранко. Несомненно, художник был знаком и с венецианской традицией монументально-декоративной живописи, хотя неизвестно, ездил ли он в Венецию; позже Буше стал коллекционировать рисунки Тьеполо. Пейзажи «Вид Тиволи» (Музей искусств и архитектуры, Булонь-сюр-мер) и «Вид садов Фарнезе» (Метрополитен-музей, Нью-Йорк) исполнены на основании итальянских впечатлений. Уже в них проявился незаурядный декоративный дар художника, умеющего строить композиции на сочетании ритмики целого и характерной детали.

1731—1760 годы

Этот период был временем расцвета таланта Буше. Он создает полотна на мифологические и библейские сюжеты, пишет пасторали, сцены в интерьере, пейзажи, создает декорации к балету «Персей» (1746) и опере-балету «Галантная Индия» (1735), работает для мануфактур гобеленов и фарфора.

Вернувшись из Италии в 1731 году, Буше почти сразу же стал кандидатом в Королевскую академию по отделению исторической живописи, а уже в 1734 году его утвердили как полноправного члена академии за картину «Ринальдо и Армида» (1734). Первые годы после итальянского путешествия почти полностью посвящены рисунку, копированию и гравюре.

В 1733 году он женился на семнадцатилетней Мари-Жанн Бюзо, с которой написаны многие «нимфы» Буше. Чуть позже он стал преподавать в академии, сначала как ассистент (1735), а затем — как мастер (1737). Но, несмотря на это, Буше в то время был ограничен в средствах.

С конца 1730-х годов работал в театральной декорации и на мануфактуре Бове, где создавал картоны для ковров.

В 1737 году Буше стал профессором Академии. В 1730—1740-х годах он получил большие официальные заказы на росписи апартаментов в Версале — в комнате Королевы («Королевские добродетели», 1735), в Малых апартаментах («Охота на тигра», «Охота на крокодила», обе — 1736, Амьен, Музей изящных искусств), в апартаментах дофина («Венера и Вулкан», 1747, Париж, Лувр), а также в Королевской библиотеке Парижа («История», 1743—1746, Париж, Национальная библиотека). Он проявил в них изощрённую фантазию, изображая мифологические и аллегорические сцены с пикантной занимательностью и грацией, ценимыми в эпоху рококо.

В 1742—1748 годах он занимал должность декоратора парижской Оперы. С 1755 (по другим версиям — 1757) по 1767 год Буше был директором Королевской мануфактуры гобеленов.

1761—1770 годы

С 1760 года Буше терял былую популярность. В 1761 году стал ректором Королевской академии, в 1765 году — директором. За несколько месяцев до смерти его избирали почётным членом Петербургской академии художеств.

30 мая 1770 года Буше скончался.

Творчество

Пейзажи и пасторали

Написанные им в этот период пейзажи окрестностей Бове и Парижа словно перешли со шпалер или эскизов декораций, для которых они создавались, на станковые полотна. Эти красивые декоративные композиции могли быть использованы как фон в любой пасторальной сценке. Непосредственные жанровые наблюдения сочетаются в них с обобщенно и декоративно решенным общим построением композиции («Ферма», Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва; «Утро в деревне», 1740-е годы, Старая пинакотека, Мюнхен; «Пейзаж с отшельником», Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва).

С темой сельских пейзажей связаны и пасторали Буше, тоже строящиеся по принципу театральной декорации: с площадкой для актеров, кулисами и уподобленным играющим на сцене молодым миловидным поселянам, занятым отдыхом или выяснением любовных отношений («Вознагражденная покорность», Музей искусств, Ним; «Прекрасная кухарка», 1738, Музей Коньяк-Же; «Отдых крестьян», частное собрание, Флорида).

Мифологические и библейские сцены

Декоративный талант и фантазия художника проявились и в мифологических сценах. Они изображались на фоне воображаемых античных построек. Сцены эффектны по композиции, написаны в свободной живописной манере и яркой серебрящейся красочной гамме, в чём проявилось увлечение художника манерой Дж. Б. Тьеполо («Аврора и Кефал», Музей искусств, Нанси; «Геркулес и Омфала», 1730-е, Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва; «Венера просит Вулкана выковать оружие для Энея», Лувр).

Его картины эффектны по композиции, исполнены динамичным мазком. Буше любил не только использование определенных нескольких цветов (обыгрывая их тональные вариации или, напротив, локальные сочетания), но и броские приемы. Он то прибегал к обильным лессировкам, придавая живописи вид миниатюры или фарфоровой поверхности, то писал свободными жидкими мазками, подражая манере Дж. Б. Тьеполо, а в палитре — колориту венецианских «виртуозов». Он был интерпретатором многих манер, ощущая творческую свободу как подлинный мастер XVIII столетия.

Излюбленной темой Буше были сцены из истории Юпитера («Юпитер и Каллисто», 1744, Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва; «Леда и лебедь», Национальная галерея, Стокгольм) с изображением чувственных розовых тел нимф, наяд, амуров. Со столь же великолепным мастерством выписаны тела богинь и аксессуары в полотнах «Купание Дианы» (1742, Лувр) и «Туалет Венеры» (Метрополитен-музей). Яркие краски приведены в них к единой сияющей золотистой гамме, напоминающей палитру венецианских мастеров.

Образы мира безмятежного, полного чувственными наслаждениями жизни переданы в полотнах «Купание Дианы» (1742, Париж, Лувр), «Венера, утешающая Амура» (1751, Вашингтон, Национальная галерея искусства). За эти не соответствовавшие чаяниям века Просвещения сюжеты он подвергся суровой критике Дидро, писавшего, что «его распутство должно пленять щеголей, легкомыслящих женщин, молодежь, людей света, то есть всех тех, кому чужды истинный вкус, правдивость».

В духе академической традиции художник пишет и библейские сцены («Жертвоприношение Гидеона», Лувр; «Иосиф, представляемый отцом и братьями фараону», Художественный музей, Колумбия); отсутствие внутреннего драматизма восполняется в них эмоциональной живописной манерой и ярким колоритом.

Жанровые сцены

В жанровых сценах в интерьере Буше с большим мастерством не только передает детали изображаемых будуаров, костюмы персонажей — дам, занятых туалетом и беседой со служанками, расположившихся за столом матерей или гувернанток с детьми, — но и умеет придать сцене занимательность, объединить всех общим настроением («Утро», 1745, Национальная галерея, Стокгольм; «Завтрак», Лувр).

Портреты

Буше не был портретистом, но часто писал свою покровительницу, фаворитку Людовика XV мадам де Помпадур. В её первом портрете (1756, частное собрание) и недатированном портрете из собрания Лувра она изображена в зелёном шелковом платье с книгой и у фортепьяно на фоне изысканно, по моде обставленного будуара в своем замке в Бельвю.

Все полотна исполнены в серебристой оливково-коричневой гамме. Знатная заказчица позирует с книгой или у фортепьяно, на фоне модной обстановки будуара, кабинета или гостиной своего замка Бельвю. Буше любил сочетание нескольких доминирующих цветов, сводя к ним свою палитру, но всегда стремясь к изысканным тональным их соотношениям. В Салоне 1765 года Дидро писал, что «его манера широка и величественна» и что у него «сильный и верный цвет». Декоративная импозантность, присущая идеальному портрету, сочетается в образах маркизы де Помпадур с передачей интимного, личного чувства, что придает им более камерный тон.

В портретах мадам де Помпадур передано сходство, но в целом художник следует, как и в других своих «женских головках» (в живописи и в пастели), воспроизведению модного идеала красоты с кукольным личиком, миндалевидными глазами, маленьким носиком и ртом-сердечком — это «портреты состояния», распространенные в 18 столетии («Женская головка», или «Пробуждение», Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва).

В «портретах-состояниях» (этот жанр был распространен в XVIII столетии) или в «одалисках» Буше часто прибегает к изображению модного типа грациозной красоты с кукольным капризным розовым личиком. Таковы его женские образы в картинах «Темноволосая одалиска» (1745, Париж, Лувр) и «Светловолосая одалиска» (Мюнхен, Старая пинакотека). Они не лишены пикантной эротики и исполнены с большим живописным мастерством. Не менее тонки по найденным цветовым сочетаниям изображения женских головок в технике живописи маслом и в пастели («Женская головка, или Пробуждение», 1730-е, Москва, Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина).

Рисунки

Прекрасный рисовальщик, Буше работал не только в технике пастели, но и гуаши; любил сочетать чёрный и белый мел с сангиной, то есть исполнял рисунок «в три карандаша» по тонированной коричневым тоном бумаге, что создавало изысканные цветовые эффекты. Для шпалерной мануфактуры он создал более 40 эскизов для шести серий шпалер («Сельские празднества», «История Психеи», «Китайская серия», «Любовь богов» и др.). Рисунки Буше использовались для украшения фарфора и изготовления фигурок из бисквита с изображением детей и пасторальных сцен («Едоки винограда», «Маленький садовник», «Продавец бубликов», все в Эрмитаже).

Декорации и гравюры

Буше делал декорации для опер и спектаклей и картоны для гобеленов мануфактуры Бове; две серии картонов, «Итальянские деревенские праздники» (1736) и «Благородная пастораль» (1755), находятся в коллекции Хантингтон в Сан-Марино (Калифорния).

Достойны внимания многочисленные серии гравюр Буше, среди которых иллюстрации к произведениям Мольера и других авторов, а также серия «Крики Парижа» с изображениями уличных сценок.

Восток в творчестве художника

Сцены из жизни народов Востока, особенно Китая, увлекали Франсуа Буше, как и его современников-аристократов и буржуа эпохи рококо. Известно, что он собирал предметы восточного быта. Они впоследствии были выставлены на распродаже его коллекции произведений искусства в 1771 году. На гравюре «Игра в китайские шахматы» Буше запечатлел китайскую национальную игру сянци (аналог шахмат).

Позднее творчество

В позднем творчестве Буше начинает изменять чувство цвета. В его произведениях появляется сопоставление ярких локальных цветов, придающих «ковровость» его живописи. Он по-прежнему создает пейзажи («Пейзаж с рыбаком и его друзьями», 1770, Метрополитен-музей), картины на библейские сюжеты, декоративные композиции в медальонах с пышно оформленными в стиле рококо обрамленьями (они обычно размещались или над дверями, или над зеркалами). У него постепенно вырабатывается легкий, но эффектный штамп, так как от него требуют повторения работ. За это Буше подвергался критике Дидро, всегда, однако, высоко ценившего его дарование.

Ученики

Его самый талантливый ученик Ж. О. Фрагонар унаследовал от него внешнее изящество, свободу композиции и смелость колорита, но он попытается соединить их с большей эмоциональной внутренней углубленностью в передаче образов и сюжетов.

Дружеские связи соединяли Буше со шведским художником Густафом Лундбергом, находившимся под обаянием его творчества. Лундбергу принадлежит и наиболее известный портрет Буше.

Критика

Современное французское искусствоведение оценивает искусство Буше невысоко. Признавая превосходную технику художника, критики отмечают «слащавость» его работ, его неидеальный художественный вкус, а также общую «буржуазность» или «мещанистость» его стиля.

Список произведений

• Художник в своей мастерской (автопортрет), 1720, Лувр, Париж.
• Диана после охоты, холст, масло, 37 x 52 см, Музей Коньяк-Же, Париж.
• Геркулес и Омфала, 1731—40 гг., холст, масло, 90 х 74 см, Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва.
• Венера, просящая у Вулкана оружие для Энея, 1732 г., холст, масло, 252 x 175 см, Лувр, Париж.
• Портрет Мари Бьюзо, жены художника, 1733.
• Похищение Европы, 1732-34 гг., холст, масло, 231 x 274 см, Собрание Уоллеса, Лондон.
• Ринальдо и Армида, 1734 г., холст, масло. 135,5 x 170,5 см, Лувр, Париж.
• Триумф Пана, 1736 г., Национальная галерея, Лондон.
• Завтрак, 1739, Лувр, Париж.
• Рождение Венеры, 1740 г., холст, масло, 130 x 162 см, Национальный музей, Стокгольм.
• Триумф Венеры, 1740 г., холст, масло, Национальный музей, Стокгольм.
• Леда и Лебедь, 1741 г., холст, масло, частная коллекция.
• Диана, отдыхающая после купания, 1742 г., холст, масло, 56 x 73 см, Лувр, Париж.
• Диана после охоты, 1742 г., Музей Коньяк-Жэ, Париж.
• Обучение Купидона, 1742 г., Музей Шарлоттенбурга, Берлин.
• Туалет, 1742, холст, масло, частная коллекция.
• Пейзаж с отшельником, 1742, Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва.
• Юпитер и Каллисто, 1744 г., холст, масло, 98 х 72 см, Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва.
• Одалиска на синей софе, 1745, Лувр, Париж.
• Портрет мадам Бержере, 1746.
• Летняя пастораль, 1749.
• Аполлон предстает перед пастушкой в облике бога, 1750 г., Музей изящных искусств, Тур.
• Венера, обезоруживающая Купидона, 1751 г.
• Туалет Венеры, 1751 г., холст, масло, 108,3 x 85,1 см, Метрополитен-музей, Нью-Йорк.
• Венера, утешающая Амура, 1751 г., холст, масло, Национальная галерея искусств, Вашингтон.
• Мельница, 1751, холст, масло, 66 x 84 см, Лувр, Париж.
• Портрет мадемуазель О’Мерфи (Светловолосая одалиска), 1752, Старая пинакотека, Мюнхен.
• Закат Солнца, 1752 г., Собрание Уоллеса, Лондон.
• Восход Солнца, 1753 г., Лондон.
• Визит Венеры к Вулкану, 1754 г., холст, масло, Собрание Уоллеса, Лондон.
• Портрет маркизы де Помпадур, 1756 г., Старая пинакотека, Мюнхен.
• Вулкан, вручающий Венере оружие для Энея, 1757 г., холст, масло, 320 x 320 см, Лувр, Париж.
• Юпитер в облике Дианы, соблазняющий Каллисто, 1759 г., Музей искусств Нельсона-Аткинсона, Канзас-сити.
• Портрет маркизы де Помпадур, 1759, холст, масло, 91 x 68 см, Собрание Уоллеса, Лондон.
• Пан и Сиринга, ок. 1762 г., Музей Прадо, Мадрид.
• Пигмалион и Галатея, 1767 г., Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Галерея

• François Boucher - Painter in his Studio - WGA2893.jpg

  Художник в своей мастерской (автопортрет), 1720

• Francois Boucher Heracles and Omphale.jpg

  Геркулес и Омфала, 1731—1740

• Boucher Vénus demande à Vulcain des armes pour Énée.jpg

  Венера, просящая у Вулкана оружие для Энея, 1732

• François Boucher 020.jpg

  Портрет Мари Бьюзо, жены художника, 1733

Ссылки

• [www.artis-museum.ru/FRANSUA_BUShE.php Франсуа Буше — музей изобразительных искусств]
• [www.art-catalog.ru/article.php?id_article=589 Арт-каталог]
• [www.museum-online.ru/Rococo/Fransois_Boucher/Preview/1 Картины Франсуа Буше]
• [www.art-drawing.ru/gallery/category/917-boucher-francois Галерея Художников Мира — Буше, Франсуа] — [www.art-drawing.ru/biographies/brief-biographies/231-francois-boucher Биографии]
• Е. Федотова. Франсуа Буше. М.: изд-во «Белый город», 2004. — 49 с.

Отрывок, характеризующий Буше, Франсуа

Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.