Кузнецов, Фёдор Исидорович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ф. И. Кузнецов»)
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Исидорович Кузнецов
Дата рождения

17 (29) сентября 1898(1898-09-29)

Место рождения

д. Балбечино, Чаусский уезд, Могилёвская губерния,
Российская империя

Дата смерти

22 марта 1961(1961-03-22) (62 года)

Место смерти

Москва, СССР

Принадлежность

СССР СССР

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Командовал

фронтами, военными округами

Сражения/войны

Советско-финская война (1939—1940)
Оборона Москвы

Награды и премии

Фёдор Иси́дорович Кузнецо́в (17 (29) сентября 1898 — 22 марта 1961) — советский военачальник, генерал-полковник (24 февраля 1941 года).





Биография

Родился 17 (29) сентября 1898 года в деревне Балбечино Чаусского уезда Могилёвской губернии (ныне Горецкого района Могилёвской области Белоруссии) в семье крестьянина. Участник 1-й мировой войны (прапорщик) и Гражданской войны (командир полка). В РККА с 1918 года. Окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе (1926) и курсы усовершенствования высшего начсостава (1930). В 19351938 годах — начальник факультета и начальник кафедры в Военной академии им. М. В. Фрунзе. Член ВКП(б) с 1938 года. С июля 1938 года — заместитель командующего войсками Белорусского особого округа. Участвовал в советско-финской войне. С августа 1940 года — командующий войсками Северо-Кавказского, затем Прибалтийского особого военного округа.

Краткая характеристика

Образование

Гражданское:

  • Земское училище д. Панкратовка Горецкой волости Чауского уезда Могилевской губернии;
  • Высшее начальное училище в г. Горках Могилевской губернии (1912);
  • Среднее сельхозучилище в г. Горках Могилевской губернии (1915).

Военное:

  • Школа прапорщиков 2-й армии Западного фронта (1916);
  • Военная академия РККА им. М. В. Фрунзе (1926);
  • КУВНАС при Военной академии РККА им. М. В. Фрунзе (1930).

Участие в войнах и военных конфликтах

  • Первая мировая война: Западный фронт (06.1916-08.1916), (09.1916-07.1917);
  • Бои на Западном фронте против белополяков (06.1919-11.1920);
  • Борьба с бандитизмом в БССР (11.1920-10.1921).

Ранения и контузии

  • Контузия в августе 1916 г.,
  • Ранение в июле 1917 г.,
  • Контузия 24 ноября 1919 г. под д. Телуша Бобруйского р-на БССР,
  • В мае 1920 г. — пулевое ранение в ногу под д. Негоничи Червенского р-на БССР (на р. Березина),
  • В августе 1920 г. — пулевое ранение в голову под д. Ивахнович у Брест-Литовска,
  • В 1941—1942 гг. дважды попал в аварию (столкновение с автомобилем и падение с обрыва) с общей контузией, контузией головы с потерей сознания и сотрясением мозга.

В межвоенный период занимал должности

  • с августа 1922 г. по сентябрь 1923 г. — командир 24-го стрелкового полка 8 стрелковой дивизии БВО,
  • с июля 1926 г. — командир 18-го стрелкового полка 6 стрелковой дивизии МВО,
  • с апреля 1930 г. — начальник учебного отдела Московской пехотной Краснознаменной школы МВО,
  • с сентября 1931 г. — начальник штаба Московской пехотной Краснознаменной школы МВО,
  • с октября 1932 г. — начальник Московской пехотной Краснознаменной школы МВО,
  • начальник Тамбовской пехотной школы,
  • с мая 1935 г. — руководитель кафедры общей тактики Краснознаменной ордена Ленина Военной академии РККА им. Фрунзе,
  • с марта 1936 г. — старший руководитель кафедры общей тактики Краснознаменной ордена Ленина Военной академии РККА им. Фрунзе,
  • с сентября 1936 г. — начальник курса и старший руководитель кафедры общей тактики Краснознаменной ордена Ленина Военной академии РККА им. Фрунзе,
  • с июля 1937 г. — помощник начальника академии по заочному и вечернему обучению — начальник факультета Краснознаменной ордена Ленина Военной академии РККА им. Фрунзе,
  • с апреля 1938 г. — и.д. начальника кафедры общей тактики и начальника тактического цикла Краснознаменной ордена Ленина Военной академии РККА им. Фрунзе,
  • с июля 1938 г. — заместитель командующего войсками Белорусского особого военного округа,
  • с июля 1940 г. — начальник Академии Генерального штаба Красной Армии,
  • с августа 1940 г. — командующий войсками Северо-Кавказского военного округа,

Герой Советского Союза генерал-полковник артиллерии Николай Михайлович Хлебников вспоминал:

«Мы, старший комсостав Северо-Кавказского военного округа, тотчас почувствовали твердый характер и целевую направленность нашего нового командующего. Дело в том, что при его предшественнике генерал-лейтенанте Ф. И. Кузнецове мы несколько засиделись в учебных классах и тактических кабинетах.

Я уже говорил о тактических «флюсах» в боевой подготовке войск, с которыми мне довелось столкнуться, еще командуя 14-м артиллерийским полком. Здесь, в Северо-Кавказском военном округе, это явление повторилось в более крупном, окружном масштабе. Федор Исидорович Кузнецов много лет преподавал в Военной академии имени М. В. Фрунзе общевойсковую тактику. Дело это он знал и любил, и постепенно общевойсковая тактика стала главенствующим предметом во всех частях округа. Причем тактикой занимались преимущественно в кабинетах и классах на ящиках с песком. В поле, на практические занятия, войска выводились редко. Такая постановка дела не могла не сказаться на других, тоже весьма важных вопросах боевой подготовки. Учебный процесс в войсках строго выверен и рассчитан по часам, дням и месяцам, эта регламентация является результатом длительного коллективного опыта. И если, например, артиллеристы перерасходуют время, отпущенное им на освоение общевойсковой тактики, значит, они поневоле должны будут сокращать часы занятий по другим предметам — изучению материальной части орудий или артиллерийско-стрелковой подготовке. За полвека армейской службы мне случалось встречать командиров с различного рода увлечениями. У одного это была тактика, у другого — конное дело, у третьего — стрельба из личного оружия. Все они искренне стремились передать свою увлеченность подчиненным, однако никакая любовь к одному, пусть даже весьма важному, виду боевой подготовки не может оправдать срыв общеармейского регламента занятий. Подобные «флюсы» в ту или иную сторону неизбежно отрицательно влияют на боевую готовность войск. Так было и у нас, в Северо-Кавказском военном округе, до прихода нового командующего И. С. Конева.

  • с декабря 1940 г. — командующий войсками Прибалтийского особого военного округа.

Великая Отечественная война

С 22 июня по 6 июля 1941 года командующий Северо-Западным фронтом. За неумелое управление войсками отстранен от занимаемой должности.

С 10 по 24 июля 1941 года командовал 21-я армией. С созданием 24 июля Центрального фронта 21-я армия вошла в его состав, а генерал-полковник Ф. И. Кузнецов возглавил фронт, а новым командующим армией стал генерал-лейтенант М. Г. Ефремов. 7 августа 1941 года Ф. И. Кузнецов был отозван в Москву для получения нового назначения. Новым командующим фронтом назначен генерал-лейтенант М. Г. Ефремов.

С 14 августа по 19 ноября 1941 года командующий 51-й Отдельной армией (заменен на Батова). Фактический виновник слабой подготовки обороны перешейков Крыма, в результате чего войска 11-й армии Вермахта быстро овладели Крымом и чуть было беспрепятственно не вошли в Севастополь.

Из воспоминаний маршала Н. И. Крылова:

«Утром 19-го (окт. 1941) я был в Симферополе. Штаб 51-й армии, где требовалось уточнить полученные по телефону указания, а также оформить заявки на автотранспорт, горючее, боепитание и многое другое, занимал, словно в мирное время или в глубоком тылу, обыкновенное учрежденческое здание в центре, обозначенное, правда, проволочным заграждением вдоль тротуара. При виде этой колючей проволоки на людной улице невольно подумалось: „Что за игра в войну?“ Сержант в комендатуре, выписывая мне пропуск, неожиданно предупредил: „Только сейчас, товарищ полковник, в отделах одни дежурные — сегодня воскресенье“. Командующий армией, начальник штаба и многие другие командиры находились, надо полагать, поближе к фронту. Но те, кого они оставили в городе, отстоявшем всего на несколько десятков километров от переднего края, оказывается, ещё соблюдали выходные дни, о существовании которых мы давно забыли. В штабных коридорах я встретил нашего начальника артиллерии полковника Николая Кирьяковича Рыжи, удивленного не меньше моего здешними порядками. Он пожаловался, что не с кем решить вопрос о боеприпасах. Нужных людей в конце концов разыскали. Но чувство недоумения от этих первых симферопольских впечатлений не изглаживалось долго».

Далее

Военному совету Карельского фронта наладить твердое управление войсками и изгнать бездельников и людей, не способных руководить войсками... Заместителя командующего Карельским фронтом генерал-полковника Ф. И. Кузнецова откомандировать в распоряжение начальника Главного управления кадров НКО.

После войны

Генерал армии А. С. Жадов:

«Много лет спустя, в 1948 году, если память мне не изменяет, когда Г. К. Жуков прибыл принимать Уральский военный округ, которым командовал Ф. И. Кузнецов, мне вновь пришлось встретиться с ним. Я был в составе приемопередаточной комиссии. Положение в ряде частей было не на высоте, и, строго говоря, мы обязаны были все недостатки отразить в специальном акте. Федор Исидорович уходил в отставку, и мне очень не хотелось этого делать, Выручил Георгий Константинович.

— Ничего не надо писать, — сказал он, — тут дело ясное, разберусь сам. Он сдает, а я принимаю. — Этим самым он взял всю ответственность за имевшиеся недостатки в округе на себя.

С 1948 года в отставке по болезни.

Умер в Москве 22 марта 1961 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Награды

  • 2 ордена Ленина
  • 3 ордена Красного Знамени:
    • Орден Красного Знамени Кузнецов Федор Исидорович: Помкомполка 72 стрелкового: Прик. РВСР № 594: 1920 г;
    • Орден Красного Знамени Кузнецов Федор Исидорович: Помкомполка 72 стрелкового: Прик. РВСР № 353: 1921 г.: Вторичное награждение

Память

В городе Горки Могилёвской области его именем названа улица.

Напишите отзыв о статье "Кузнецов, Фёдор Исидорович"

Литература

  • Галицкий К. Н. Годы суровых испытаний. 1941—1944 (записки командарма) — М.: Наука, 1973

Отрывок, характеризующий Кузнецов, Фёдор Исидорович

Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?