Майер, Фридрих Христофор

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ф. Майер»)
Перейти к: навигация, поиск
Фридрих Христофор Майер
Дата рождения:

9 октября 1697(1697-10-09)

Место рождения:

Кирхгейм, Германия

Дата смерти:

24 ноября 1729(1729-11-24) (32 года)

Место смерти:

Санкт-Петербург, Российская империя

Научная сфера:

астрономия, математика

Альма-матер:

Тюбингенский университет

Фри́дрих Христофо́р Ма́йер (9 октября 1697, Кирхгейм, Вюртемберг — 24 ноября 1729, Санкт-Петербург) — математик и астроном, член Петербургской академии наук (17261729)[1].





Биография

Сын бочара из монастыря близ Кирхгейма, желавшего видеть в нем своего преемника по ремеслу, Майер ещё в детстве, во время учения в начальной школе, обратил на себя внимание своими способностями к математике. По приказанию вюртембергского герцога дальнейшее воспитание последнего в штутгартской гимназии и затем в Тюбингенском университете было принято на счёт вюртембергского правительства[2].

В университете, кроме лекций по математике и физике, которые Майер слушал у профессора Георга Бильфингера, он занимался ещё богословием, что дало ему возможность по выходе из университета отправлять в продолжение почти 3 лет должность викария[3] По словам Бильфингера, молодой Майер «был относительно успехов против своих сотоварищей то же, что всадник на быстром коне в сравнении с пешеходом; его смело можно было спрашивать всё пройденное на лекциях и непонятное для других»[4].

Когда Бильфингер был приглашен в Санкт-Петербург в создававшуюся тогда Петербургскую академию наук, он взял с собою и Майера; в Петербург они прибыли в 31 июля (11 августа1725 года. Спустя 4 месяца, 29 января (9 февраля1726 года, Майер был назначен экстраординарным профессором математики (т. е. академиком без собственной кафедры)[4].

Под влиянием общения с такими крупными учёными, как Я. Герман и Ж. Н. Делиль, Майер делал значительные научные успехи, однако в 1729 году молодой учёный тяжело заболел и, после мучительных страданий, умер 24 ноября (5 декабря)[5].

Научная деятельность

Непродолжительная деятельность Майера в академии выразилась — кроме преподавания в Академическом университете — в помещении в I, II, III, IV и V тт. «Commentariorum Academiae scientiarum Imperialis Petropolitanae» и в «Mémoires pour servir à l’historie et au progrès de l’Astronomie, de la Géographie et de la Physique» (СПб., 1738) одной статьи по геометрии, одной — по теории чисел, 3 — по тригонометрии, 8 — по астрономии и 3 — по вопросу о северном сиянии. Астрономические статьи Майера имели предметами: моменты равноденствий и солнцестояний, определение пути солнца стояния планет, новый метод вычисления лунных затмений, особый способ наблюдения склонений и высот звёзд[3].

К приведенному перечню работ Майера нужно прибавить ещё составление первого изданного Академией наук календаря на 1728 год. Вопреки существовавшему в России и за границей обычаю составитель не нашел возможным поместить в этом календаре предсказания — как неприличные для издания, исходящего от учёного общества. Давление общественного мнения, однако же, заставило академию (не решившуюся, по выражению Мюллера, «плыть против потока») в нескольких следующих календарях отказаться от этого нововведения[6].

См. также

Напишите отзыв о статье "Майер, Фридрих Христофор"

Примечания

Литература

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
  • [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51188.ln-ru Профиль Фридриха Христофора Майера (Мейера)] на официальном сайте РАН

Отрывок, характеризующий Майер, Фридрих Христофор

– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.